Владимир Киселёв - Весёлый Роман
Но девочка смотрела на меня серьезно и доверчиво, я отдал ей полотенце и пошел вслед за ней в дом. По дороге не удержался, спросил:
— Сколько ж тебе лет?
— Семнадцать. На Октябрьские праздники будет.
За ужином Илья Гордеевич вел разговор главным образом о международной политике. Оксана Митрофановна поддакивала ему и, в свою очередь, расспрашивала, не ездил ли я туристом за границу, и как там, не слышал ли я, за границей с гостиницами — так же плохо, как в Киеве, или лучше. Затем она все-таки перевела разговор на то, где эти гостиницы в Киеве расположены, на какой улице я живу, большая ли у нас семья и квартира. Я отвечал обстоятельно, старался не хвастаться. На столе стоял кувшин, снова доверху наполненный все тем же медом, но на этот раз я был благоразумнее и ограничился тем, что налил себе полстакана и, похваливая, выпил. Стоящий напиток. Хоть и вызывает тяжесть в голове, но сам же ее и снимает.
Люда слушала все эти наши разговоры молча, внимательно и серьезно, но, когда я разошелся и стал в лицах изображать, как следят за тем, чтоб к начальнику цеха Лукьяненко никто не обратился с какой-нибудь просьбой, и какое действие оказала моя новая сирена на сельских собак, лицо ее приняло особое выражение — напряженного внимания человека, который не хочет упустить ни одного слова. И вместе с тем — честное слово, это правда! — какой-то гордости. За меня.
Только в глазах у Ильи Гордеевича, который смеялся так, что ладонью утирал слезы, все равно то и дело появлялось выражение оценивающее и трезвое: таков ли ты, парень, на самом деле?
Я «ударил в бубны ума своего» и рассказал о Виле. О том, как он учился плавать. Это совершенно неправдоподобная история, но я почти ничего не придумал.
Виля не умел плавать. И очень стеснялся этого. Когда мы собирались на Днепр, Виля всегда находил какую-нибудь причину, чтоб не ходить купаться, — то у него болят гланды, то ему нужно подготовиться к семинару на тему «Экзистенциальный выбор и ценностная ориентация». Но после того как Виля отрастил себе бороду, он решил, что это его ко многому обязывает и прежде всего ему необходимо овладеть плаванием.
Как настоящий книжник, он сначала познакомился по учебнику с теорией плавания и проделал на полу все необходимые упражнения. На полу он отлично плавал и брассом, и кролем, и даже на спине. Затем он один отправился к Днепру, выбрал безлюдное местечко подальше от пляжа, разделся и, цепляясь руками за лозу, спустился с крутого обрывистого бережка. Лоза у него в руках, понятное дело, обломилась. Виля окунулся с головой, и вся теория из этой его окунувшейся головы немедленно вылетела. Он пошел ко дну, оттолкнулся ногами, вынырнул, снова пошел на дно, снова вынырнул. Мимо проезжала лодка, и Виля судорожно вцепился в борт.
«Веслом по пальцам захотел?» — спросил гребец, и Виля увидел, что это знакомый парень с нашего завода и из нашего мотоклуба, такой Вася Ступак. «Здравствуй, Вася, — сказал Виля. — Как твое здоровье?» — «Что ты здесь делаешь?» — страшно удивился Вася. «Прогуливаюсь».
Вася катал двух девушек из нашего отдела технического контроля — брак замазывал. Им, конечно, показалось странно, зачем Виле волочиться за лодкой, но тут Виля, вдруг почувствовав под ногами дно, отпустил борт, сделал несколько шагов к берегу, провалился в яму — и утонул. Вася не сразу понял, что имеет дело с утопленником, а когда наконец сообразил, Вилю уже потащило течением.
В общем, и Васе, и этим отэковским девушкам пришлось понырять, пока они его достали. Виля отлежался немного под кустом и вдруг увидел, что прямо к нему идет женщина с косой. Совсем такая, как изображали смерть на старых картинах. Поджав ноги, Виля ящерицей забрался в куст, в самые колючки. Только там он сообразил, что это просто какая-то тетка собиралась накосить травы для своей козы. Странно подействовал этот мой рассказ про Вилю на Илью Гордеевича, на Оксану Митрофановну и на Люду. Прежде все они смеялись, а тут только улыбались как-то неловко. Может, потому, что им было непонятно, откуда мне известно, что Виля принял женщину за смерть, когда меня при этом не было. А может, и еще что-нибудь.
— А раньше вы в колхозе бывали? — спросил Илья Гордеевич, снова провожая меня на второй этаж в эту самую мансарду.
— Как вам село нравится?
— Очень нравится, — легкомысленно ответил я, — воздух…
— Воздух — это верно, — с разочарованием поддержал меня Илья Гордеевич.
