Книжный на левом берегу Сены - Мейер Керри

— Не могу, — едва выдавила она, — я больше не вынесу.

Вина. Вина тяжелым камнем давила ей грудь.

Если бы только.

Если бы только она не отдавала столько сил этому, этой бессмысленной кутерьме с Джойсом против Рота, этим заботам о его глазах, о его денежных делах, тогда, возможно, она сумела бы уберечь маму. Может быть, в тот проклятый день они бы пошли в Музей Родена. Вместе.

Сильвия взглянула в глубокие озера глаз Адриенны и, увидев в них понимание, подумала: «Так вот что тревожило тебя, когда ты говорила, что я растрачиваюсь больше, чем следовало бы».

Что ж. Этой битвы ей не выиграть. Даже Эрнест, и тот всегда призывал признать поражение, когда боксер чувствовал, что противник сильнее его. «Лучше пусть побережет силы для другого поединка», — так он говорил.

Сильвия вернулась в заднюю комнатку собственной лавки, села за письмо Роту и его поверенному, и с каждым словом ее перо все легче скользило по бумаге. Она писала, что отзывает свой иск. Затем написала Джойсу в Бельгию.

Мой дорогой м-р Джойс!

Надеюсь, это письмо застанет Вас и Ваше семейство в добром здравии и наслаждении приятной северной прохладой. Мы с Адриенной по-прежнему выгуливаем свой «Ситроен», разъезжая на экскурсии по парижским предместьям и окрестностям. Однако истинная причина моего письма — сообщить Вам, что, боюсь, я больше не желаю терпеть нападок и перехода на личности со стороны Рота и его поверенного, в сравнении с которыми Джон Куинн показался бы благородным ангелом мщения. Вы вольны и дальше продолжать эту юридическую битву, если пожелаете. Если для того потребуется подписать с американским издателем контракт на публикацию «Неоконченного труда», значит, так тому и быть.

Тем временем я продолжу, как у нас и планировалось, готовить к публикации шестой тираж «Улисса», «Пенни за штуку» и сборник критики. Надеюсь увидеться с Вами в сентябре, когда все мы хорошенько отдохнем. Пожалуйста, передавайте мои наилучшие пожелания миссис Джойс и детям.

Искренне Ваша,

Сильвия

Прошел почти месяц, прежде чем она получила ответ, месяц, в течение которого она часами просиживала с Жюли за вычиткой «Пенни» и рассылала письма благосклонно относящимся к творчеству Джойса интеллектуалам и писателям, в том числе Уильяму Карлосу Уильямсу и Юджину Джоласу[136], с просьбой написать в готовящийся сборник рецензию или критический очерк.

Потом всплыли счета за медицинские услуги. Доктор Борш прислал Сильвии чрезвычайно учтивое письмо, в котором сообщал, что начиная с 1925 года Джойс не оплатил ни одного его счета. Сильвия ужаснулась и тут же выписала доктору чек на нужную сумму из средств «Шекспира и компании», сделав себе пометку позже вычесть ее из следующих поступлений за «Улисса», хотя прекрасно знала, что простит писателю долг, как прощала все предыдущие. Однако ответ Джойса она, не в силах побороть себя, читала под мрачным впечатлением от этого события.

Моя дорогая мисс Бич!

Спасибо, мы с миссис Джойс пребываем в добром здравии. Лючия сильно хандрит и едва заставляет себя выбраться из постели даже к полудню. Единственное, что хоть как-то разгоняет ее меланхолию, — это танцевальные представления, и, конечно, мы только рады потакать ей. Хотя я, как Вы знаете, предпочитаю оперу.

Меня расстроило ваше письмо, где Вы сообщили, что прекращаете нашу борьбу с Ротом. Боюсь, на это решение повлияла недавняя трагедия, которую Вы переживаете, и я надеюсь, что ни у Вас, ни у меня в дальнейшем не будет причин пожалеть о нем. Я, безусловно, займу Ваше место в борьбе и искренне надеюсь, что необходимости подписывать контракт с кем-то из американских издателей не возникнет, памятуя, как никто из них не спешил взять мою сторону, когда я был жалким писателишкой осужденного за «непристойность» романа, а Вы — моей спасительницей. Надеюсь, я не из тех, кто быстро забывает доброту.

