Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир
Объективно, теперь это стало совершенно ясно, эксперимент с совместной жизнью, вопреки его ожиданиям, оказался шагом назад. Лео ожидал, что теперь все предпосылки станут ясны, и он приступит к написанию своего труда, вместо этого лишь образовались новые предпосылки для чего-то, суть которых предстояло еще прояснить. К тому же раньше ему жилось лучше. Ведь он по крайней мере регулярно читал. С тех пор как Юдифь переехала к нему, он только тем и занимался, что снимал книги со старых полок и нагромождал их на полу. Когда будет готов новый стеллаж, он сможет снова расставить книги. А когда читать? В мебельном магазине, выбирая стулья для кабинета? Разве раньше у них с Юдифью не было таких замечательных, интересных разговоров о фильмах, литературе, философии? В кино они за последние недели ни разу не были, к вечеру они каждый раз слишком уставали. И о чем ему с ней теперь разговаривать? О тенденциях развития технологии кухонных приборов или о стереосистемах? Обсуждать хроматику в приложении к портьерным тканям? Эстетику оформления стен? И ведь верно, что раньше, когда Юдифь еще не переехала, ему, правда лишь время от времени, но все же чаще, чем сейчас, удавалось добиться от нее нежности? С тех пор, как они живут вместе, она отдалилась от него больше, чем когда-либо. И вот он лежал один в этой чертовой кровати, которую они непременно должны были купить, потому что для двоих нужна кровать пошире и потому еще, что кровать должна быть с ящиком для постельного белья, но она сидела в соседней комнате или расхаживала по ней и совершенно не собиралась ложиться. Или, может быть, ему надо облачиться в набедренную повязку, как в том красочном проспекте, где рекламируются торшеры, и, ворвавшись в sala, соблазнить ее? Нет, ничего уже нельзя было изменить. Их совместная жизнь оказалась не плодотворна, а то, что было раньше, разрушилось. С большим трудом он заставлял себя хотя бы раз в неделю ездить к парикмахеру на массаж головы.
Он слышал шаги в sala. Может быть, Юдифь все-таки решила лечь спать? Нет, она поставила пластинку, своего любимого Атаульфо Альвеса, и снова зашагала туда-сюда. Он ненавидел ее, хотя и не уставал повторять себе, что ненавидит не ее, а ситуацию, в которой они находились. Пока. За это коротенькое словечко он держался изо всех сил. Только ради перспективы, которую по-прежнему обещало это словечко, он переносил все со стоической покорностью, как он думал, и ни в чем не переча. Разве стоило разрушать тот триумф, который заключался в том, что она переселилась к нему, и те обнадеживающие последствия, которые этот переезд со временем, без сомнения, будет иметь, прямо в самом начале раздраженными препирательствами и мелочными спорами из-за того, как расставить мебель? Нет. Мебельный раж, в который вошла Юдифь, не мог длиться вечно. И тогда Юдифь — в этом нужно было ясно отдавать себе отчет — почувствует себя у него как дома, и настанет счастливый покой. Сосредоточившись на будущем, он совершенно перестал замечать проходящие дни, которые окрестил прелиминариями. Он думал, что во время этих прелиминарий достаточно по возможности не раздражаться, не обижаться, не проявлять нетерпения или отчаяния, избегая любых ссор и споров, чтобы не разрушить ту гармонию, которая сможет плодотворно развиться лишь тогда, когда окончательно прояснятся все необходимые для нее предпосылки. Когда Юдифь готовила еду, он сидел в sala и мечтал о том, как в скором будущем станет за кухонным столом просматривать свои выписки, составляя компанию Юдифи, а она будет готовить. Он не замечал, что наклонность Юдифи к спорам свидетельствует о том, что они расходятся во взглядах, он видел, каких вещей еще недостает в доме, и не видел, что у Юдифи есть еще и другие потребности, он считал, что она тоже думает о будущем, придумывая все новые и новые дела для них обоих, и игнорировал все происходящее, одобрительно и безразлично кивая. И совсем беспомощен оказывался он по воскресеньям, когда все магазины были закрыты. Ему казалось, что бессмысленно садиться за работу, если на следующий день он все равно не сможет продолжать занятия, и он сидел в тоске, с завистью глядя на читающую Юдифь, и однажды предложил наконец отправиться в город поглазеть на витрины. Вдруг им где-нибудь встретится обеденный стол, который Юдифи понравится, и она решится наконец его купить, тогда в понедельник они поедут и купят его, и одной проблемой станет меньше. Испытывая облегчение оттого, что ему не придется больше так бессмысленно и глупо сидеть дома, он тут же снова огорчился, поскольку его жизнь по сути дела состояла теперь из поездок по мебельным магазинам, и он утешал себя мыслью о том, как Юдифь должна быть ему благодарна, потому что он опять проявил заботу об их общих нуждах.
