Книжный на левом берегу Сены - Мейер Керри
Но в тот душный июльский вечер, когда небо зажигалось огнем закатного солнца, залив улицу Одеон золотым светом, а сама Сильвия сидела над письмами сестер и отца в пустующей лавке, поскольку покупатели разъехались по морским курортам, потерянный, подумалось ей, означает ушедший или неприкаянный. Ей пришло в голову, что ее мать определенно была такой; она всегда стремилась назад, в свою мечту о Париже, но не могла вернуться в нее и жить в ней; и мечта подразумевала нечто большее, чем просто город Париж, то был Париж как картина яркой прекрасной жизни, о которой мать всегда грезила и которую ненадолго вкусила три десятилетия тому назад. Сильвия же нашла свою мечту и жила ею — но во многом благодаря деньгам, книгам и любви — всему, чем мать щедро одаривала ее в последние десять лет. Одеонии без Элинор Бич не было бы и в помине.
Продолжится ли все это без нее?
Продолжится ли без Джойса?
Хватит ли одной меня, чтобы поддерживать мечту?
Или я тоже — потерянная?
Вопросы лишали ее покоя, побуждали к действию. Будь Сильвия в Ле Дезере, она бы уже отправилась на улицу колоть дрова, а после остаток вечера пропитывалась бы ноющей болью в руках и плечах.
Вечерело, но длинные парижские сумерки сулили еще несколько светлых часов, и Сильвия, заперев лавку, энергично зашагала вдоль людных тротуаров своего квартала, потом через Люксембургский сад, взглядом впитывая яркость и хрупкую красоту летних петуний, бегоний и роз. Посреди этого растительного великолепия она нашла ту, кого искала, — продавщицу цветов, беззубую женщину по имени Луиза, потерявшую на войне двоих сыновей. Много лет назад их познакомила Адриенна, наказав Сильвии покупать цветы только у нее. В маленькой тележке Луизы, стоявшей у самого дворца, были, однако, всегда самые лучшие цветы, они подолгу стояли в вазе. Элинор больше всего любила розовые пионы, которые можно найти на исходе весны, а никак не в середине лета, но у Луизы каким-то чудом набралось их на целый букет. «Не торопясь подрастали себе в теньке», — пояснила она, когда Сильвия поразилась, откуда они могли взяться.
Затем Сильвия окликнула такси, одно из любимых ее матерью маленьких роскошеств, и во время короткой поездки наслаждалась через открытое окно видами Парижа: они ехали мимо Сорбонны, потом через Сену по мосту Сюлли, оставив справа громаду собора Нотр-Дам, затем на северо-восток и, обогнув площадь Бастилии, направились в Двадцатый округ, где раскинулось утопающее в зелени кладбище Пер-Лашез с аркадами деревьев, в тени которых теснились многочисленные могильные плиты, часовни и памятники. Вечерний свет уже засеребрился, когда она высадилась из такси и прошла на кладбище через пролом в окружавшей его высокой каменной стене. Сильвия вдруг испугалась, что в лабиринте тропинок и проходов не найдет скромную могилку матери, хотя была здесь всего несколько недель назад на похоронах. Но, к счастью, без труда нашла дорогу.
В Париже я никогда не чувствую себя потерянной.
Благодаря тебе, мама.
Сильвия бережно положила пионы у камня с именем матери и датами ее рождения и смерти и тут же почувствовала, как легкий ветерок нежно ерошит ее волосы и холодит шею. Она дышала как могла глубже, спрашивая себя, зачем, собственно, сюда явилась. Конечно, положить цветы, зачем же еще? На самом деле ей отчаянно хотелось поговорить с матерью. Но казалось нелепым говорить с той, кого уже нет, даже молча, в своих мыслях.
Тогда Сильвия опустилась на землю возле цветов, положила руки на холмик, уже порастающий травой, и снова поблагодарила свою мать. Так она сидела уже долго, отчаянно жалея, что недостаточно времени проводила с матерью, пока та была жива, когда день закончился и на небе взошла луна.
Глава 23
По иронии, достойной диккенсовских романов, стоило первым лучам солнца начать пробиваться сквозь тучи и холод ранней весны 1928 года, а им с Адриенной — планировать воскресные поездки на своем «Ситроене», Сильвию пронзила острая боль в правой стороне лица, от виска до челюсти, когда она сделала первый глоток утреннего кофе. Уже несколько недель, как она чувствовала в той области небольшие спазмы, но на этот раз боль была куда сильнее — и совсем не такой, как при мигренях.
