Зоран Живкович - Четвёртый круг
— Действительно, не понимаю…
— Ответ напрашивается сам, — продолжил Дойл, не обратив внимания на мое замечание. — Правда, тяжело его было принять, именно из-за предрассудков, вызванных чрезмерным уважением к бритве Оккама. Кстати, в книге Оккам часто упоминается, но там о нем говорится, как о францисканском богослове четырнадцатого века, а не доминиканском пятнадцатого. Еще одно в ряду расхождений, как видите. Итак, никаких ошибок на самом деле нет. Лондон, как и все остальное, описан абсолютно верно, но не этот наш Лондон, а некий другой, иной…
— Мистер Дойл, — прервал я его, потому что мне кое-что пришло в голову; кое-что, о чем я должен был спросить гораздо раньше, еще когда в первый раз была упомянута эта злосчастная книга. — Не покажете ли вы мне эти… «Приключения Шерлока Холмса»? Я надеюсь, книга у вас с собой? Мне бы хотелось ее увидеть.
Дойл ответил не сразу. Взгляд его опять устремился к чашке, которая уже некоторое время была пуста. Дойл, тем не менее, не перестал крутить в ней ложечкой, делая это, видимо, машинально. Однообразное звяканье разносилось по столовой словно зловещий отзвук далекого колокола.
— Я не могу ее вам показать, мистер Ватсон, — сказал он наконец, не поднимая глаз. — Она пропала…
4. Последняя глава
— Как это «пропала»? — спросил я недоверчиво. — Ее кто-то взял?., украл?..
— О нет. Я имею в виду — буквально пропала. Исчезла. На моих глазах. Более того, я ее держал в руках. А потом — внезапная вспышка белого света, яркая, ослепляющая… у меня волосы на теле встали дыбом, по коже поползли мурашки… Я почувствовал, что повсюду вокруг меня трещат искры, пляшут на поверхности всех вещей в моем кабинете, на моей одежде, открытой коже… но не было никакого неприятного ощущения, никакой боли… Наоборот, я чувствовал что-то вроде удовольствия, воодушевления… Будто я… лечу… охваченный восторгом… Вокруг меня все подрагивало, тряслось, как… во время землетрясения… Это продлилось… не знаю, может быть, секунд пятнадцать… не больше… А когда вспышка погасла и мои глаза вновь привыкли к обычному освещению над рабочим столом, что произошло не сразу, я обнаружил, что книга просто-напросто исчезла. Мои руки продолжали находиться в таком положении, будто они ее держат, но ее не было… Не знаю, куда она девалась. Я не чувствовал ничего, никакого движения…
Я пристально смотрел на Дойла несколько мгновений, не говоря ни слова и испытывая одновременно недоверие и печаль. Все, что рассказал этот человек, звучало совершенно… невероятно, нереально… мой разум говорил мне, что это просто бессмыслица… безумие… Но другая часть моего рассудка, постоянно напоминающая мне о том, что в моем присутствии случилось с Холмсом, посылала сигналы, от которых у меня перехватывало дыхание, по спине ползли мурашки и учащалось сердцебиение… Как врач, я легко мог определить симптомы кататонического страха…
— Ну и когда это случилось? — спросил я наконец, почувствовав, что от меня ожидают каких-нибудь слов, но не в состоянии придумать что-либо более умное.
— О, — ответил Дойл, вытащив из жилета карманные часы; они были массивные, на толстой золотой цепочке, а когда крышка была открыта, послышались приглушенные первые такты гимна «Боже, храни королеву…». — Точно один час двенадцать минут назад. Настенные часы в моем кабинете как раз пробили четыре, когда… все… произошло.
— Так это было сейчас! Я хочу сказать — сегодня.
Мой талант в констатации очевидных фактов дошел до своего полного выражения. Однако на сей раз обычного подозрительного взгляда Дойла не последовало. Похоже, он уже привык…
— Да. Я немедленно принял решение. Мне необходимо повидаться с Холмсом по поводу произошедшего. Все причины, по которым я откладывал этот разговор, стали несущественными. Я тотчас поспешил сюда, тщетно пытаясь остановить по дороге кэб. Но вы знаете, как это бывает, — свободных кэбов нет именно тогда, когда они вам очень нужны. Сколько их проехало мимо меня, но все как назло были заняты. Поэтому мне пришлось весь путь от библиотеки досюда проделать пешком, а это достойный подвиг для человека моего возраста и сложения, согласитесь.
Я кивнул в знак согласия, вспомнив собственные мучения в похожих случаях. Дойл был приблизительно моих лет и моей комплекции, так что мы испытывали одни и те же трудности.
