Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Ночь. Глубокая тишина. В дверь его каморки кто-то постучался. Наверное, помощник ученого Вагнер стучится в его кабинет, просит разрешения войти к известному доктору Фаусту и т. д. Станислаус сидел, углубившись в чтение по заданному уроку. Он недовольно зашаркал ногами.
— Войдите! Да входите же, господин магистр!
В дверях стоял хозяин в высоких сапогах. И он тоже изменился. Жизнь немало похозяйничала на его лице и оставила свои следы. У Станислауса щеки впали, у хозяина — округлились. Взгляд у него по-прежнему беспокойный, но глаза потускнели, износились. Комнатка наполнилась парами сливянки.
— Ночь поздняя… то есть сейчас уже глубокая ночь; на, отнеси это жене Густава! — И хозяин положил на монолог Фауста бумажку в пятьдесят марок.
Станислаус сбросил бумажку с книги.
— Она не возьмет. Она и у меня ничего не хотела взять.
— Она стала такой гордой?
— Она работает подметальщицей улиц.
— Я, во всяком случае, дал их тебе, — сказал хозяин и обиженно выпятил нижнюю губу. Пальцы его нашли на умывальнике гребень Станислауса. Это их устроило. — Ночь… Час поздний, а ты все учишься и учишься.
Станислаус тер себе глаза. Неужели перед ним человек, который три года назад принял его под свой кров на работу? Хозяин словно угадал его мысли.
— Сколько уж ты у меня?
— Три года.
— Совершенно верно. И три года подряд меня спрашивают: «А как обстоит у вас с рабочими?» Я велел записать тебя. На военную тренировку. Не так страшно. — Он провел пальцами по зубьям гребня. Т-р-р-ит! Точно звон тонкой пилы. Станислаус вздрогнул и сбросил со стола пятидесятимарковую бумажку, как грязную тряпку. Хозяин выпрямился.
— Я не собираюсь умолять тебя на коленях!
— Тр-р-рит, — прозвенел гребень.
Специалист по солдатскому хлебу два раза хватался за ручку двери и все мимо… Наконец он протиснулся через узкую дверь. Станислаус уставился на голую стену своей каморки. Нет, не помощник ученого Вагнер приходил к нему, а Мефистофель собственной персоной. Мефистофель стоял на перекрестке двух дорог.
— Эй, Фауст, ты что хочешь? Иметь крышу над головой и учиться или окунуться в жизнь и скитаться по дорогам и проселкам?
Станислаус понял, что у него с доктором Фаустом нет ничего общего. Фаусту ученость опостылела, а Станислаусу она нужна. Ему нужна крыша над головой и материнское тепло, которым окружала его хозяйка.
Они отправились на бдение. Сапоги работодателя скрипели. Чуть заметный дух сливовой водки обволакивал его. Взгляды хозяина вились вокруг Станислауса.
— Не могу и подумать о сыне… И отчего только я не выбил из него книжную дурь! Но попробуй, останови у другого дрожь, когда самого трясет. Я тогда сам любил книжки.
— Сколько раз надо ходить в ферейн? — спросил Станислаус.
— Бога ради! — Хозяин так размахался, что ударил по корзинке проходившей мимо женщины. Женщина в сердцах сплюнула, и очень смачно. Хозяин оглянулся.
— Да так и испугать недолго!
— Испугаешь такого, как же!
— Никаких ферейнов, значит, а штурмовой отряд. И пивная, где они бывают, — это не кабак, черт его возьми, а клуб штурмовиков. — Станислаус не входил еще ни разу в жизни ни в один ферейн, и вдруг сразу штурмовой отряд!
За столиками сидели люди в высоких сапогах и при кинжалах; пили пиво и слушали, что читал председатель из какой-то книги об известной арийской расе, призванной господствовать над всем миром. Потом затянули песню. Станислаус смотрел в рот хозяину, стараясь прочесть по губам слова песни. Но рот хозяина был плохой книгой песен. «По воле господа, растет даже железо…» Станислаус испугался; теперь он был не лучше господ из кафе Клунтша. Те, случалось, по нескольку раз за ночь пели эту песню… А вообще здесь все было как в полковой церкви. Опять кто-то встал и принялся читать проповедь о мухах. Некий одинокий монах скрестил будто бы красные и белые цветы, а затем спаривал зрячих и слепых мух. Монаха будто бы звали Мендель, и был он предтечей фюрера Гитлера.
За слепыми мухами последовала самая веселая часть вечера. Пекарь Думпф указал на нового собрата. Новый собрат был Станислаус. Боже, помоги мне!
— Делаешь все, что можешь, чтобы воспитать у своих рабочих националистический образ мыслей, — произнес хозяин и заказал пиво для всех штурмовиков.
