Грэм Грин - Человеческий фактор
– Не угрожаю, дорогая моя, а советую.
– Ваши советы…
Ей пришлось умолкнуть. Подошел официант, чтобы убрать тарелки. У доктора Персивала тарелка была почти чистая, на тарелке же Сары так и осталась большая часть еды.
– Как насчет старинного английского яблочного пирога с гвоздикой и по кусочку сыра? – спросил доктор Персивал, пригнувшись к ней с видом соблазнителя и произнеся это тихо, точно он называл цену за определенные услуги.
– Нет. Ничего. Я больше есть не хочу.
– Ах, боже мой, в таком случае – счет, – разочарованным тоном сказал доктор Персивал официанту и, когда официант ушел, с укоризной добавил, обращаясь к Саре: – Миссис Кэсл, не надо сердиться. Во всем этом нет ничего личного. А если будете сердиться, наверняка примете неверное решение. Все дело веди в том, в каком ты ящичке, – начал было он философствовать и оборвал сам себя, словно найдя эту метафору в данном случае неприемлемой.
– Сэм – мой ребенок, и я повезу его с собой куда захочу. В Москву, в Тимбукту, в…
– Вы никуда не сможете повезти Сэма, пока у него не будет паспорта, а я не хотел бы, чтобы Пятое управление приняло превентивные меры против вас. Если же они узнают, что вы подали прошение о паспорте… а они об этом узнают…
Она демонстративно встала и пошла из зала, – пошла, даже не оглянувшись, предоставив доктору Персивалу дожидаться счета. Пробудь она там минутой дольше, она не уверена, что не воспользовалась бы ножом, который лежал у ее тарелки для сыра. Сара видела однажды, как вот такого же раскормленного белого человека вроде доктора Персивала зарезали насмерть в общественном саду в Йоханнесбурге. Казалось, сделать это было так легко. У двери она обернулась и посмотрела на доктора Персивала. Металлическая решетка на окне за его спиной создавала впечатление, будто он сидит за столом в полицейском участке. Он явно следил за ней взглядом и сейчас, подняв указательный палец, незаметно покачал им. Это могло означать и порицание и предупреждение. Ей было безразлично, что именно.
2
Из окна на двенадцатом этаже большого серого дома Кэслу видна была красная звезда над университетом. Открывавшаяся отсюда панорама была по-своему красива, как красивы все города ночью. А при дневном свете все становилось унылым. Кэслу дали понять – особенно Иван, который встретил его самолет в Праге и препроводил Кэсла в некое место с непроизносимым названием под Иркутском, где с него снимали информацию, – что ему необычайно повезло с квартирой. Она принадлежала – а это были две комнаты с кухней и отдельным душем – недавно умершему товарищу, который успел до своей смерти почти полностью обставить ее. Обычно в предоставляемой квартире стояла лишь плита – все остальное, включая унитаз, следовало покупать самому. Это было нелегко и требовало много времени и сил. Кэслу иногда приходило на ум, что, возможно, тот товарищ потому и умер – слишком изнурила его долгая охота за зеленым плетеным креслом, коричневым диваном без подушек, твердым как доска, и столом, выглядевшим так, точно его красили соусом. Черно-белый телевизор последней модели был подарком правительства. Иван не преминул сообщить об этом, когда они приехали смотреть квартиру. По тому, как он это произнес, можно было догадаться, что сам он сомневается, заслужил ли Кэсл такой подарок. Иван показался здесь Кэслу не более приятным, чем в Лондоне. Возможно, он обиделся, что его отозвали, и считал, что повинен в этом Кэсл.
Наиболее ценным предметом в квартире был, судя по всему, телефон. Аппарат был покрыт пылью и отключен, но все равно являл собою символическую ценность. Настанет день – возможно, скоро, – и им можно будет пользоваться. Кэсл будет говорить по нему с Сарой – он готов был все отдать, чтобы услышать ее голос, какую бы комедию ни пришлось разыгрывать для тех, кто вздумает их подслушивать, а подслушивать их, безусловно, будут. Достаточно Кэслу услышать ее – и легче станет выносить долгое ожидание. Однажды он завел разговор об этом с Иваном. Кэсл заметил, что Иван предпочитает говорить на улице, даже в самые холодные дни, и, воспользовавшись тем, что на обязанности Ивана лежало показывать ему город, Кэсл решил заговорить с ним возле большого универсального магазина ГУМ (он чувствовал себя здесь почти как дома, так как здание напоминало Хрустальный дворец, который он видел на снимках). Он спросил:
– Как ты думаешь, можно будет включить мне телефон?
В ГУМ они ходили за дубленкой для Кэсла: на дворе стоял двадцатиградусный мороз.
– Я спрошу, – сказал Иван, – но, по-моему, пока что тебя не хотят рассекречивать.