Прилагаю перечень правок к французскому переводу, а также свои соображения относительно «Яблок» и несколько счетов, которыми я пренебрег перед отъездом. Не будете ли Вы любезны вычесть эти суммы из моих расчетов с вами? Примите мои самые искренние благодарности и извинения.

Всего наилучшего мадемуазель Монье.

С самыми добрыми пожеланиями,

Джеймс Джойс

Перечень правок, которым он озадачил ее, занимал три страницы. В тот день, когда Сильвия его получила, она с трудом подавила желание скомкать его и швырнуть в корзину, но потом подняла взгляд на выстроившиеся вдоль стен полки с книгами, на развешанные в простенках акварели и картины в рамках. Ее взгляд остановился на стопках ярко-синих томов «Улисса» — роман все еще прекрасно продавался и благодаря ему статьи о ее лавке появлялись не только во всех газетах Парижа и Нью-Йорка, но и в таких влиятельных журналах, как «Вэнити фэйр», «Нью-йоркер» и «Сатердей ивнинг пост». А туристические автобусы, которые так бранила Киприан, а Сильвия втихомолку лишь приветствовала, привозили людей, желавших увидеть ее лавку не меньше, чем Париж хемингуэевского «И восходит солнце» — романа, что наконец-то уравнял литературный счет между Эрнестом и Скоттом, а Сильвия почитала за честь свою причастность к их соперничеству. И потом, не одних только туристов привлекала ее лавка, но и настоящих писателей.

Ну как она могла сердиться на того, благодаря кому все это пришло в ее жизнь?

Сильвия показала Мюсрин перечень Джойса, и они поделили между собой все пункты, а также составили план действий, который, несмотря ни на что, должен был позволить им выкроить себе отпуск в августе. Пока летние дни наливались жарой, а они с Мюсрин следовали своему плану, на долю Сильвии выпали еще два приступа мигрени и щекотливая переписка с семьей. Сначала пришло письмо от Киприан, поправлявшей здоровье в Палм-Спрингс, после того как у нее обнаружили астму:

Хотела бы я сказать, что удивлена, но, похоже, это был естественный исход маминой тоски и подавленности в последние годы. Надеюсь, она наконец-то обрела покой. А вот ты, я уверена, нет, и мне очень жаль, что тебе пришлось в одиночку пережить такое. И все же я по-прежнему ломаю голову, почему ей надо было делать это в Париже, а не здесь, где ее настоящий дом…

В письме от Холли было больше искреннего чувства, а между строк читалось меньше нападок:

Просто не знаю, что делать. Я тоскую по ней каждый день, каждый час. Наш магазинчик не моя затея и не моя страсть и никогда ей не был. Это мама вносила в него живость и веселье. Какой прекрасной хозяйкой она была, какой щедрой любовью она любила красивые вещи и добрых людей. Своими стараниями мама превратила нашу лавку в бесконечный званый обед (с перерывами на дни, когда закупала провизию). Как трудно и тягостно без нее поддерживать ее работу.

Фредди между тем все настойчивее и настойчивее в своих уговорах. Я уже смирилась с мыслью остаться в старых девах — если не в девственницах, в чем не стесняюсь тебе признаться, — но теперь, когда мамы нет, меня все больше привлекает мысль закрыть магазин, выйти замуж и попутешествовать. Я его люблю. Мы с ним прекрасно проводим время на танцах и на прогулках под сенью апельсиновых рощ. Думаю, я уже слишком стара заводить детей, что меня вполне устраивает. Интересно, может ли брак, заключенный уже в зрелых годах, принести больше счастья, чем брак, в который вступила по молодости и который несет с собой все тревоги и страхи совместного взросления и воспитания маленьких людей…

Отец же ограничился скупым «Я горько тоскую по твоей матери. Кто еще любил бы меня несмотря на все мои недостатки?».

И Сильвия впервые задумалась, подходит ли она сама под придуманное Гертрудой понятие «потерянное поколение»? У себя в лавке она нередко слышала доводы в пользу этого определения, которое прославил Эрнест, поставив эпиграфом к своему роману. Как писатели, так и туристы либо испытывали гордость за свою принадлежность к потерянным, либо оскорблялись, когда их ими попрекали. Доводам ни тех ни других не хватало конкретики, и потому Сильвия никогда не вступала в перепалки. Выражение «потерянное поколение» всегда коробило ее как нечто надуманное, как обрамленные очками глаза доктора Т. Дж. Эклберга, глядящие с пыльного рекламного щита в «Великом Гэтсби» Скотта.