Арнольд Цвейг - Радуга

Гроль понял — вот случай узнать своего старшенького.

— Вилли, — сказал он, — этот господин предлагает тебе за Конга пятнадцать фунтов. Он покупает его для того, чтобы застрелить. На пятнадцать фунтов ты можешь приобрести велосипед, о котором ты уже целый год мечтаешь. Я, к сожалению, долго еще не смогу сделать тебе такой подарок. Мы не так богаты.

Вилли испытующе посмотрел на отца, не шутит ли он. Но на родном лице не было и тени улыбки. Вместо ответа мальчик одной рукой обхватил Конга за шею, улыбнулся отцу и сказал:

— Я его не продам, папа.

Господин в купальном костюме, с еще бледным, необветренным телом, повернулся к Гролю. Было видно, что дело с собакой начинает его раззадоривать.

— Уговорите сына, предлагаю двадцать фунтов.

— Двадцать фунтов, — сказал отец, обращаясь к Вилли, — на эти деньги ты купишь и велосипед и четырехвесельную шлюпку. Помнишь, как она тебе понравилась? Зеленая четырехвесельная шлюпка для водных просторов, а для суши — велосипед, самый лучший, с фонарем, динамиком и новейшими шинами, весь никелированный, до последнего винтика. И у тебя еще останутся деньги на часы, Вилли. Все, что от тебя требуется, — расстаться с собакой и передать сворку в руки господину.

Вилли презрительно сказал:

— Стоит мне на десять шагов отойти, Конг тут же оборвет сворку и прибежит назад.

Красивая и чем-то необычная молодая женщина, похожая на ирландку, впервые раскрыла свой изысканно накрашенный рот.

— Этого не случится, — сказала она высоким, милым и лукавым голосом (восхитительная особа, подумал Гроль) и достала из своей сумочки маленький браунинг, сверкающий серебром и инкрустацией. — Эта штучка, пожалуй, помешает ей.

Неумно с ее стороны, подумал Гроль.

— Как видите, сударь, собака прекрасной чистокровной породы и превосходно выдрессирована, — сказал он.

— В этом мы убедились.

— Предложи пятьдесят фунтов, папа, и кончай дело.

— Пятьдесят фунтов, — повторил Гроль, и голос его слегка дрогнул.

Этими деньгами мы оплатили бы поездку к морю, и мать Вилли могла бы оправиться от болезни. Санаторий слишком дорого стоит, мы еще не можем позволить себе такую роскошь.

— Пятьдесят фунтов, Вилли! Это — велосипед, часы, палатка, знаешь? — коричневая со шнурами и колышками, — и у тебя еще останутся деньги, чтобы помочь мне послать маму в санаторий. И все это за одну собаку, подумай только! А при первом удобном случае мы за три шиллинга купим в «Обществе покровительства животным» нового Конга.

— Конг только один, — тихо сказал Вилли. — Я не продам его.

— Предложи сто фунтов, папа. Я хочу застрелить эту собаку. Не хочу, чтобы она мне все опять растоптала.

Грузный господин немного помедлил, но затем согласился с дочкой.

— Сто фунтов, сударь, — хрюкнул он. — По вас не видно, чтобы вы так легко могли отказаться от небольшого состояния.

— Вы правы, сударь, — ответил Гроль и, обратись к Вилли, очень серьезно сказал: — Сынок, если я открою на твое имя текущий счет в сто фунтов стерлингов, то через десять лет ты сможешь на них получить высшее образование. Сможешь, разумеется, приобрести себе также маленький автомобиль и ездить на нем в школу. Мальчики будут тебе завидовать. Ты и маму сможешь возить на рынок. Сто фунтов за какую-то собаку — это много денег.

Вилли, потрясенный серьезностью всего, что сказал отец, сморщился, готовый заплакать. В конце концов, он был маленький мальчик, которому едва минуло восемь лет, а от него требовали, чтобы он выдал на смерть любимую собаку.

— Но я люблю Конга, и Конг меня любит, сказал он голосом, в котором звенели слезы. — Я не хочу отдать его.

— За сто фунтов?! Уговорите его, сударь! Моя дочь со свету меня сживет. Вы и представления не имеете, как может донять такая девица. — Толстяк вздохнул.

Я бы ей прописал науку по ее нежным щечкам, подумал Гроль, бросив взгляд на сына, который, морща лоб, силился сдержать слезы. Пристально и недобро глядя в глаза девочке, он спокойно и четко сказал вслух все, что думал, и добавил:

— Я полагаю, что таким образом инцидент исчерпан.

И тут произошло неожиданное: девочка рассмеялась.

Быть может, ей понравился этот высокий загорелый человек, быть может, в мысли, что кто-то не побоялся бы надавать ей, маленькому деспоту, пощечин за ее капризы, было что-то щекочущее — вероятно, грубость.