— Кто у вас живет в этой комнате? — спросил я. — Никто не живет, — поспешил ответить хозяин. — Может, вам тут неудобно будет?
— Нет, — сказал я, — мне здесь очень удобно. — Спокойной вам ночи.
— Спокойной ночи.
Мне долго не спалось. Где-то недалеко женские голоса, три или четыре, тянули знакомую мелодию, а слов я не различал. Но я знал эту песню.
Посіяла огірочкиВ лузі над водою.Сама буду поливати.Дрібною сльозою.Ростіть, ростіть, огірочки —Чотири листочки.Не бачила миленькогоЧотири годочки.Тільки тоді побачила,Як череду гнала,Не сказала «Добрий вечір»,Бо мати стояла.
Вот так. Четыре года не виделась девушка со своим милым. И наконец встретилась на улице, когда гнала домой коров. Садилось за селом солнце, пахло пылью и дымом — в садах собирали в кучи листья и поджигали. И все-таки девушка не сказала ему даже «добрый вечер», потому что у калитки стояла мать.
Есть такое украинское слово — цнотливість. Черт его знает, как это сказать по-русски. Целомудрие, что ли. Но это не просто целомудрие. Это когда не видятся четыре года и не говорят «добрый вечер», потому что у калитки стоит мать.
Вот уж кто меня по-настоящему «праздновал» в этом селе — это местные пацаны. В мотоциклах они разбираются так, словно сами их конструируют. Вот уж кто по-настоящему оценил красную мою таратаечку. Село Залесье еще даст нашей стране хороших мотогонщиков.
Двенадцатилетний Сергейка — первый ученик и разбойник, каких мало, тринадцатилетний Мишка, который у него в полном подчинении, хотя он на две головы выше Сергейки и толще его в два раза, Олег, который заикается и, несмотря на это, трещит без умолку, и еще несколько живых и быстрых пацанов не отходили от меня ни на шаг. Проживи я в этом селе десять лет, и то не узнал бы я так много о местах, где ловятся щуки, и о характере местных собак, как от этих ребят. Мы с ними провели целый день, а потом — уж так сложились обстоятельства — всю ночь.
Пацаны мне рассказали о великих людях села. Прежде всего о кузнеце. Кузнец Павел Иванович Филимоненко, по их словам, мог бы сделать в своей кузнице самолет, если б только захотел. А электротрактор он сделал запросто. Мы ходили смотреть этот трактор. Он собран на базе старой, списанной «Беларуси». Мотор крутит два генератора. На полуосях задних колес два электродвигателя. Нет карданного вала, нет дифференциала, только переключатель вращения электродвигателей — у него стоят сериесные электромоторы, и поэтому можно сразу переключаться на задний ход. Вот и все управление.
Действительно, с ума сойдешь. Пожилой, худощавый, болезненный кузнец показал мне — у него в подшипниках по два-три шарика из фторопласта. Сам делал. Шарики наносят на беговые дорожки тончайший слой пластмассы. Эта синтетика скользкая, как мыло. Не нужно никакой другой смазки. Промышленность еще не выпускает подшипников с фторопластовыми шариками, а в тракторе Павла Ивановича из Залесья они уже есть.
— Что с вашим кузнецом? — спросил я у пацанов. — Чем он болен?
— Он ведро воды выпил, — сказал Мишка, — Моя мама видела. Павел Иванович приехали в поле — на тракторе пускач поломался, они починили, а потом взяли полное ведро воды и выпили. И сразу упали без всякого сознания.
— Это сахарная болезнь, — вмешался Сергейка. — Ему нельзя ни сахара, ни меда. Вместо сахара Павлу Ивановичу три раза в день уколы делают. Если пропустить хоть раз, умереть можно.
Я решил, что обязательно расспрошу у Феди об этой болезни, нельзя ли ее вылечить.
Затем пацаны рассказали мне о зоотехнике Иване Ивановиче Марченко. Он придумал кормить скот проросшей кукурузой. Он засыпает кукурузу в желоба и дает прорасти так, что получаются ростки длиной в несколько сантиметров. Скотина стала сильно прибавлять в весе. К нему со всей области приезжают — перенимают опыт.
Среди великих людей села был и Людин отец, Илья Гордеевич, который посадил сад каким-то особенным, «пальметтным» способом, Люда, награжденная медалью «За отвагу на пожаре», и даже кладовщик Александр Александрович Матвейчук, о котором говорили, что он торговал «пальметтными» яблоками, деньги клал в карман, но ни разу не попался. О кладовщике ребята рассказывали со здоровым чувством брезгливого восхищения.
— Как же он это делает? — спросил я у Сергейки о кладовщике.