Внезапно все стало происходить очень быстро. У Лео появилось впечатление, что теперь наконец и Юдифь хотела поскорее покончить со всей этой мебельной эпопеей. Стали привозить мебель. Через полтора месяца после переезда Юдифи Лео оказался в доме, где уже ничего больше не надо было менять, если, конечно, не начать все сначала. Он облегченно вздохнул. Дело было сделано. За завтраком он впервые вновь заговорил о своей работе. И тут же отправился в свой кабинет, как ребенок, которому наконец-то позволили распаковать сверток с подарком, причем он заранее точно знал, что ему подарили. Влюбленно смотрел он на свой письменный стол, на новые книжные полки, на шезлонг, который, по мнению Юдифи, очень сюда подходил. Он провел носовым платком по стеклянному колпаку отделанного медью торшера, заточил карандаши и ровно положил их на столе. Он разложил папки со своими выписками, поражаясь тому, как много он успел сделать. С чего начать? И что будет в это время делать Юдифь? В доме было абсолютно тихо, так тихо, что Лео это начинало нервировать. А вдруг Юдифь ушла, ни слова не говоря, потому что не хотела ему мешать? Лео выскочил из кабинета, чтобы узнать, в чем дело. Юдифь сидела на тахте в sala и смотрела прямо перед собой. Лео в замешательстве замер, потом подошел к журнальному столику, взял коробку с паломитас и сказал: Я их забыл. Юдифь ничего не ответила. Ну что, сказал Лео, я пойду поработаю. Да-да, иди, иди.
Лео вновь пошел в кабинет, закурил сигару. Невидящим взглядом посмотрел на письменный стол. Что с Юдифью? Почему она сидела с таким отсутствующим видом? Теперь, когда все наконец-то устроилось? Уж теперь-то она должна быть счастлива. Он принялся искать на книжных полках «Феноменологию» Гегеля. Потребовалось некоторое время, чтобы отыскать ее. Книги стояли на полках в полном беспорядке. Раньше они стояли у него тоже без всякой системы, но он всегда знал, где что искать. В нынешнем книжном беспорядке он пока не разбирался. Надо привести книги в систему, до этого о работе нечего и думать. Он снял все книги с полок и свалил их на пол. Стал размышлять, какую бы систему ему ввести. Поставить по алфавиту, по именам авторов? Тогда Гегель, который нужен ему каждый день, окажется на верхней полке, и придется все время подставлять стул, чтобы до него добраться, или же, если начать расставлять снизу, будет стоять в самом низу, и придется ползать на коленках, кстати, еще и потому, что у него нет полного издания сочинений Гете, который мог оттеснить Гегеля хотя бы на вторую полку снизу. В конце концов он решил поставить книги в соответствии со своими пристрастиями. Важные для него книги — на уровне груди, чтобы их легко было доставать, те, которые нужны лишь изредка, — над ними, а нелюбимые — внизу. Впрочем, на этом стеллаже, занимавшем всю боковую стену, он никак не мог разместить все нужные книги удобно, то есть на средней полке, — их было процентов девяносто. Да кроме того, это тоже был не выход, ведь снова вставал вопрос, как же ориентироваться в этих книгах, в каком порядке их расставить. Ко всему этому добавлялись еще книги Юдифи. Ведь именно по той причине, что они решили соединить свои библиотеки, она заказала у столяра этот огромный стеллаж. При первой же перестановке внутри квартиры ее и его книги перемешались, и теперь он не мог ничего найти. Теперь он уже не мог разделить книги и поставить все ее книги среди нелюбимых. Такое разделение зачеркнуло бы идею общей библиотеки. Он беспомощно смотрел на пустой стеллаж, на стопки книг на полу. Он распахнул дверь и позвал Юдифь. Ее совет расположить книги по тематическому принципу, а внутри каждого раздела — в хронологическом порядке был, конечно, самым разумным. Я и сам думал об этом, сказал он. Но почему она была так раздражена и так немногословна и потом, когда выходила, так плотно прикрыла дверь? Он снова распахнул дверь и крикнул: Я спросил тебя только потому, что… …Ведь мы думали с тобой устроить общую библиотеку, подумал он, снова закрывая дверь, она, похоже, ничего не хочет слушать. Что с ней? Почему бы ей не проявить хоть капельку терпения, как это всегда делал он? И почему, если ей что-то действовало на нервы, она не могла прямо сказать, что? Она порождала атмосферу нервозности и ощущение неуверенности, которые не давали ни на чем сконцентрироваться. Как работать в такой обстановке? Он ненавидел Лукача,[20] книгу которого как раз держал в руках. Куда включить его «Эстетику» — в раздел «Философия», или же она относится к разделу «Теория искусства»? Относится ли «История и классовое сознание» к «Истории» или к разделу «Политическая теория»? А как быть с трудами Лукача по социологии литературы? Поместить их в раздел «История литературы» или в раздел «Социология»? «Молодой Гегель» явно попадал в раздел «Научная литература по проблемам философии», хотя речь там шла о связях между диалектикой и экономикой, но по сути дела он вообще должен был включить ее в рабочий аппарат собственного исследования. Но не мог же он труды одного автора раскидать по пяти различным разделам, нет, по шести, ведь где-то у него еще были политические труды Лукача. «Политика», вот какой раздел еще есть. Эта идея тематического принципа, бесспорно, лишена всякого смысла, ведь она откровенно противоречит его представлениям об универсализме духа. Он снова швырнул на пол «Эстетику» Лукача и наступил на нее ногой, не на самом деле, разумеется, а только в воображении. Юдифь! закричал он. О работе нечего было и помышлять, пока в его комнате царил этот книжный хаос, проблема, которую он не мог разрешить, пока не узнает, что же творится с Юдифью. Что с ней?
