Иэн Макьюэн - Искупление
В приступе раздражения капрал Неттл вдруг уселся прямо на дорогу, сорвал ботинки и забросил их в поле, заявив, что ненавидит их, ненавидит эти гребаные ботинки больше, чем всех гребаных немцев, вместе взятых, и что у него такие волдыри на ногах, что лучше уж вообще все послать к такой-то матери.
— До Англии еще далеко, в одних носках не дойдешь, — заметил Тернер и отправился на поиски ботинок капрала, ощущая странное головокружение.
Один ботинок он нашел сразу, поиски другого потребовали времени. Наконец он заметил его в траве возле какой-то покрытой черным мехом массы, которая, как ему показалось, когда он подходил, то ли шевелилась, то ли пульсировала. Внезапно целый рой трупных мух с сердитым жужжанием поднялся в воздух, обнажив гниющее тело. Тернер задержал дыхание, схватил ботинок и помчался назад, мухи снова опустились на свою добычу, и опять воцарилась тишина.
После долгих пререканий Неттл согласился принять ботинки обратно, но не обул, а связал их шнурки и перекинул через шею. Да и это он сделал, по его словам, только в порядке одолжения Тернеру.
В моменты просветления Робби одолевала тревога. Дело было не в ране, хотя она причиняла немыслимую боль при каждом шаге, и не в бомбардировщиках, круживших над побережьем в нескольких милях к северу. Дело было в его голове. Время от времени в памяти случались провалы. Последовательность каждодневных действий прерывалась, привычные ориентиры, позволявшие понимать, где он и что с ним, расплывались, и он погружался в сон наяву, в голове бродили какие-то мысли, но он понятия не имел, кому они принадлежат. Его напрочь покидало чувство ответственности, память о том, что происходило в предыдущие часы, исчезало представление о том, где он, куда идет, что собирается делать. И никакого желания вспомнить. Он оказывался в плену противоречивших логике фактов.
Именно в таком состоянии Тернер пребывал, когда через три часа пути они добрались до восточной оконечности курортного городка и вступили на усеянную битым стеклом и черепицей улицу, на которой, наблюдая за проходившими мимо военными, играли дети. Неттл снова обул ботинки, но не зашнуровал, шнурки волочились по земле. Внезапно, словно чертик из табакерки, из подвала муниципального здания, реквизированного под штаб, вынырнул лейтенант Дорсетского полка. Быстрым шагом он подошел к ним с важным видом и зажатым под мышкой «дипломатом». Они отдали честь. Пораженный внешним видом капрала, офицер велел ему немедленно завязать шнурки и пригрозил в противном случае наложить на него взыскание.
Пока Неттл, опустившись на колено, выполнял приказ, лейтенант — костлявый человек с округлыми плечами, отнюдь не военной выправкой и пучком рыжих усиков — заявил:
— Такие, как вы, парни — позор армии, черт вас дери!
В своем сумеречно-расслабленном состоянии Тернер испытал острое желание выстрелить офицеру в грудь. Так будет лучше для всех. Здесь и обсуждать нечего. Он потянулся за пистолетом, но пистолет пропал — Робби не мог вспомнить где, — а лейтенант тем временем уже удалялся.
Еще несколько минут у них под ногами трещало битое стекло, потом треск прекратился: дорога кончилась, начался песчаный пляж. Через просвет между дюнами они услышали море, еще до того как увидели его, и ощутили соленый привкус во рту. Памятный аромат каникул. Сойдя с дороги, троица взобралась на песчаный гребень, откуда открывался заветный вид на море, и долго стояла молча. Свежий влажный ветерок, дувший с моря, привел Тернера в чувство. Может, все дело было в температуре, которая у него постоянно скакала?
До того как он увидел берег, ему казалось, что впереди — полный хаос. Теперь понял, что проклятый армейский дух, заставлявший белить камни перед лицом неотвратимой гибели, торжествует. Он попытался найти логику в беспорядочном движении на берегу и почти преуспел: вот центр сосредоточения войск, унтер-офицеры за самодельными письменными столами, резиновые штампы и реестры, вот цепочки людей, ждущих парохода, за веревочным ограждением, грозные сержанты, тоскливые очереди к передвижным войсковым лавкам — словом, конец какой бы то ни было личной инициативе. По-своему представляя все это себе, Тернер шел к этому побережью много дней. Но настоящее побережье, то, на которое они с капралами сейчас взирали, было не более чем вариацией того же, что они видели раньше: дорога оказалась длинной, и вот ее конечный пункт. Увидев собственными глазами, они поняли, что бывает, когда беспорядочное отступление заходит в тупик. Всего минута потребовалась Тернеру, чтобы освоиться в новой ситуации. Тысячи мужчин — десять, двадцать тысяч, быть может, больше — заполонили весь берег. Те, что стояли далеко, представлялись крупинками черного песка. Кораблей видно не было, если не считать перевернутого вельбота, вдали омываемого прибоем. Было время отлива, почти миля отделяла их от кромки воды. У длинного мола не швартовался ни один корабль. Тернер поморгал и присмотрелся получше. На молу люди, выстроившиеся в длинную очередь по шесть-восемь человек в ряд, стояли на мелководье: одни по колено в воде, другие по пояс, третьи по грудь — и ждали. Но на водной глади не было ничего, если не считать расплывчатых пятен на горизонте — это горели корабли, подбитые с воздуха. Нигде ничего, что могло бы достичь берега в течение ближайших часов. Однако солдаты в касках, с ружьями, поднятыми над водой, стояли, не сводя глаз с горизонта. Издали они казались безмятежными, как мирное стадо.
