Александр Мишарин - Белый, белый день...
За его спиной было тихо, и ему показалось, что Андрей уже ушел, когда он услышал ответные его слова:
– Отдай ему… Если оно у тебя еще не растаяло… Ту любовь, которую ты задолжал мне! Прощай! Прости…
Платон Васильевич опустил голову в знак невольного согласия. Он резко оглянулся… В большой, темной комнате не было никого…
Нервный озноб бил все похолодевшее тело Струева. Он обхватил себя двумя руками и крепко сжал свое тело… Непривычные мысли скачками бились у него в мозгу.
– А кто обо мне… Позаботится? – еле слышно проговорил он. – Кто?
Никто не ответил ему.
Платон Васильевич медленно разделся, лег в постель под теплое, старинное одеяло, но озноб не проходил…
– Бедный, бедный старик, – то ли прошептал, то ли подумал он о самом себе. – Наказание Господне настигло тебя, и через столько лет! Если бы я по-настоящему любил своего друга, я бы не дал ему умереть…
Струев шептал эти слова и все больше верил в их правоту.
– Да, да, я… только я виноват в его ранней смерти. В сиротстве его детей… В неприкаянности того же Антона…
Он закрыл глаза и вдруг явственно увидел лицо молодого человека, словно он стоял над его кроватью…
– Да такого ли уж молодого? Еще год, и он достигнет возраста Христа!
Платон Васильевич почувствовал волну тепла, прошедшую по всему его телу, и вдруг он понял…
– Это последнее испытание, которое Господь дал ему! Спасти душу… Спасти судьбу… Спасти Человека!
А что у него для этого есть? Он что – Ангел Господень? Князь мира сего? Царь Мидас? Сам – святой и безгрешный?
Платон Васильевич кивнул головой в ответ на свои же вопросы: «Да, для Антона, и святой Князь и, может быть, даже Ангел, посланный ему в роковую минуту…»
И старый человек вдруг понял, что все это так! Что он готов на все. И тело его еще сильно, и мозг светел, и мысль быстра и прихотлива…
Засыпая от невольной усталости, от потрясений, от полноты – избыточной и тяжкой прошедшего дня, – Струев чувствовал себя молодым, собравшимся, сконцентрированным, каким был лет сорок назад… В двадцать восемь – двадцать девять лет… И все мускулы его старого тела были налиты молодой, свежей силой.
Наутро и в следующие два-три дня Платон Васильевич жил как раздавленный какой-то высшей силой. У него, казалось, не было возможности поднять руку, встать с постели, умыться, завтракать… Садиться за письменный стол…
Он все это делал по внутренней инерции, почти не отдавая себе отчета, как он проделывает то или иное движение. Даже, когда он оказывался за письменным столом и исписывал страницу за страницей, он вряд ли понимал, что он писал…
Первые три дня все его существо было нацелено на звук открываемой двери… На возможный телефонный звонок.
Но… Антон не приходил и никак не давал о себе знать.
Как-то к вечеру, откинувшись от письменного стола, Платон Васильевич неожиданно ясно, трезво и беспощадно задал сам себе вопрос: «А что главное… Сейчас, в эти дни, в этот час… Что для него главное? Что не дает успокоиться его сердцу? Отчего так быстро меняется его настроение? Что свербит в его душе, отнимая покой и ровную радость бытия?»
Струев некоторое время сидел молча с несколько смятенным сознанием, но постепенно начал чувствовать, почти мышечно осязать, как от головы, через плечи, через грудь, дыхание сердца, вниз к ногам стекает, отпускает его напряжение, уходит внутренняя тревога, страх. Его покидает почти физическое ощущение оцепенения…
В душе его стало легко и просторно…
«Антон? Да нет, все это нервы, галлюцинации… Ночные разговоры с давно умершим человеком. Все это бред, результат усталости и воображения…»
Платон Васильевич потянулся к сигаретам, от которых он давно отказался, но все-таки взял одну и закурил. От глубокой затяжки его сознание, как это бывает, чуть поплыло, и это было приятно, хотя и почти забыто…
Что главное в его сегодняшней жизни? Работа, которая лежит перед ним, только что начатая? Дети, которым можно позвонить в Европу? Здоровье, которое нужно поддерживать? Забота о собственном реноме – все эти интервью, участие в конференциях, присутствие на посольских приемах, премиях, презентациях, юбилеях?
Да, да, конечно и все это… Когда есть настроение и силы. Но что главное в его такой немолодой жизни? Ожидание смерти?
И от этого не уйдешь… Все это так… Но что же еще, то острое, именно его чувство, которое было знакомо ему так давно… С раннего детства.