— Тебе нельзя сегодня идти в лавку, — сказала Адриенна.
— Но Мюсрин взяла отгул.
— Как, опять? Что творится с этой девчонкой? Как ни хватись, ее никогда нет на месте.
Прижимая руку к больной щеке, Сильвия и сама задавалась тем же вопросом. Она тоже заметила, что в последнее время Мюсрин чаще обычного отпрашивается из лавки, но Сильвия занималась таким ворохом дел, что ей некогда было раздумывать еще и об этом.
— А как насчет Жюли? — предложила Адриенна. — Она посидит в лавке, пока ты сходишь к доктору.
— Хорошая мысль, — едва удалось сказать Сильвии. Амели с удовольствием поиграет в игрушечных солдатиков Ларбо, которые обычно хранились в стеклянном коробе, подальше от других детей с их любопытством и неловкими ручонками. Амели же, в отличие от многих, обращалась с солдатиками бережно, и Сильвия всегда разрешала ей играть с ними в задней комнате лавки.
— Сбегаю позову ее. А ты прикладывай к больной стороне бутылку с теплой водой. — Легко чмокнув Сильвию в другую щеку, Адриенна поспешила к дому Жюли и Мишеля.
Прошло меньше часа, а Сильвия уже сидела в приемной врача, ожидая своей очереди, и чувствовала себя нелепо. Боль как рукой сняло. Чтобы убедиться, она отважилась улыбнуться пожилой женщине напротив, и… ничего не произошло. Боли не было. Сильвия собралась уходить, но тут медсестра пригласила ее в кабинет.
Этого доктора Сильвия раньше не видела — женщина примерно ее лет, с черными слегка тронутыми сединой волосами, по-старомодному длинными и забранными в пучок на затылке. Врач задала Сильвии несколько вопросов о характере боли, а потом сообщила, что так проявляется невралгия лицевого нерва.
— Очень редкое заболевание, — сказала врач с легкой улыбкой сожаления.
— В отличие от моих мигреней, — не удержалась Сильвия в редком для нее порыве жалости к себе. В чем она меньше всего нуждалась, так это еще в одном недуге.
— Мигрени? — Доктор, казалось, оживилась. — Мой хороший друг, коллега, весьма успешно их лечит. — Она тут же написала на листке имя и телефон. — Вот, пожалуйста, запишитесь к нему на прием. Он творит чудеса.
Сильвия взяла листок.
— Спасибо, доктор. А что делать с этой лицевой…
— С невралгией. Да. К несчастью, она не лечится. Но приступы обычно очень кратковременны, как тот, что вы пережили утром. Со временем они, боюсь, могут участиться. Но вы молоды, и, надеюсь, ухудшение будет медленным. А режим, прописанный для ваших мигреней, может облегчить и невралгию.
Уже на улице, в промозглой сырости утра, Сильвия зажгла сигарету и почувствовала, как дым согревает ее грудь. Она и так знала, что для облегчения мигреней доктор велит ей курить меньше. Доктор Борш — окулист, ради всего святого, — уже дал ей эту рекомендацию, притом даром.
С остальными особенностями «режима» Сильвия более или менее смирилась бы: долгие энергичные прогулки, много свежих фруктов и овощей. Она даже согласилась бы пораньше ложиться спать и не напрягать глазные мышцы чтением по вечерам. Все это она бы желала и сама, потому что уже подметила, что лучше всего чувствует себя после долгого отпуска в Ле Дезере или Рокфуэне, где ее режим в том и заключается, что она много времени проводит на свежем воздухе, двигается, больше спит и меньше читает. Благодаря Адриенне она круглый год хорошо питается, правда зимой в их рационе преобладают жирные соусы, наваристые супы и жаркое, и Сильвия замечала, что такую тяжелую пищу ее организм воспринимает хуже, чем летние, более легкие блюда. Но тут ничего не поделаешь: свежие помидоры, рукола и куржетки, как здесь называют цукини, не продаются позже октября. Так что к концу февраля единственными свежими овощами, которые оставались в их подполе, были понурые морковки да сморщенные свеклы с репами и еще остатки закатанных летом фруктов, но все их витамины, похоже, давно потонули в переслащенном сиропе. Так что в конце зимы даже такой искусной кулинарке, как Адриенне, только и оставалось, что тушить все подряд в масле с солью.
