Сергей Григорьев - Морской узелок. Рассказы
— Что случилось, Костя? Где ты был? Что с тобой?
— Ничего, мама, ничего… — бормотал Костя, охваченный дрожью; он стучал зубами. — Все в порядке, уже рассветает…
— Всё стреляют?
— Стреляют, мама!
— Ах, если бы забыться и заснуть!
— Тебе надо прилечь, мама.
Костя огляделся и увидел в углу погреба большой рундук, накрытый замызганной рогожей.
— Вот, мама, тебе здесь будет хорошо! Мы сейчас тебе устроим великолепную постель.
Костя подошел к рундуку, скомкал рогожу и ею вытер крышку рундука от мокрой гнили.
— Да нет ли там крыс? Постой-ка, я тебе посвечу, — предложила нянька. — Ну-ка, подыми крышку.
Костя поднял за скобу крышку и попятился. Крышка упала и хлопком задула свечу в нянькиных руках. Костя, бормоча что-то невнятное, погасил и остальные три свечи.
— Костя! Что с тобой?
— Мама, мама, не смотри! Умоляю тебя, не смотри!..
— Зажги свечи! — строго приказала мать. — Ты такой же трус, как твой отец!
Костя зажег свечу. Анна Петровна взяла шандал и подошла к рундуку.
— Подними крышку.
— Не могу, мама, не могу!
— Нянька, подними…
— Изволь, родная.
Нянька, кряхтя, подняла крышку. Анна Петровна осветила внутри рундук. Из глубины его на Анну Петровну глянуло строгое и спокойное лицо того солдата, что так крепко держал в мертвых руках оружие, когда Анна Петровна пришла в лазарет, чтобы отобрать винтовку.
Подсвечник выпал из рук Анны Петровны.
Перемирие
Никто не мог бы наверное сказать, сколько прошло дней и ночей с тех пор, как это началось и чему, казалось, не будет конца. И все-таки наступило утро, и стрельба начала утихать.
Только один пулемет-фокстерьер еще заливался долгим лаем. Но, видно, и на него строго прикрикнули: фокстерьер тявкнул раза два и умолк. Великая тишина разостлала свой мирный покров над Москвой.
К воротам судаковской усадьбы подошли одни, без конвоя, Ферапонт и Федор Иванович. Еванька открыл им калитку. Они молча вошли. Ферапонт принял из рук сына большое кольцо, выбрал ключ, отомкнул замок на воротах и распахнул их настежь.
Федор Иванович направился прямо к выходу на чердак с ключом в руке. Ферапонт принес зажженный фонарь. Сверху слышались увесистые удары топором.
Мельком взглянув по пути на убитого юнкера, Федор Иванович пошел на чердак. Ферапонт ему светил. От двери на лестнице летели щепки: ее отчаянно рубил Чириков.
— Испортил дверь! — буркнул Ферапонт. — Не мог сбить замка?
— Не сдюжил.
Ширяев отстранил Чирикова и отомкнул замок. Гвозди, забитые Ферапонтом, сдали сразу от удара изнутри чердака. Дверь открылась. Ферапонт поднял фонарь и крикнул:
— Выходи, товарищи! Перемирие!
Оттуда тихо ответили:
— Посторонитесь.
В дверь протиснулись двое. Они несли ногами вперед убитого товарища. Руки у мертвого, чтобы не болтались, были засунуты за ременный кушак.
Убитого вынесли во двор и положили вверх лицом на каменные плиты. Вышедшие с чердака товарищи стали вокруг него кружком и сняли шапки. Убитый был молод, почти мальчик, да и остальные шестеро тоже. Они были в высоких сапогах, в куртках, опоясанных ремнями, с маузерами в деревянных кобурах. Глаза у всех ввалились, на запотелых, словно у забойщиков, когда они выходят на-гора, лицах сверкали белки глаз. Одежда порвана и в ржавчине от ползания по крыше.
Из кухни вышли женщины. От лазарета прибежали Чириков и Варкин с Андрюшкой.
— Возьми кольт, Генрих, — сказал один из бойцов, у которого на плече лежал пулемет, а в другой руке болталось пустое ведерко. — Я останусь, посторожу Васю, а вы ступайте. Да еще ведерко отдам девчонке. Надо ей сказать спасибо. Пришлите, если можно, грузовичок: Васю свезти.
Генрих взял на плечо пулемет:
— Пошли, товарищи?
— Пошли.
— А где та девчонка? — спросил боец.
— В лазарете, — ответила Лизавета Ивановна.
— Неужто я ее так кирпичом зашиб?
— Нет, вот этот. — Лизавета Ивановна указала на убитого юнкера.
— Здорово подбило девчонку?
— Не очень.
— Выживет?
— Конечно.
— Можно к ней сходить?
— Можно.
— А этого кто? — спросил красногвардеец.
— Моя работа, — отозвался Чириков. — Братцы, возьмите меня с собой.
