Бернар Клавель - Плоды зимы
Письма он получал только от Жюльена, короткие письма, приходившие все реже и реже. Он читал их с трудом, а отвечать и совсем не мог.
В конце концов, если сын захочет его повидать, он знает, где его найти, а Лион не так уж далеко. Жюльен плохо обошелся с Полем, а Поль вот ухаживает теперь за отцом. Мать постоянно твердила, что и Поль и его жена — эгоисты. Теперь, если она видит оттуда, сверху, она непременно должна признать, что ошибалась. Ясно, Поля с женой так долго отдаляло от дома присутствие матери и Жюльена. Жюльен устроил свою жизнь по собственному разумению. Он держится в стороне. Пишет, что нашел работу, которая отнимает у него все время. Если это настоящая работа, можно только порадоваться. Отсутствие сына не тяготило старика, ничье отсутствие не было для него тягостно. Или, вернее, отсутствия для него не существовало. Для него существовали только те, с кем он вел нескончаемые беседы. А умерли они уже или еще живут на свете — это для него не имело значения.
66
Жюльен действительно был совсем не такой, как другие. Когда нотариус написал ему, чтобы урегулировать вопрос о наследстве, оставшемся после матери, он ответил, что во всем полагается на волю отца и подпишет любую бумагу, которую ему пришлют. Итак, в один прекрасный день к старику Дюбуа явился нотариус в сопровождении Поля. Он прочитал вслух сложный текст, и отец едва не заснул. Когда чтение было закончено, отец подписал документ, затем спросил:
— Если я правильно понял, теперь все в порядке?
Тогда нотариус объяснил, что, согласно воле, выраженной им, отцом, оба дома после его смерти переходят к его сыну Полю при условии, что тот выплатит известную сумму Жюльену. Сумма эта была незначительна, зато Поль обязался содержать отца, за которым сохранялось право распоряжаться своим имуществом.
— Так ты по крайней мере можешь быть спокоен, что оба твои дома не попадут в чужие руки. А Жюльену деньги гораздо нужнее, чем камни.
Они выпили по стакану старого вина, и отец поговорил о том времени, когда он бывал на сборе винограда в Вернантуа.
Прошло еще месяц-полтора, затем как-то к вечеру Поль явился к отцу и сообщил, что лионский нотариус, которому было поручено дать на подпись Жюльену дарственную, прислал бумаги. Теперь все было в порядке. И Поль объяснил:
— Видишь, я обо всем позаботился. Избавил тебя от многих хлопот, и теперь ты можешь быть спокоен. Тебе даже незачем заниматься огородом, раз ты ни в чем не будешь нуждаться.
— Огородом я заниматься буду. С кроликами я расстался, но не воображаешь же ты, что я оставлю огород необработанным.
— Никто не говорит, чтобы ты оставил его необработанным, но, во всяком случае, теперь тебе не надо будет так надрываться.
— Буду работать, пока сил хватит. Без работы мне скучно.
— Тебе скучно, потому что ты один, но если б ты не упрямился и переехал жить к нам, ты чувствовал бы себя гораздо лучше.
— Нет. Я раз и навсегда сказал «нет», не хочу уходить из своего дома.
Поль не настаивал, но отцу показалось, что сын недоволен его отказом.
С этого дня Мишлина и Поль стали реже навещать старика, а иногда ему приходилось до часу дня ждать обеда. Когда он сделал замечание рассыльному, тот так грубо ему ответил, что отец, побелев от ярости, встал, обошел стол и залепил мальчишке пощечину.
— Этакий мерзавец, я тебя научу… — крикнул он.
Дальше старик говорить не смог. На него напал кашель, и он без сил опустился на стул. Когда он выкашлял душившую его мокроту, то долго сидел неподвижно. У него дрожали руки, и совладать с дрожью он не мог. Мальчик ушел, хлопнув дверью. Отец больше часа не мог прийти в себя, в этот день кусок не шел ему в горло.
— Этакий мерзавец… Гоняет по улице, а обед принес холодным. И в котором часу… Надо будет повидать сына.
Он повторял это раз двадцать, обдумывая, каким образом ему добраться до Поля, который не навещал его уже больше двух недель. Было начало февраля, погода стояла холодная, и потому отец не мог сам пойти к Полю. Он не выпускал из виду дорожку, что шла вдоль сада, поджидая, когда пройдет Робен, чтобы попросить его позвонить сыну по телефону.
День тянулся бесконечно. Отец закрыл ставни только с наступлением полной темноты, когда уже абсолютно невозможно было разглядеть человека, идущего по дорожке.