Смотри-ка, пожалуйста! Среди штурмовиков Станислаус обнаружил Хельмута, он держался неприступно и важно.
— Хозяин тебя за ручку привел?
Штурмовики разразились хохотом, взвизгивали, стонали. Станислаус смыл пивом досаду.
— Я не моторизованный младенец, как некоторые.
— Хо-хо-хо! — перед Станислаусом вырос штурмовик на кривых ногах кавалериста. Чокаясь, он так стукнул своей глиняной кружкой о стеклянную кружку нового собрата, что она раскололась. Станислаус держал в руке только ручку от кружки. Налитые пивом штурмовики с кинжалами за поясом злорадно смеялись. Кривоногий обошел пивную лужу, поднял одну ногу и испортил воздух. Станислаус увидел его ухмыляющийся рот и в нем два клыка — два бивня. Станислаус стоял, зажав ручку от кружки в кулаке, а субъект с бивнями, ухмыляясь, кричал ему:
— Будь здоров!
— Пей, кто может пить! Да здравствуют иудеи в аду!
В своей каморке Станислаус все забыл.
В чем пошляки нашли отраду!Не нужно хитростей большихПодсыпать бедным крысам яду!
Что хотел сказать в этих строчках «Фауста» великий Гете? Станислаус написал на эту тему сочинение для своих заочных учителей; оно дышало отвращением. Это чувство не оставляло его с тех пор, как он побывал в некотором клубе.
Потом он изумлялся изобретательности ума Пифагора. Этот Пифагор открыл, что сумма двух квадратов, построенных на двух сторонах прямоугольного треугольника, равна квадрату, построенному на третьей нижней стороне его. Какой нормальный человек додумался бы до этого? Станислаусу доставляло удовольствие бродить по следам древних ученых. Он радовался, глядя, как зажженные ими огоньки прокладывали светлые тропы в темном невежестве человечества.
Но жизнь не оставляла в покое Станислауса, нет, не оставляла. Она постучала в его дверь и послала к нему хозяина с коричневой униформой и зелеными обмотками в руках. На первое время хозяин принес ему свои вещи. Станислаус должен, мол, отправиться на учение. Хозяин сам обмотал ему икры серо-зелеными обмотками. Он не жалел на него труда. В новом наряде Станислаус походил на ястребенка, выпавшего из гнезда: вздутые бока, сухие икры.
Так вот что такое учение: они построились на спортивной площадке. Штурмовик с бивнями стал против строя. Все стояли хорошо, только Станислаус стоял не по правилам.
— Живот выпятить! Живот втянуть! Отправляйся назад в чрево матери, пусть она тебя переделает!
Они лежали на животе и метали деревянные гранаты в кротовые норы.
— Бей французов!
Деревяшка не повиновалась пекарским рукам Станислауса, два раза она пролетела мимо кротовой кучи, а в третий — попала в кривую лодыжку лающего штурмовика. Он оскалил свои бивни, хрюкнул, плюнул и наконец закричал. Он превратил Станислауса в червяка, он скомандовал ему проползти на животе через всю спортивную площадку.
— Целуй землю, медведь!
Станислаус потел и давал себе клятву: лучше скитаться по дорогам!
Когда их рассчитали по отделениям и приказали ориентироваться в походе по компасу, Станислаус, как был, двинулся через поле в город.
— Эй, куда?
— Я выхожу из отряда!
Он побежал. Одна обмотка размоталась и, пыля, волочилась за ним. В лесочке он размотал обмотки, перебросил их через сук и там же кинул коричневую блузу хозяина. Ветер ворвался в нее и надул пузырем.
— Ты сбежал от них? — спросила хозяйка, увидев Станислауса в нижней сорочке.
— Не по мне это дело, — сказал Станислаус. — Я ухожу!
Она не дала ему связать узелок с вещами. Он хочет умереть где-нибудь на сеновале, как ее ученый сын? У нее хватит места для всех — и марширующих и немарширующих. Несмотря на вечный кашель, она оказалась отнюдь не сломленной женщиной, не получеловеком, нет!
— Вопрос в том, могу ли я тебя оставить здесь, — сказал хозяин. Он трижды тыкал вилкой в ломтик колбасы и все никак не мог ухватить его.
Хозяйку сотрясал кашель.
— Кхе, кхе, вопрос в том, все ли в мире пошло насмарку. Кхе, кхе! — Она вытянула из-под нагрудника тоненькую брошюрку, на которой красными буквами было напечатано: «Долой милитаристов!»
Хозяин побледнел.
— Откуда это у тебя?
— Кхе, кхе, твоя книжечка из далеких времен. Она лежала в моей корзинке с шитьем. Вчера я прочитала ее.
— Солдатский хлеб — это не война! — крикнул хозяин, не зная, что сказать. Он схватил брошюрку и выбежал вон.
