Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
— Ах ты, сука ты позорная!..
«Новый американец», 11–17 апреля 1980 г.НАДЕНУ Я ЧЕРНУЮ ШЛЯПУ…
«В человеке все должно быть прекрасно — и пиджак, и штаны, и рубашка, и галстук!..»
(Фарцовщик Белуга, в частном разговоре)«…Вы — человек культурный. У вас — макинтош!..»
(Беседа в метро)«На Западе люди одеваются, в Москве — рядятся…»
(А. Герцен, «Былое и думы»)«…А девки на пляже одеты — так просто срам! Не зря люди говорят — быкини. Быкини и есть. Парни за ними, как быки, как быки…»
(Старушка Малафеева, в частном разговоре)Лично я одет довольно плохо. А раньше был одет еще хуже. В Союзе я одевался настолько плохо, что меня даже корили за это.
Директор заповедника, в котором я работал экскурсоводом, говорил мне:
— Своими брюками, Довлатов, вы нарушаете праздничную атмосферу здешних мест!..
Редактор партийной газеты, в которой я служил халтурщиком, терпеливо уговаривал меня:
— Купите приличную обувь! У нас, между прочим, бывают иностранцы!..
Инструктор ленинградского обкома КПСС, взглянув на мой джемпер, сказал:
— Вы, как я догадываюсь, беспартийный?..
В общем, плохо я одевался. И меня это не беспокоило.
Дома одежде приписывались четкие социальные функции.
Нечто подобное было в старину. Коллежскому регистратору полагалась, допустим, шинель из военного сукна. Выдвинулся чином повыше — заказывай шинель из драпа. Статскому советнику полагался бобровый воротник. Тайному — из нерпы. И так далее…
Сейчас — такая же история. Удостоился кандидатской степени — покупай дубленку. Или, на худой конец, — тулуп. Ведь кандидат — не дворник. Кандидату без тулупа — нельзя…
Один мой знакомый, литератор Еремин, достал болгарский кожаный пиджак. Другой мой знакомый, литератор Рейн, тотчас же перешел с Ереминым на «вы». (Столь огромно было его уважение к пиджаку…)
На родине импортные вещи являлись знаками социальной полноценности. Раздобыв югославский полиэтиленовый мешочек, женщина надолго избавлялась от тяжелых комплексов. С пачкой жевательной резинки можно было явиться на именины…
Способность доставать заграничные вещи приравнивалась к ясновидению и медиумизму. Бесчисленные Лелики, Марики, Фердинанды Сигизмундовичи пользовались громадным авторитетом. Ведь они могли что-то доставать!
В день рождения Сергея Михалкова его почетным гостем был некий Эдди Захарович. Человек, изготовлявший на дому замшевые кепки…
Одежды было мало. Но значение ее было огромно…
И вот мы на Западе. Проблем не существует. Магазины ломятся от всевозможного тряпья. И цены доступные. Выбирай!
Опять — злополучная свобода выбора.
Раньше надевали, что придется. То, что удавалось раздобыть. Теперь — каждый человек отвечает за свою внешность. Недаром говорил Пастернак:
«Быть некрасивым — некрасиво!..»
Короче, надо ориентироваться в этом чрезмерном, почти бессмысленном изобилии.
Самое простое и разумное — обратить внимание на туземцев. Поучиться у местных жителей.
Вот идет преклонных лет толстяк. Шнурки болтаются. Пуговицы отсутствуют. И заметьте — ни малейших комплексов…
Вслед за толстяком — элегантный молодой человек. Голубовато-серый костюм, белоснежная сорочка, ослепительные лаковые туфли. Комплексов нет и в помине…
За ним — девица. Тесная мини-юбка, кривые ноги. Трикотажная майка украшена надписью: «Я — Софи Лорен». А комплексов все нет и нет….
Наконец встречаете законченного оборванца. В самых настоящих лохмотьях. Прямо-таки — репинский бурлак. Без тени комплекса в лице. Вид гордый…
Здесь — так. Если человек одет в лохмотья, значит, человеку это нравится. Значит, его устраивает подобная внешность. Значит, облик голодранца соответствует его внутреннему миросозерцанию…
Я полтора года в Америке. С первых дней меня учили:
— В Америке надо ежедневно менять рубашку. (А по возможности — и брюки.) В офис надо являться при галстуке. На пикник — в шортах. Городская вечеринка требует элегантного костюма.
