Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
Человек, звонивший по телефону, внезапно отскочил от телефона и скороговоркой, помогая себе руками, громко сказал:
— Я уже нашёл деньги на газету и журнал! Я осведомил Винера о наших потребностях.
Этот человек так же внезапно замолчал и юрко подскочил опять к телефону, продолжая что‑то доказывать.
Хозяин, будто не заметив вторжения, продолжал:
— Среди бизнесменов преобладает экстравертный, интуитивный тип, — и сделал паузу, набивая в трубку табак.
— Нужно организовать своё издательство, свою газету! — громко речитативом произнёс опять человек спортивно–подтянутого вида, сидевший на диване эпохи Возрождения.
— Но тем несомненней, лучше всего настоящего, — вступил хозяин, задумчиво–туманно выпуская дым из трубки и зажмуривая глаза, — построить своё государство!
Я не поверила своим ушам! и превратилась в немую тупицу, как два стоявшие около социолога существа.
— Я хочу основать своё государство! И я уже присмотрел один остров, находящийся между Мексикой и Америкой на реке Рио–Гранде, никому не принадлежащий. Я уже начал переписку с соответствующими органами!
Хозяин произнёс эти слова с таким наслаждением и с таким императорским величием, обдав всех дымом из своей трубки, и услаждая себя произведённым эффектом, он продолжал:
— Государство должно быть построено, как у Платона, и соответствовать трём началам или частям человеческой души — разумному, яростному и вожделенному. Три аналогичных сходных начала должны быть в государстве: совещательное, защитное и деловое.
Хорошенькая женщина, копошившаяся в нише, вдруг сказала:
— Филарет! Куриные потроха готовы.
— Ксантипа, блюдо для поддержания духовнопищеварительных процессов подашь после закрытия семинара.
(Цветаст был хозяин в словах.)
— Почему ты так называешь Милу? — спросило опять неподвижно–застывшее существо в переливающейся кофте.
— Это имя жены Сократа, — произнёс хозяин и продолжал:
— На эту субъективно–дифференциальную мысль о создании суверенного государства я был наведён, когда обнаружил, что граница между Америкой и Мексикой нечёткая: остров на реке Рио–Гранде то появляется, то исчезает. Я уже получил из Госдепартамента кое–какие…
Человек, говоривший по телефону, снова прервал речь хозяина:
— Подожди с государством! Всех зову на выпивку! Я первый получил работу! Фирка, тащи бутылку, которую волонтёры принесли! Милка, потроха подтаскивай! За миллиарды не говорю, а миллионы оттяпаю! И вы заглядывайте, — сказал он, обращаясь к нам. Моя фамилия Бузина, я был советником при министерстве энергетики. Всю Америку покрою моими капсульными нефтепроводами, и мои капсулы будут летать от Сан–Франциско до Вашингтона!
Этот человек был как реактивный, и его энергия разбрызгивалась, разлеталась вокруг…
И всё перемешалось. Комната наполнилась равномерными голосами, мечтами — и вся сила воздушного тока, и всё напряжение воздуха вместе с голубым сладким дымом поднимались под ободранный потолок. Среди шума я услышала опять красивый голос хозяина:
— В следующий наш семинар подробно выскажет своё мнение относительно книг Ветхого Завета Фима Шпрутиков; при этом нельзя также обойти и того вопроса, что он критически воспринял эти книги. Так, по крайней мере, мне кажется, он меня информировал. Однако, в таком случае, — скажи два–три слова, чтобы потом возвратиться к этому вопросу поподробнее.
С дивана эпохи Возрождения поднялся красиво сложенный, спортивного вида молодой мужчина и сказал:
— Я Библию прочёл в тридцать пять лет в Италии, и не соблазнился никаким её величием, а убедился и обнаружил, что до сих пор эта книга никем не понята, никем не оценена. Книга эта о жестокости, войнах и предательствах. Я об этом буду говорить на следующем семинаре.
После этих слов все собравшиеся заговорили разом.
Вот мы и познакомились!
Что привезли мы в дар Америке? Быть может смесь: из социальных идей, мечтательности, наивного социального совершенства… Как нас научили ясно не видеть то, что существует! И как иметь ум без иллюзий? И перебродит ли привезённая нами социальная смесь?
И как наши ожидания вступят в конфликт с неожиданиями, и кто виноват в этом?
Про нас, приехавших, я напишу своему двоюродному брату Виту: умные тут — умнеют, а дураки — глупеют, а он добавит — развиваются!
«Критик библии» захотел поделиться с Яшей своими размышлениями над Библией, его огорчившей, и пришёл для разговора с одним из наших знакомых.