– И долго это продлится?
– В случае с Беллами было долго, но ты не такая важная шишка. Вокруг тебя большого шума не поднимешь.
– А кто это Беллами?
– Ты же должен его помнить. Занимал важное место в вашем Британском совете. В Западном Берлине. Это всегда было хорошим прикрытием, верно, как и Корпус мира?
Кэсл не стал опровергать – не его это дело.
– О да, по-моему, припоминаю.
Беллами перебежал к русским в ту пору, когда Кэсл в величайшей тревоге ждал известий о Саре в Лоренсу-Маркише, и сейчас он не мог восстановить в памяти подробности этого дела. С какой стати человеку, работавшему в Британском совете, было бежать, и какие выгоды или какой вред мог кому-либо принести такой перебежчик.
Кэсл спросил:
– Он еще жив? – Казалось, эта история произошла бесконечно давно.
– А почему нет?
– Что же он делает?
– Живет на нашем попечении. – И добавил: – Как и ты. О, мы придумали для него занятие. Он работает консультантом в нашем издательском отделе. У него есть дача за городом. В общем живет куда лучше, чем жил бы дома на пенсию. Я думаю, так же поступят и с тобой.
– Посадят на даче и дадут читать книги?
– Да.
– А много нас таких – я хочу сказать, тех, кто живет на вашем попечении?
– Я знаю, по крайней мере, шестерых. У нас тут Крукшенк и Бэйтс – ты должен их помнить: они из твоей службы. Я думаю, ты встретишься с ними в «Арагви» – это наш грузинский ресторан… говорят, там вино хорошее: мне-то это заведение не по карману… и увидишь в «Большом», когда тебя рассекретят. – Они проехали Библиотеку имени Ленина. – Ты и здесь их увидишь. – И добавил со злостью: – Они тут почитывают английские газеты.
Иван нашел Кэслу приходящую работницу, крупную немолодую толстуху, которую, кроме того, попросили помочь ему освоиться с русским языком. Тыкая тупым пальцем в разные предметы в квартире, она называла их по-русски и упорно добивалась, чтобы Кэсл правильно произносил слова. Хотя она была на несколько лет моложе Кэсла, обращалась она с ним, как с ребенком – сурово и назидательно, а постепенно, по мере того как он обживался в доме, стала относиться к нему почти как мать. Когда Иван был занят, она расширяла тематику своих уроков – брала Кэсла с собой на Центральный рынок и спускалась с ним в метро. Она писала ему на клочке бумажки, что сколько стоит и цену за проезд. Через некоторое время она стала показывать Кэслу свои семейные фотографии – мужа, совсем молоденького, снятого в военной форме где-то в парке, с картонным силуэтом Кремля позади. Форма на нем сидела кое-как (сразу видно было, что он не привык к ней), и он с великой нежностью, улыбаясь, смотрел в аппарат – наверное, она стояла позади фотографа. Она сообщила Кэслу, что мужа убили под Сталинградом. А Кэсл показал ей фотографию Сары с Сэмом, которую втайне от мистера Холлидея засунул в ботинок. Женщина явно удивилась, что оба они – черные, и какое-то время потом держалась с Кэслом натянуто: она была не столько потрясена, сколько растерянна – фотография сбила ее с толку. В этом она походила на мать Кэсла. Через несколько дней все вошло в прежнюю колею, но за эти несколько дней Кэсл почувствовал себя изгнанником в изгнании, и его тоска по Саре еще больше возросла.
Он находился в Москве уже две недели и на те деньги, которые дал ему Иван, сумел купить кое-что для квартиры. Он нашел даже шекспировские пьесы, изданные для школ на английском языке, два романа Диккенса – «Оливер Твист» и «Тяжелые времена», а также «Тома Джонса» [речь идет о романе английского писателя Генри Филдинга (1707-1754) «История Тома Джонса, найденыша»] и «Робинзона Крузо» [речь идет о романе английского писателя Дэниела Дефо (1660-1731) «Жизнь и странные, удивительные приключения Робинзона Крузо»]. На боковых улочках снег лежал по щиколотку, и Кэслу все меньше и меньше хотелось ходить по городу с Иваном или даже совершать образовательные турне с Анной – женщину звали Анна. По вечерам он разогревал себе суп, садился, нахохлившись, у обогревателя, рядом с отключенным пыльным телефоном, и читал «Робинзона Крузо». Порой ему буквально слышалось, как Крузо говорит его голосом, словно записанным на пленку: «Я излагал состояние моих дел на бумаге – не столько из желания оставить мои записи кому-то, кто придет после меня, ибо, скорее всего, едва ли у меня будут потомки, сколько для того, чтобы излить мысли, которые ежедневно терзают меня и загружают мой мозг».
