Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

— Вот вы говорите, господин Мансфельд — тихо, Ас-сад, тихо! — вот вы говорите: «Проходили в школе». Вы учитесь в дорогом частном интернате, господин Мансфельд. А я, пардон, пожалуйста, если говорить об учебе, закончил лишь народную школу. Мои родители были бедняками. А я так жаждал знаний. (Он так и сказал: «Жаждал!» Люди порой говорят просто забавные вещи!) Поверьте, я несчастный человек, господин Мансфельд. Даже сейчас — в мои сорок восемь — мне хотелось бы чего-нибудь еще добиться. Ну, хотя бы где-нибудь на селе открыть свою гостиницу или ресторанчик. Не очень-то приятно быть слугой! Можете мне поверить!

Чего нужно от меня этому скользкому типу?

— Охотно верю, господин Лео. Однако мне пора…

Но он удерживает меня за рукав. Он пытается придать своим глазам выражение озабоченности. Но это ему не удается. Его глаза остаются такими, как всегда, — серыми, рыбьими, холодно-ледяными, коварными. Я уже говорил, что бывают моменты, когда я точно знаю, что будет дальше, что скажет, что сделает тот или иной человек. Теперь у меня один из таких моментов.

От этого господина Лео исходит смертельная опасность.

Я вдруг ощущаю озноб.

— У меня уже была нужная сумма денег, — жалобным голосом говорит господин Лео, заступая мне дорогу, — я ее накопил, откладывая пфенниг к пфеннигу. Но судьба нанесла мне безжалостный удар! Несчастья всегда приключаются только с бедными людьми, пардон, пожалуйста. А богатство лишь приумножает богатство — так, кажется, говорится?

— Ну и что дальше?

— Я стал жертвой обманщика. Он показал мне маленькую деревенскую гостиницу. В прекрасном месте. Прекрасно оборудованную и обставленную. Кухня — просто мечта! Столовая…

— Ясно, ясно. Ну и что?

— Пардон, пожалуйста. Я был в восторге. Я тут же решил купить. Он взял у меня деньги. Три дня спустя я узнал ужасную правду.

— Какую правду?

— Этот человек вовсе не был владельцем гостиницы! Он был всего лишь маклером. Владелец дал ему все полномочия на продажу, а сам надолго уехал. Персонал гостиницы знал об этом. Поэтому этот негодяй мог беспрепятственно водить меня по всему дому, делая вид, что все принадлежит ему. Ужасно, не правда ли?

Он вынимает носовой платок, сморкается в него и печально разглядывает содержимое платка.

— Вам нужно подать в суд на мошенника.

— Каким образом, пардон, пожалуйста? Он, естественно, тут же скрылся. Его контора во Франкфурте, его фирменные бланки — все было фиктивным! Его шикарная машина тоже была взята напрокат. — Он подходит ко мне еще на один шаг, и я чувствую его вонючее дыхание. — У вас такой великолепный автомобиль, господин Мансфельд, не так ли? Я видел его внизу, в гараже во Фридхайме.

— Причем здесь моя машина?

— Боюсь, что вам придется помочь бедному человеку.

— Не понимаю…

— Нет-нет, вы уже все поняли! Вы дадите мне пять тысяч марок. Чтобы у меня хоть что-нибудь было на черный день. Конечно, пяти тысяч мне не хватит, но с деньгами под закладную и банковской ссудой…

— О чем вы говорите?

— Вам придется дать мне пять тысяч марок, господин Мансфельд. Пардон, пожалуйста, мне самому это нелегко, но по-другому не получится. Никак не получится.

— Во-первых, у меня нет пяти тысяч…

— Вы можете взять кредит под вашу красивую машину.

— … и, во-вторых, я бы вам охотно помог, но нахожу весьма странным, что вы обращаетесь именно ко мне с такой просьбой — к совсем незнакомому человеку.

Я уже знаю все, что сейчас последует…

— Я для вас, возможно, и чужой, господин Мансфельд, но не вы для меня, пардон, пожалуйста.

— Как прикажете понимать?

— Когда вы были в гостях у милостивого господина и я принес кофе, то дверь была лишь прикрыта. И я просто не мог не услышать, о чем вы говорили с милостивой госпожой.

— Да я вообще ничего…

— Господин Мансфельд, успокойтесь, пардон, пожалуйста. Поглядите на меня. Меня жизнь била куда больней. Мой отец не был миллионером. Посмотрите, я совсем спокоен. Мне, к сожалению, пришлось увидеть, как вы и милостивая госпожа хотели поцеловаться…

— Это ложь!

— Я привык к ругани и несправедливости, господин Мансфельд. Конечно, я солгу, если скажу, что я видел, как милостивая госпожа вышла перед вами из башни. Конечно, я солгу, если назову милостивую госпожу любовницей господина Саббадини…

— Вы что, рехнулись?