И эти люди были лишь малой частью общей массы. Большинство оставалось на берегу, пребывая в бессмысленном движении. Вокруг раненных во время последнего воздушного налета кучковались небольшие группы солдат. Так же бессмысленно, как люди, вдоль берега галопом носилась дюжина артиллерийских лошадей. Несколько человек пытались поставить на воду перевернутый вельбот. Кое-кто, раздевшись, плавал в проливе. На дальнем конце пляжа играли в футбол, оттуда же слабо донесся и вскоре стих хор, исполнявший гимн. Помимо игры в футбол это было единственным проявлением организованной активности. Вдоль берега впритык друг к другу выстроились грузовики, образовавшие временную дамбу. К ним продолжали подгонять все новые машины. Неподалеку от того места, где стоял Тернер с капралами, кое-кто касками выкапывал в песке одиночные окопы. Те, кто позаботился об убежище раньше, выглядывали из своих нор в дюнах с самодовольным видом собственников. Как сурки, подумал Тернер. Но большая часть солдат слонялась по песку без всякой цели, словно жители итальянского городка в час вечерней прогулки. Они не видели настоятельной необходимости уже сейчас вставать в огромную очередь, однако и удаляться от берега не хотели, чтобы не упустить корабль, если тот вдруг появится.
Слева находилась та самая курортная деревушка Поющие Дюны — веселый ряд кафе и маленьких магазинчиков, которые при иных обстоятельствах выдавали бы сейчас напрокат пляжные шезлонги и катамараны. В овальном парке на аккуратно подстриженной лужайке располагались эстрада и карусель, раскрашенная красной, белой и синей красками. В этой декорации, присев на корточки, устроилась еще одна беззаботная ватага. Солдаты взламывали двери кафе и, сидя за вынесенными на тротуары столиками, орали и хохотали, накачиваясь спиртным. По заблеванным тротуарам носились люди на велосипедах. Несколько пьяных спали, раскинувшись на траве возле эстрады. Одинокий пляжник в подштанниках лежал на полотенце лицом вниз, его плечи и ноги покрылись неравномерными пятнами загара и напоминали ванильно-клубничное мороженое — розовое чередовалось с белым.
Из трех кругов ада — море, пляж, набережная — выбрать было нетрудно: решение диктовалось жаждой, и капралы пустились в путь. Пройдя по дорожке от пляжа, они пересекли песчаную площадку, заваленную битыми бутылками, и вышли на набережную. Обходя особо шумные столики, Тернер заметил моряков, шедших навстречу, и остановился, залюбовавшись. Их было пятеро: два офицера и три матроса; обмундирование сияло свежестью, белизной, синевой и золотом. Никаких уступок маскировке. Суровые, с гордой осанкой, с револьверами в пристегнутых к поясам кобурах, они со спокойной уверенностью шли сквозь толпу чумазых солдат, одетых в унылую полевую форму, внимательно глядя по сторонам, словно эскорт какого-нибудь вельможи. Один из офицеров делал пометки в блокноте. Они направлялись к берегу. С детским чувством потерянности Тернер наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду.
Вслед за Мейсом и Неттлом он зашел в шумный, смрадный, прокуренный зал первого попавшегося на пути бара. На стойке стояло два открытых чемодана, набитых сигаретами, но выпить было нечего; полки, тянувшиеся вдоль заваленной мешками с песком зеркальной стены позади стойки, зияли пустотой. Когда Неттл нырнул под стойку, чтобы пошарить там, посыпались насмешки — каждый вновь пришедший делал то же самое. Все спиртное давно оприходовали серьезные выпивохи, обосновавшиеся у входа. Протиснувшись сквозь толпу, Тернер вышел в заднюю комнату, где располагалась кухня. Помещение оказалось развороченным, из кранов вода не текла. Во дворе он нашел лишь писсуар и штабеля порожней тары. Собака пыталась залезть языком в пустую банку из-под сардин, возя ее по застывшей цементной кляксе. Тернер вернулся в зал, тонувший в гомоне голосов. Электричества не было, сквозь окна и дверь проникал лишь дневной свет, грязно-коричневый, будто залитый вожделенным пивом. Хоть пить было нечего, люди продолжали толпиться в баре. Мужчины входили, расстраивались, но оставались, привлеченные бесплатным куревом и явными свидетельствами того, что здесь еще недавно бражничали. Гнезда дозаторов, из которых были вынуты бутылки, пустовали. От липкого цементного пола шел сладковатый запах алкоголя. Шум, теснота и влажный прокуренный воздух хоть как-то унимали тоску по субботнему ночному пабу. Здесь для этих людей была сейчас и Майл-Энд-роуд, и Сокихолл-стрит,[29] и все, что между ними.