Он вспомнил. Как в четыре года, в эвакуации в Минусинске, он заболел тяжелой формой детской болезни «корь». У него была больше сорока градусов температура… Лекарств не было, он метался на высокой деревенской кровати… В одной постели с соседской девочкой Лялей, у которой тоже была корь, и чувствовал, как уходит жизнь… Как горло заполняется чем-то похожим по вкусу на горячую глину! И еще мгновение, и он задохнется – навсегда…
Потом он потерял сознание и очнулся только через два дня на руках у матери, которая баюкала его и что-то неумело напевала.
– Доктор! Он открыл глаза! Он – жив! – как будто, издалека услышал он голос матери и вдруг свободно, без глины в глотке, глубоко вздохнул.
И ему представилось так ясно, так поднебесно-широко, какая огромная, солнечная жизнь ждет его впереди…
Да! Жить! Это самое главное – «жить»… Как можно дольше. И как можно свободнее и радостнее… Ничего нет более важного, чем жить… Жить! Жить!
Голова Платона Васильевича в радостных слезах упала на скрещенные на столе руки, а он все повторял и повторял, улыбаясь…
– Жить! Жить! Во что бы то ни стало…
И только краем памяти он ярко понял – сейчас уже давно забытое, – что соседская девочка Лялька, с которой он горел на одной хозяйской постели, тогда умерла…
Как давно это было! Как намертво все забыто – и людьми, и временем, и только он сейчас вспомнил о той далекой, маленькой смерти.
Платон Васильевич больше никогда в жизни не видел Антона и ничего не слышал о нем. «Был человек – и нет человека!»
Просто неприветливая, непредсказуемая, уже не очень понятная Струева жизнь вдруг навсегда поглотила его возможного сына.
2007 год
РЕШЕНИЕ
Повесть
I
Он вышел из дома и понял, что забыл, куда ему идти. Улица была запружена народом, все куда-то спешили, лица были сосредоточены, они обгоняли друг друга, иногда сталкивались, извинялись на ходу и спешили дальше…
Только Сергей Александрович стоял у парадной двери своего дома как вкопанный…
Он не помнил – зачем вышел из дома?
Корсаков осмотрел себя – нарядные туфли, деловой костюм, короткий английский плащ, суковатая трость с медным набалдашником… Значит, он ехал по делу?
Но куда? К кому?
Он медленно снял тонкие очки в золоченой оправе, не спеша, с усилием потер переносицу… На мгновение все поплыло у него перед глазами…
Нет, он не мог вспомнить! Снова надев очки и глубоко вздохнув, он сделал решительный шаг на тротуар.
Через минуту он уже шел в толпе. Его обтекали люди, так как Корсаков двигался не торопясь, глядя по сторонам, узнавая и не узнавая улицу, на которой жил уже больше двадцати лет.
«Ну хорошо… – думал Сергей Александрович, – значит, ничего серьезного у меня на сегодня нет…»
Он не хотел признаваться себе в провале памяти. Это было обычное его отношение к любым болезням. «Колет сердце – пройдет… Болит спина – надо полежать… Болит голова – прими аспирин и постарайся не думать об этом».
Главное – никакого страха! Это же его организм! Это – он сам. А сам он с собой всегда разберется…
Неожиданно Сергей Александрович увидел у тротуара свободное такси и замахал ему рукой.
– Вам куда? – спросил чуть удивленный шофер. «У такого солидного дяденьки должна быть своя машина».
Сергей Александрович быстро взглянул на него, явно не зная, какой адрес назвать.
– Так куда вам ехать?
– Мне? – Сергей Александрович на минуту закрыл глаза и неожиданно произнес, словно вспоминая что-то совсем давнее, почти забытое. – Малый Казенный переулок… Дом шестнадцать! – И чуть тише добавил: – Квартира двадцать.
– Это где же?.. – Шофер включил таксометр.
– Рядом с Чкаловским домом.
– На Земляном валу?
– Да… Да… Так, кажется.
И Корсаков прикрыл глаза. В его мозгу возникли еще цифры «К-7-74-55».
Такой телефон он запомнил с детства.
– Здесь направо и вот около первого большого дома подождите меня!
Корсаков легко выпрыгнул из машины и остановился перед могучим семиэтажным «доходным» домом 1911 года постройки, из серого гранита, с большими окнами, эркерами, балкончиками, высоким крыльцом.
Это был дом его детства, его молодости. Он уехал отсюда в двадцать три года. Больше сорока лет назад.
Сергей Александрович закинул голову, чтобы разглядеть свой пятый этаж, но он был по-прежнему так высоко, что у него чуть не свалилась тирольская шляпа с головы.
Он перевел дыхание… Он волновался, и руки его начали дрожать.