— Хорошо, папа! — воскликнула она. — Мальчик отлично выдержал экзамен, и теперь мы положим мою чековую книжку назад в сумочку. Ты, конечно, понял, папа, что все это было шуткой?

Кругленький господин облегченно рассмеялся и сказал, что он, само собой разумеется, понял. И он прибавил, что в такую прекрасную погоду только и можно, что шутки шутить. Шутки! Гроль не поверил ни единому слову. Он хорошо знал людей.

Вилли расправил стесненную грудь и, сделав вид, что сморкается, украдкой утер две слезинки в уголках глаз. Потом бросился на песок рядом с собакой, потянул ее на себя и начал с ней бороться. Они весело возились. Коричневые, словно в длинных штанах, лапы терьера мелькали вперемежку со светлыми тонкими руками мальчика. А Гроль, после некоторого колебания взяв у толстого господина предложенную сигару и спички, смотрел, отдыхая, на сине-зеленую морскую гладь — она была, как шелк, вся в волнистых складках и сверкающих бликах, — смотрел и думал: «Горе беднякам! Если бы мне сделали такое предложение два года назад, когда мое изобретение еще не получило признания и мы жили в сырой квартире, мечтая о домике, который теперь принадлежит нам, тогда, мой бедный Вилли, иначе кончилось бы это столкновение, эта борьба за любимую собаку, борьба во имя любви, верности, мужества в душе мальчика. Нужно обладать материальной базой, как говорят экономисты, чтобы позволить себе роскошь наслаждаться чистым сиянием человеческой порядочности. Но нельзя спрашивать с человека такой стойкости, какая потребовалась в этом случае моему Вилли и мне, если нет материальной базы, — размышлял Гроль. — А в наше время, когда вокруг так и кишит соблазнами, каждому следовало бы обладать ею».

Девочка взяла лопатку, высунула из палатки узкие ноги и сказала Вилли:

— Помоги мне прорыть их заново, — она указала на разрушенные каналы. Но смотрела она не на Вилли, а на загорелого взрослого мужчину Гроля, и во взгляде ее читалось желание заслужить его похвалу.

Откинув порывистым движением голову, девочка кивнула в сторону Конга, который лениво разлегся и, пыхтя, грелся на солнышке, и звонко крикнула:

— По мне, пусть хоть растопчет их снова. Пожалуйста!

С пристани донесся рев швартующегося парохода.

Нестроевик Шамес

есистые холмы опоясывают горизонт. У их подножия стелется волнами, вся в оврагах, долина. По ней бежит, плещет небольшая речка. В предвечернем свете встают все новые и новые вершины.

Возле барака, на скамьях за грубо сколоченными столами, сидят пятеро. Они углубились в карточную игру — пресвятой скат. На всех одинаковые белые парусиновые куртки, штаны заправлены в сапоги. Сразу их даже не отличишь друг от друга. Можно подумать, что это рабочие, смывшие с себя фабричную копоть и коротающие вечерний досуг. У троих физиономии типично рабочие; четвертый, веснушчатый и краснощекнй, больше похож на трактирщика; пятый, очкастый, привык, видно, сидеть за письменным столом. Все беспечно болтают ногами, задевая кустики белой и желтой ромашки.

Человек, похожий на трактирщика, — он и есть трактирщик, хотя сейчас не занимается своим делом, — переводит темные с желтыми крапинками глаза с одного партнера на другого и объявляет игру: трефы. Его зовут Лебейде, Карл Лебейде, он берлинец. Но его приятель, наборщик Паль, не дает ему выиграть эту партию. Серые глаза, светящиеся на плоской, точно сплюснутой физиономии Паля, то испытующе смотрят на Лебейде, то обращаются на собственные карты. Наконец он объявляет «гранд», большую игру, для которой нужно иметь хорошие карты, по возможности тузы и несколько валетов. Если проиграть «гранд», теряешь внушительную сумму. Карл Лебейде тотчас же сдался, он пасует, как выражаются любители ската. За ним сдается и еще один — у этого с верхней губы свисают густые рыжеватые усы, а над глазами лохматятся такие же брови. Это Шамес, металлист-формовщик, а в прошлом пекарь; как истый еврей, он не особенно задирист. Шамес, разумеется, не занимается сейчас своей профессией.

Молодой рабочий Пршигула, которого все в жизни забавляет и радует, прислонился к столу и, полураскрыв рот, пристально разглядывает карты своего приятеля Шамеса. Пятый, не то ученый, не то конторщик по виду, даже привстал, чтобы лучше видеть. Ему разрешается заглянуть в карты при условии, что он будет держать язык за зубами. От четырех остальных он отличается более хрупким сложением, более развитым лбом, более нежными руками и в особенности короткой блестящей черной бородой, покрывающей подбородок и даже щеки, — отметина, по которой его можно узнать издалека. Он тоже в данное время не занимается своей профессией; но зато он научился кое-чему новому, например игре в скат.