В шесть часов, когда в животе у него урчало от голода, он поставил на плиту цветную капусту под белым соусом и бидон с супом, которые ему принес негодник мальчишка. Гнев его поостыл, но еще таился где-то в глубине души. Завтра опять придет этот бездельник со своей насмешливой рожей, как будто говорившей: «Болтай, болтай, старый хрыч, мне на тебя начхать».
Вот что отец не раз читал во взгляде этого шалопая, и при одной мысли, что завтра тот опять появится, у старика задрожали руки.
Когда явился Поль, отец уже успел разогреть обед. Лицо у Поля было красное, глаза блестели. Даже не поздоровавшись, он крикнул:
— Ну, какая муха тебя укусила? Чего это ты отлупил по щекам моего рассыльного?
В первую минуту у отца даже дух захватило. Что это — может, Поль шутит? Для чего он пришел — узнать, что произошло, или наорать на отца?
Наступило молчание. Поль тем временем сел за стол, сдвинул шляпу на затылок и закурил сигарету. Отец все еще не обрел дара речи, и тогда сын заговорил:
— Ну, так в чем дело? Тебе мало, что тебя обслуживают на дому, словно принца какого! Можно подумать, что ты всю жизнь жил во дворце… Когда ты держал пекарню, возможно, ты и подгонял своих подмастерьев пинками в зад, только теперь, знаешь ли, совсем другое время. Теперь уже нельзя обращаться со своими служащими, как раньше… Этому мальчишке пятнадцать лет. Ты отлупил его, а через час его мать уже была у нас! Грозит напустить на меня профсоюз и инспекцию труда! Вот в какую историю ты меня втравил… Теперь мне надо выворачиваться, чтобы заткнуть им глотку, не то подадут в суд и неприятностей не оберешься. А ты знаешь, что это значит? Ты знаешь, во что это мне встанет?
Теперь старик уже совсем ничего не понимал. Мальчишка ему нагрубил, он, отец, можно сказать, его чуть тронул, а его обвиняют в том… в том… Он был окончательно сбит с толку. Сын смотрел на него и, казалось, ждал, что он скажет, но отец только пробормотал:
— Но ведь… но ведь… Этот стервец…
Поль перебил его. Воздев руки и снова уронив их на стол, он заорал:
— Черта с два! Если кто-нибудь к тебе явится по поводу этой истории, не вздумай так выражаться! Тебя привлекут за оскорбление. А расплачиваться опять придется мне. Да ты не знаешь, что это за люди. Отца расстреляли немцы. Мать — коммунистка. Сейчас они хозяева.?У них все права. Да они засадят тебя в тюрьму и на твой возраст не посмотрят.
Отец снова задрожал. Он позабыл все, что хотел сказать сыну. Он только повторял:
— Но ведь… Если этот бездельник… Ничего не понимаю.
— Ясно, что не понимаешь. Ты отгородился от жизни. Но не могу же я ходить за тобой по пятам. Вот если б ты согласился перебраться к нам, многое было бы куда легче, ты должен это признать.
У отца уже не было сил сердиться. Он только покачал головой. Лицо Поля исказилось от злобы.
— И упрям же ты, — сказал он. — Можно подумать, что ты решил доставлять мне одни неприятности в благодарность за все мои хлопоты о твоем покое… Ну, так как же мы теперь выйдем из положения? Я тебя спрашиваю. Ты, видно, не понимаешь, что у нас свои дела. Мальчишка теперь не хочет ходить к тебе, он так и сказал. А я не могу его заставить. Это не входит в его обязанности. Не для того он был нанят. Значит, мне придется посылать тебе еду со служанкой. Но она будет приходить вечером, не может же она разорваться. Она будет приносить тебе еду сразу и на вечер, и на следующий день. Ты потом разогреешь… Другой возможности я не вижу.
Отец молчал. Он смотрел на свои руки, лежавшие на клеенке: как только он их приподымал, они снова начинали дрожать. Он был пришиблен. Словно его вместе с его гневом бросили в какой-то подвал и заперли там. Он даже не решался взглянуть на сына.
Он знал, что сын сидит напротив и упорно не желает расстаться с мыслью увести его жить к себе, а сам он столь же упорно не желал расстаться с мыслью не уходить из своего дома. Зима скоро кончится, начнутся солнечные дни, его потянет в сад. Он знал квартиру сына. Комнаты темные, выходят они либо на улицу, либо в узкий двор. Кухня большая, но там вечно торчит служанка, включает радио. Он представлял себе, сколько раз она пройдет взад и вперед. Едят в разное время. Шум с улицы, шум от соседей. Нет, он твердо решил остаться у себя в доме и решения своего не изменит. В конце концов, если ему будут приносить еду с вечера, он по крайней мере сможет есть, когда захочет. И не будет видеть физиономии негодного мальчишки.
Поль встал.
— А дрова эта ваша служанка приносить будет? — спросил отец.