И так далее. Недвусмысленные, четкие правила…
Довелось мне однажды посетить изысканный светский раут. Вырядился я, как мог. Галстук затянул так, что башка не проворачивается. Сесть не решаюсь, боюсь — штаны лопнут… Ботинки жмут. Брожу с коктейлем в руке. Ем черешни. Косточки храню за щекой. Выплюнуть неловко…
А вокруг — бедлам и хаос. Кто в смокинге, кто — в шортах. На ком — вечернее платье с блестками, на ком — трикотажная маечка. Один пришел босиком. Другой в сапогах до колен. Третий в обыкновенных туфлях, зато — с эрдельтерьером.
Одни тихо беседовали, прихлебывая коктейль. Другие исступленно целовались. Хозяин просто заснул на диване. (Кстати, я его видел утром. Рубашку он не переменил…)
Все чувствовали себя легко и естественно. Все, кроме меня.
Я знаю, что «свобода» — мудреный философский термин. Предполагает разнообразные духовные интерпретации. Осознанная необходимость и так далее.
Я уважаю философию. И обещаю когда-то над всем этим серьезно задуматься. Но лишь после того, как обрету элементарную житейскую свободу и раскованность. Свободу от догм и предрассудков. Свободу от чужого мнения. Свободу от трафаретов, навязанных большинством…
В Америке человек одевается так, как ему хочется. Так, чтобы это соответствовало его натуре. Чтобы ему было легко, свободно и естественно…
Художник-авангардист таскает кожаный жилет с бубенчиками. И правильно делает.
Банковский служащий — мышиного цвета тройку.
Уборшик в пиццерии — трикотажную фуфайку и шорты.
Но попадались мне и художники в элегантных костюмах. И банковские служащие в шортах. И уборщики в кожаных жилетах…
Вы заметили, как хорошо, вернее — щеголевато, одеваются бедные негры и пуэрториканцы? Видимо, им это нужно для самоутверждения.
У романиста Джона Апдайка — иные проблемы. (Насчет самоутверждения тут все о’кей.) Вот он и носит серый пиджачок…
Я давно изучаю личность президента нашей корпорации — Меттера. Когда газета только создавалась, Меттер разъезжал по учреждениям. Ему назначали по шесть апойнтментов в сутки. (Простите за англицизм, господин Зеев Барэль.)
Стояла дикая жара. Будущий президент целыми днями ездил в метро. На вытянутой руке он держал складные «плечики». На плечиках висел шоколадного цвета блейзер. Подходя к офису, Меттер замедлял шаги. Надевал свой блейзер, а плечики засовывал в карман. Покидая офис, снова замедлял шаги. Стаскивал блейзер, вешал на плечики и шел к остановке метро…
И так с утра до вечера. При сорокаградусной жаре.
Прошел год. И вновь наступило лето. «Новый американец» благополучно выходит. Меттер по-прежнему в разъездах. Щеголяет в трикотажных бобочках. И блейзер ему уже не требуется. Дела и без этого неплохо подвигаются. Можно вздохнуть свободнее. А блейзер подарить новому эмигранту Мише Зарину…
Зачем я все это рассказываю? К чему призываю?
К свободе и естественности. Как в большом, так и в малом. Как в области идей, так и в области носков…
Для себя же я, вроде бы, установил некоторое единство облика. Нечто военно-спортивно-богемное… Гибрид морского пехотинца с художником-авангардистом…
Мне кажется, в такой одежде легче переносить удары судьбы.
«Новый американец», № 29, 27 августа — 2 сентября 1980 г.КР ЗДРАВСТВУЙТЕ…
Здравствуйте, уважаемый Леонид Ильич!
Говорят, в Москве закончился съезд коммунистической партии. Надеюсь, все прошло хорошо. Надеюсь, советские люди уверенно шагают в будущее. Благосостояние народа повышается.
Вооруженные силы крепнут. А мировая буржуазия достигла, наконец, самого края пропасти…
Говорят, вы произнесли речь. И вас показывало телевидение. Правда, всего шесть минут. А затем трансляцию прервали. Ибо ваше состояние ухудшилось…
Года три назад вы были очень плохи. Вас явно шатало на трапе международного лайнера. Вы едва передвигали ноги. А вместо тезисов произносили неприличные слова.
Говорят, по Европе за вами следовал обоз медикаментов.
Затем появилась какая-то грузинка. Подвергла вас метафизическим излучениям. И вы заметно помолодели. Воспрянули телом и духом.
Вы опять начали улыбаться. Возобновили поездки за рубеж. Стали произносить многочасовые речи.
А теперь вам снова хуже.
Грешно мне злословить на эту тему. Человек вы пожилой, усталый. Может, вам свойственно что-то хорошее? Может, будоражат вашу совесть какие-то нотки раскаяния? Или кошмары мучают вас по ночам?..