— Пойдем.
— Только винтовку захвачу.
Пятеро бойцов направились гуськом к воротам. Чириков с винтовкой бегом пустился догонять их.
— Пойдем к девчонке, — сказал красногвардеец. — Васю, надеюсь, никто не потревожит?
— Никто! — ответила Лизавета Ивановна и двинулась к лазарету.
Федор Иванович схватил за руку Лизавету Ивановну и, ничего не говоря, смотрел ей в глаза.
— В погребе! — поняв его немой вопрос, бросила Лизавета Ивановна.
Красногвардеец с ведерком в руке, Лизавета Ивановна, Варкин и мальчишки гурьбой пошли к флигелю.
Федор Иванович спустился в погреб, оставив дверь и люк открытыми, Анна Петровна в бреду и забытьи лежала на промокшем ковре. Около нее возилась няня.
— Папа! Папа! Мы погибли! — кинулся Костя к отцу, целуя ему руку.
Федор Иванович молча отстранил сына, опустился на стул и долго смотрел в лицо жены, затем перевел глаза на пламя свечи. Свеча догорала. В чашечке шандала оставалось чуть-чуть расплавленного стеарина. Фитиль свернулся набок. Поморгал фиолетовый глазок, и огонек погас.
Вскоре на дворе зафыркал автомобиль. Сверху послышались голоса. Затемняя свет, в погреб спускались двое. Думая, что они хотят помочь вынести из погреба больную, Федор Иванович приподнял Анну Петровну под руки.
— Это дело второе! — кинул, взглянув на хозяйку, Ферапонт. — Вот тут в рундуке товарищ!
Открыв рундук, Ферапонт с шофером достали оттуда мертвого солдата и вынесли наверх. У погреба, задом к двери, стоял грузовичок. В кузове его уже лежал убитый на крыше Вася. Солдата положили рядом. Шофер сел за руль, и грузовик покатился со двора.
— Теперь займемся барыней! — сказал самому себе Ферапонт, спускаясь в погреб.
Вдвоем с Федором Ивановичем Ферапонт с помощью няньки и Кости выволокли Анну Петровну и понесли к дому. Костя, закрывая лицо платком, плелся позади.
Ликующее знамя
В комнатке Лизаветы Ивановны пулеметом стучит швейная машинка.
— Чего же ты перестал петь? — спросил дворник Ферапонт Варкина. — Все пел, а теперь молчишь.
— Что? — строго сдвинув брови, ответил Варкин.
— Как — что? Сколько раз я слыхал от тебя про солдата и прапора, а до конца ты не допел ни разу.
— Эта песня кончена, Ферапонт Иванович! — Варкин приложил руку к самому верху груди и прибавил: — У меня тут такая песня складается, что моего голоса не хватит!
Лизавета Ивановна остановила рукой маховичок машинки: она в своей комнатке строчила из трех красных полотнищ, оторванных от трех трехцветных флагов, первый красный флаг.
Варкин с древком для флага и Ферапонт с молотком и гвоздями ожидали, стоя около машинки, конца этой спешной работы. Приостановив машинку, Лизавета Ивановна порылась в ящичке стола, достала из-под колоды старых карт листок и молча протянула его Варкину. Развернув листок, Варкин прочитал вслух бледно отпечатанное на пишущей машинке:
ПРОЛЕТАРИАТ
Я есмь огонь. Я меч и пламя!Я озарил вас, скрытых тьмой,И первый ринулся под знамя,И первый ринулся на бойГремит труба. Мы победилиНо пали славные бойцыПред нами — братья мертвецы,За нами — ад. Мы победили!Но миг торжественный принесИ плач — надгробный плач и пенье.Нет, не пришло еще мгновеньеНи для восторга, ни для слез!И вновь ликующее знамяКрылами веет надо мнойИ трубы вновь зовут на бой,На смертный бой!Я меч и пламя
Хороший стих! — похвалил Варкин. — Кто его составил?
— Гейне! — кинула Лизавета Ивановна.
— Нет, это все-таки не то! — сказал Варкин. — Хотя и подходит, впрочем.
Лизавета Ивановна закрутила машинку, та опять застучала пулеметом.
— Флаг готов!..
Ферапонт приколотил флаг к древку.
— Благодарим, Лизавета Ивановна?
— Не на чем!
— А листочек дозвольте присвоить?
— Пожалуйста.
Ферапонт и Варкин с флагом вышли из комнаты Лизаветы Ивановны. Ветер расплеснул флаг.
— Ура! — закричали в один голос Еванька с Андрюшкой; они дожидались на дворе.
— Не орать! — прикрикнул на ребят Варкин.
Мальчишки притихли. Варкин вышел с флагом за ворота. Ферапонт принес лесенку. Еванька с нее достал и вынул из пасти чугунного кронштейна древко с флагом Красного Креста.
Андрюшка попросил:
— Дядя Варкин, дай я вставлю красный флаг!