— Я-то не рехнулся, господин Мансфельд, пардон, пожалуйста, я-то — нет! Милостивая госпожа — я говорю это с величайшим уважением и глубокой озабоченностью, — милостивая госпожа, возможно, страдает от депрессии и смятения чувств, потому что мне, прости меня Господи, в весьма щекотливых подробностях известно многое из того, что она делала за последние годы.

— Что она делала?

— Обманывала милостивого господина, пардон, ради Бога…

— Если вы еще скажите что-нибудь в этом же духе, то я дам вам…

— Бить маленького, слабого, бедного человека? Вы действительно хотите меня ударить, господин Мансфельд, вы, такой большой, богатый и молодой? Что ж, мне не привыкать. Бейте. Бейте же. Я не стану защищаться.

Нет, дальше так продолжаться не может. Я так и знал, точно знал, что к этому все придет. Но дальше это продолжаться не может.

— Молчите! Все до единого вашего слова — ложь!

— Есть доказательства, господин Мансфельд, пардон, ради Бога, например, телефонные разговоры.

— Как это — телефонные разговоры?

— У меня есть магнитофон. Кроме того, есть и письма.

Ах ты пес поганый!

— Это моя последняя надежда, господин Мансфельд. Отдайте под залог машину. Вы наверняка получаете от родителей большие карманные деньги. Так что вы сможете возвратить долг по частям.

— Пять тысяч марок? Но это же бред!

— Но и в письмах — такой бред, когда слушаешь пленки, то там тоже такой бред.

Письма. Телефонные разговоры. Проклятье, почему Верена так неосторожна?

— Я уверен, что милостивый господин тотчас же подаст на развод, если все узнает. А теперь еще и про вас…

— Я…

Но сейчас он уже не дает себя перебить, эта грязная свинья, напоминающая мне моего «братца» Ханзи. Он одерживает верх и чувствует это.

— …еще и про вас, — говорю я, — будьте любезны, дайте мне закончить, пардон, пожалуйста. Милостивая госпожа, как говорят, происходит из… гм… весьма скудных условий… — Я делаю шаг к нему, он — шаг от меня, но продолжает говорить, — … и я полагаю, она очень боится вернуться туда назад. Я знаю, у вас большая симпатия к милостивой госпоже. Что для вас пять тысяч марок, когда речь идет о таких вещах…

Его голос глохнет, как звук радио, когда его прикручивают. Я смотрю на него и думаю: конечно же, он не знает ничего конкретного, у него нет доказательств, он блефует, но тут снова я слышу его голос.

— … до конца жизни быть слугой, день за днем…

— Прекратите! У вас нет ни единого письма! Все это блеф!

В ответ на это он достает из кармана три письма в конвертах, адресованных на абонементный ящик франкфуртского почтамта, и молча протягивает их мне. Я читаю одно из них. И этого достаточно.

— Сколько всего писем?

— Восемь.

— А пленок?

— Тоже восемь.

— А кто поручится, что вы не лжете? Ведь вы — шантажист.

— Конечно. Но, пардон, пожалуйста, где гарантии, что вы не заявите на меня в полицию за шантаж? Может быть, ваша симпатия к милостивой госпоже не так уж и велика?

И тут я совершаю ошибку номер один. Я рассуждаю: при любых обстоятельствах я должен получить письма и пленки. И ни в коем случае нельзя рассказывать об этой истории Верене. Если я ей расскажу, она сразу же порвет со мной. Это ясно. Я думаю вовсе не о том, чтобы оградить ее от волнений. Когда сталкиваешься с шантажом, то тут уже не до этого. Но она не захочет меня больше видеть! Она — на какое-то время, а может быть, и навсегда — перестанет изменять мужу. Нет об этой истории я ни за что не должен рассказывать Верене.

Вслед за этим я тут же совершаю ошибку номер два.

— Если я вам дам деньги, то, разумеется, должен получить все письма и пленки.

— Разумеется.

— Разумеется-то, разумеется! Но потом вы заявитесь и скажете, что у вас не восемь, а пятнадцать писем и пятнадцать пленок и…

— Я клянусь вам…

— Прекратите! Или я вас все-таки побью!

— Мне не привыкать. Не привыкать к такому обращению.

— Вы мне дадите расписку за деньги.

Весь идиотизм моего требования дойдет до меня только позже.

— Конечно, господин Мансфельд, само собой разумеется!

Есть ли смысл говорить этому типу, что он грязная свинья? Конечно же, никакого. Чего бы этим я добился? Ровным счетом ничего. Достаточно одного-единственного письма и…

А у меня в руках еще два — с другими почерками на конвертах. Да у него еще пять.