Сергей Григорьев - Морской узелок. Рассказы
— Ничего, это я про себя. Осмотрим ваши перевязки… Начнем отсюда.
Лизавета Ивановна откидывала одеяла. Взглянув на табличку в ногах с фамилией и описанием ранения, доктор делал перевязку и переходил к следующей койке.
— Молодцом, молодцом! Поправляйся! — говорил он каждому.
Не тревожа спящих, доктор подошел к солдату с забинтованной головой. Сквозь старый бинт слегка просочилась кровь.
«Общая контузия газами. Рана в голову. Ефрейтор Чириков Степан. № 989. Воинский билет № 2759».
Раненый открыл глаза.
— Здорово, Чириков! Как дела? Как самочувствие? Болит? На что жалуешься?
— Здравия желаю, ваше высокородие, товарищ доктор! Благодаря вашим заботам как будто лучше… — твердо ответил Чириков. — Вроде бы мне можно и вставать…
— А ну попробуй, голубчик, сядь. Так, так! Чудесно, чудесно! Поддержите его, Лизавета Ивановна. Спусти ноги, братец… Обопрись на сестру… Ну, попробуй встать… Молодцом! Через недельку я тебя выпишу.
— Да я бы хоть сейчас плясать, ваше высокородие!
— Ну, а ты, Варкин, что? — спросил доктор.
— Да все бы, товарищ доктор, ничего, только третий день будто в лихорадке.
— Мы все в лихорадке. До свидания, братцы…
— Счастливо, ваше высокородие! — ответил Чириков.
Доктор и Лизавета Ивановна вышли из палаты.
Варкин запер за ними дверь и вернулся в палату.
Чириков сорвал с головы повязку и раскланивался во все стороны. Это был Аника-воин.
— Разыграли как по нотам! — сказал Варкин. — Ну, поздравляю! Теперь ты ефрейтор Чириков. Понял свою перемену?
— Рад стараться, товарищ Варкин!
— Носи его имя с честью. Хороший был товарищ! Воинский билет получишь из конторы при выписке.
— Покорно благодарим!
С одной из коек послышались всхлипывания. Все обернулись туда. Плакал раненый молодой солдат. Из темных глаз его по бледному лицу, опушенному рыжеватой бородкой, катились слезы.
— Комедию ломаете! — говорил он. — А Чириков-то умер. Снесли в погреб, кинули без гроба, будто дохлую собаку!
Варкин подошел к молодому солдату и, отирая ему слезы краем простыни, сказал:
— Утешься, Ваня! Гроб мы Чирикову заготовим и похороним с честью.
На дворе зафыркал мотор. Доктор готовился уезжать и уже занес ногу в автомобиль, но раздумал и пошел к главному подъезду особняка: доктор захотел повидаться с Федором Ивановичем.
— Они в картинной галерее! Пройдите коридором, широкая дверь прямо, — указала Аганька.
— Осторожно! Архип, держи за левый угол! — покрикивал Федор Иванович, с отверткой в руке, принимая на себя угол тяжелой большой картинной рамы. — А, Михаил Абрамович! Наконец-то! Сейчас. Одну минуту…
Кучер и Ширяев осторожно опустили картину нижним краем на паркет. Доктор залюбовался: перед ним на зеленом лугу чудесного сада, под навесом темнолистых дерев, мальчики, сплетясь руками и смеясь, вели грациозный хоровод, едва касаясь травы легкими стопами.
— Прекрасная картина! — похвалил Михаил Абрамович. — Это Пикассо?
— По-вашему, пусть будет Пикассо! А у нас считается Матисс, — ответил Федор Иванович, прислоняя картину к стене. — Вот до чего мы дошли, доктор! Ну, что в Москве? Скоро конец? Кто победит?
— Победят, наверное, большевики. Но это не конец, а начало, — ответил доктор, беря Федора Ивановича под руку.
Он отвел Ширяева к окну и тихо сказал:
— Вы картиночки свои оставьте. Займитесь лучше женой: Анна Петровна меня очень тревожит — у нее галлюцинации. Она видит то, чего нет. Займитесь ею. Не оставляйте одну.
— Да полноте, доктор! У Анны Петровны галлюцинации? Видения? Вы не знаете моей супруги. У ней психика, так сказать, здоровая.
— Поверьте мне!
— Хорошо, доктор! Я вам вот что скажу… Чего тебе? — с досадой повернулся Федор Иванович к Ферапонту, который, тяжело топая, вошел в галерею и остановился у дверей с шапкой в руке.
— Да там юнкера пришли, так разводящий приказал: вас и меня к коменданту в училище требуют…
Федор Иванович выронил из рук отвертку:
— Меня к коменданту? Зачем?
— Да, полагаю, опять насчет чердака. Сию минуту требуют!
Федор Иванович широко раскрыл глаза и прошел мимо доктора, не простясь с ним, из галереи. За ним двинулся Ферапонт.
Доктор постоял еще минуту перед хороводом мальчиков и, опустив голову, задумчивый покинул галерею и уехал.
В погреб!
На дворе ветерок, и скупо падала первая крупа. Пахло серным дымом: не то порохом, не то гарью фабричных труб.