Он опять повторил, что, прочтя Библию в тридцать пять лет впервые, только он и мог оценить и понять, — что это книга о жестокости и крови, а не боговдохновенный текст.
Яша заметил, что это не только текст, продиктованный Богом, но и слово человека — голос тех душ, которые пережили опыт Богоприсутствия. Книга противоречива и драматична.
— Почему Авраам выгнал жену с ребёнком в пустыню? Иаков обманул Исава и отца своего Исаака? Почему Бог принял жертвоприношения от Авеля, а отверг Каина?
— А вы что, считаете, что все люди равны?
— Я ещё в пятом классе понял, что не равны, и презираю коммунистический идеал о равенстве людей, — ответил «Критик».
— А почему же Авель и Каин должны получить поровну?
«Критик библии» продолжал свои переживания:
— А книга Иова о чём? Бог сговорился с Сатаной, чтобы послать беду на хорошего человека: мол, проверим твою веру.
— Есть разные методы толкования Библии — и многие философы и писатели черпали вдохновение именно в этой книге, считая её одной из самых значительных книг Ветхого Завета, — произносит Яша голосом, в котором мне слышится металл.
— Не богословские теории, а созерцание Бога открывает завесу тайны. Может, вам начать читать Библию с Нового завета, а потом перейти к Ветхому. И, может быть, получить, как считает Александр Мень, сначала общекультурное образование.
— Ну, Яков, о чем ты говоришь! — недовольно произнёс приятель, с которым пришёл «Критик библии», — он кандидат биологических наук! и образованней большинства американцев.
Крик и шум от нашего образования и духовности идёт страшный, как мы успокоили и утешили себя туманом знаний и учёностей. И когда Фира, готовящая нам пельмени, говорит: «А у наших взгляд шырше!» — то мне всегда интересно знать кого она имеет в виду? В сравнении с кем?
И только тут для меня начинает высвечиваться наше бахвальство, наше обольщение насчёт себя, как наши три стиха, которые мы знаем, доставляют нам обманную сладость завышения. Как пели мои тётки — «у моёго, у бахвала одни дырки у кармана. А в голове… Сумерки…» — я забыла рифму.
Поехав на пляж в порт Галвэстон, названный именем генерала, боровшегося за независимость Техаса, с женой «Создателя государства» и с женой «Критика библии», мы расположились на берегу Мексиканского залива этого небольшого техасского города. Пляж был чёрного цвета из‑за песка, состоящего из роговой обманки и других тёмно–цветных минералов, и хотя он не выглядел привлекательным, на нём было много групп людей и брызгающихся детей. Мы тоже расположились среди загорающих, лежащих и купающихся, по очереди следя за детьми. Во время моего отсутствия произошло что‑то непонятное: когда я подошла к нашему месту, то увидела, как жена социолога Мила метрах в тридцати спорила с полицейским.
— Ты что, с ума сошёл? Я разве несла бутылки? — кричала Мила на весь пляж. — Разве это мои бутылки? Я подобрала их и несу выбрасывать! — и бутылками стеклянными около носа полицейского размахивает. — Я разве дура какая? Я что, не вижу, что нельзя стекло носить на пляж!
Полицейский ей говорит, что она обязана дать свой «ай–ди» (i.d. — удостоверение) и выложить тридцать долларов штрафа.
— Ты что, с ума сошёл?! — в ярости заорала Мила, но — уже была в наручниках, которые ловко, в две секунды, надел на неё полицейский.
Другая, жена «Критика библии», в этот момент как раз выбегала из океана. Увидев, что Мила стоит в наручниках и пытается укусить полицейского, подскочила к месту действия, с полотенцем в руках, мокрая и лохматая, и принялась кричать ещё истошней, чем Мила, размахивая полотенцем перед носом полицейского:
— Какое безобразие! Разве она вас обманывает? Почему вы ей кандалы надели? Да вы сумасшедший! Are you crazy?
Так же ловко полицейский и ей надел наручники и повёл их обеих, в купальных костюмах и в наручниках, через весь городской пляж в полицейский участок для установления их личностей. Я только успела позвать купавшегося в море «Критика библии» и рассказать ему об арестованых и уведённых наших дамах, — мой слабый английский не позволял мне сильных действий.
Узнав о дальнейшей судьбе арестованых, он вернулся из полицейского участка опечаленный: за двух дам требовался «bail bond» — залог, или они должны будут сидеть в каталажке до суда. Залог нужно было внести «чистоганом»: ни кредитных карт, ни чеков, никаких документов не принимают. Денег у нас не было, и мы, забрав детей, возвратились в Хьюстон, где он стал разыскивать по домам русской деревни выкуп — за каждую по сто пятьдесят долларов.