— Видимо, из-за малоподвижного образа жизни вскорости у меня сбилось дыхание, но я шел, гонимый сильнейшим желанием как можно быстрее увидеть Холмса. Мне казалось порой, что сердце выскочит из груди, и при этом меня не оставляло предчувствие, что я его не застану… появлюсь… слишком поздно… что в действительности и произошло.
Мой взгляд невольно скользнул на шею Дойла. Ручеек пота уже высох, но извилистый след от него остался. Мне было жаль, что Дойлу пришлось потратить столько усилий, чтобы как можно скорее добраться сюда. Правда, я не совсем понимал причину подобной спешки. Похоже, в его рассказе были какие-то недосказанные подробности. Мне и далее не удавалось понять, почему он не пришел к Холмсу сразу после появления книги. И тогда, правда, было бы поздно, потому что это таинственное появление, похоже, было связано именно со столь же таинственным исчезновением Холмса, но Дойл о нем никак не мог знать. Он лишь упомянул в этой связи что-то, прочитанное в книге, но ничего из того, что потом было рассказано — как бы странно оно ни выглядело, — не могло быть причиной его колебаний. Наоборот, хорошо зная Холмса, Дойл легко мог предположить, что тот будет просто восхищен всей этой историей. Для Холмса это, несомненно, было бы даже интереснее того, что мог приготовить для него сам Мориарти. А теперь, после четырех дней промедления, вдруг сильная, почти паническая спешка. Когда главная улика исчезла, ничего не остается, как либо верить, либо не верить Дойлу на слово. И еще это предчувствие, что не застанет Холмса дома. На чем оно могло основываться? Что-то здесь не складывалось. Дойл или что-то утаил, или все выдумал… Но для чего бы ему выдумывать? О, мне в голову могло бы прийти несколько причин… вполне убедительных… и я бы, придерживаясь принципа Оккамовой бритвы, легко принял бы одну из них, вместо того чтобы верить в самые фантастические возможности, — если б Холмс действительно отлучился из дома только для расследования какого-либо нового дела. Но именно в свете того, что произошло с моим другом, бритва Оккама уже не могла служить надежным средством. Итак, я должен был предположить, что Дойл говорил правду, как бы невероятно она ни звучала, но рассказал мне не все. Что-то он опустил, что-то важное, ключевое. Я не знаю, почему Дойл так поступил — потому ли, что это было нечто слишком странное, и он побоялся, что я не смогу поверить, или же за всем стояла нереализованная склонность рассказчика к оттягиванию развязки и нагнетанию напряжения. Если дело в последнем, то мне нужно немедленно уведомить его о том, что я в этом ничего не понимаю. В литературе еще ладно, хотя и там это мне по большей части действует на нервы (так что я нередко прочитываю сначала конец романа, что ужасно злит Холмса), но не в жизни, тем более при таких обстоятельствах. Последнее замечание Дойля дало мне возможность объясниться по этому поводу.
— Почему вы решили, что опоздаете, мистер Дойл? — спросил я. — И в каком смысле «опоздаете»? Если книга уже… исчезла… тогда я не вижу повода для спешки. Тем более что я не ожидаю скорого возвращения Холмса. Он, видите ли, в пути… вне Лондона, так что…
— Я знаю, где Холмс, — ответил Дойл. Хоть он и произнес это приглушенным тоном, голос его выражал полную уверенность, не терпящую никаких возражений.
— Знаете? — повторил я тупо.
— Знаю… Вне Лондона, да. Очень далеко от Лондона. На самом деле так далеко, что я не мог в это поверить, пока выражение вашего лица у входной двери, когда я спросил вас, дома ли Холмс, не подтвердило окончательно, что… книга… говорит правду.
— Книга? Не понимаю…
— Книга. Да. Последняя глава книги «Приключения Шерлока Холмса». Завершающая часть, которая резко отличается от всего предыдущего с точки зрения стиля, манеры изложения, жанра, словно ее написал какой-то другой автор, с совершенно иными намерениями, а не сэр Артур Конан Дойл… я имею в виду — тот другой Дойл…
Он остановился, смущенный необычной двойственностью своей личности, что дало мне возможность немного осмыслить этот новый поворот. По тому, что волоски на моем затылке и шее встали дыбом, я понял, что происходит нечто необычное. Я хорошо знал эти симптомы: столько раз их видел, работая с Холмсом. Начиналась развязка — окончательное разрешение всего дела; медлить больше было нельзя. В тот момент я позавидовал Дойлу — он все мог прочитать заранее, сначала конец, а потом то, что перед ним, и не мучиться так, как я…