Ферапонта и Федора Ивановича увели. Прошел не час, а два, три и четыре — они не возвращались.
Федор Иванович не велел говорить Анне Петровне, что его увели.
— Не скажу! — ответила Лизавета Ивановна.
Костя проснулся, и стол накрывался в его комнате, чтобы он мог пить чай с родителями, не вставая с постели. Накрывала Аганька и сообщила, поглядывая на Костю, последние новости: Архип с Еванькой ходили за хлебом, хлеба не принесли — лавка закрыта, а очередь все-таки стояла долго, и там говорили, что большевики поставили большие пушки и будут из них громить Александровское училище. Уж одно ядро попало в стену тира на бульваре и проломило ее насквозь.
— А юнкера роют на Арбатской площади окопы. Кучер Архип, кухонный мужик Кузьма и конюх Иван испугались, что большое ядро попадет сюда, перелезли в чужой сад и убежали совсем. Мужиков у нас на дворе осталось здоровых: юнкер, Варкин да который выздоровел солдат… Чего мы будем теперь делать, барыня? Остались мы одни, беззащитные женщины…
Анна Петровна слушала жужжание Аганьки вполуха.
— Перестань болтать! Надоела! — оборвала девчонку Анна Петровна. — Позови Федора Ивановича.
— А где их взять?
— Он в галерее с Архипом снимает картины.
— Архип убег, барыня, я же вам сказываю. А барина с Ферапонтом Ивановичем юнкера увели.
— Что такое ты мелешь? Когда? Куда? За что?
— А за то: большевиков на крышу не пускай!
— Папа пустил на крышу большевиков? — изумился Костя. — На крыше у нас большевики?
— Ну да, Костя, я не хотела тебя волновать, милый! — лепетала растерянно Анна Петровна. — Говорят, что с нашей крыши тоже стреляют… Откуда стреляют, не поймешь! Вздор!.. Да ты врешь, дрянь! — закричала Анна Петровна, топнув на Аганьку. — Никого у нас нет на крыше…
— Как же нет, барыня?! Который уже день стреляют. Сначала часто начали, а теперь пореже. Мне врать нечего, я не врушка.
— Пошла вон, дрянь!
У Аганьки затряслись губы:
— И уйду! И можете меня больше не звать — не приду!
На пороге Аганька обернулась и крикнула:
— Сама дрянь!
Анна Петровна ахнула и упала в кресло:
— Что же это? Что такое? Господи! Господи!
— Успокойся, мама. Что касается девчонки, всегда была грубая тварь. Что касается папа, то я сейчас отправлюсь к полковнику — я с ним лично знаком — и выясню недоразумение. Ведь ключ был у Ферапонта, и только он мог это сделать. А папа, конечно, не мог. Сын сражается за свободную Россию, а отец пускает на крышу — кто этому поверит? Что касается фугасных снарядов, они могут причинить большие разрушения, но у нас каменный погреб, мы все можем туда укрыться; там безопасно. Я пойду, мама, и узнаю, что с отцом. Что касается ружейного огня на улицах, я знаю, как держаться под обстрелом, не беспокойся. Налей мне чаю. И покрепче. Что касается стрельбы с крыши… — Костя осекся и смолк: где-то над их головами послышался тупой, но крепкий удар.
Задерживая дыхание, мать и сын прислушались.
— Костя! Это из тяжелого?
— Нет! Что-то другое, — шепотом ответил Костя.
Удар повторился — и в третий раз, и в четвертый, все чаще…
Костя и мать поняли, что с чердака бьют изнутри в забитую дверь чем-то тяжелым.
Анна Петровна закричала:
— Они ломают дверь! Они вырвутся оттуда! Что с нами будет?! В погреб, в погреб!
— Мама, дверь на засове.
— В погреб, в погреб!
Удары на чердаке прекратились. Очевидно, дверь выдержала удары, и те, кто был на чердаке, поняли, что сломать ее — безнадежное дело. Анна Петровна не могла успокоиться и на все уверения Кости повторяла:
— В погреб! В погреб! Скорее в погреб!
Они стали собираться и решили взять с собой в погреб и няньку.
— Надо взять свечей, примус, чайник, воды… ведро воды! — распоряжался Костя. — Прикажи, мама, чтобы Аганька туда снесла ковер. Оденьтесь потеплее: там холодно и сыро.
На долгий, отчаянный звонок явились Лизавета Ивановна и нянька. Заплаканная Аганька выглядывала из-за них.
— Мама! Возьмем еще бутылку или две вина, — командовал Костя. — Папа вернется и будет с нами. Разреши мне взять у папа со стола несколько сигар!
— Пожалуйста! О, как я рада, что ты стал прежний!
Между домом и погребом поднялась беготня. Андрюшка с Еванькой носили туда ковры, подушки, одеяла, примус, бидон с керосином, ведро с водой, корзины с вином, с хлебом и закусками… Андрюшка и Еванька на бегу что-то жевали, весело перекликаясь с Варкиным и Чириковым: оба солдата, накинув шинели, стояли на крыльце лазарета и наблюдали суетню. Варкин напевал: