Владимир Шаров - Старая девочка
Тот план, который Ерошкин, прибыв утром следующего дня в Москву, доложил Смирнову, был чрезвычайно прост и по внешности почти не отличался от того, о чем они договорились еще перед отъездом Ерошкина в Ярославль. Это было ему на руку, потому что он очень и очень опасался, что Смирнов с его знаменитой на всю ЧК интуицией станет задавать лишние вопросы и так, ниточка за ниточкой, вытянет из него все, что произошло в Ярославле. Ерошкин прекрасно понимал, что чем меньше интересного, вообще, чем меньше он расскажет Смирнову о Ярославле, тем для него будет безопаснее, и справился он с этой задачей неплохо. Они довольно долго проговорили о ярославских и московских ресторанах; в отличие от Ерошкина Смирнов знал в этом толк, и когда Ерошкин принялся петь гимн запеченной в грибах осетрине, которую ему подали в ярославской “Волге”, Смирнов не только одобрил его выбор, но еще чуть ли не час читал ему лекцию о том, как готовят осетрину на Нижней Волге, в Астрахани. В прошлую осень он провел там два месяца, помогая местному НКВД расследовать дело о вредительстве в рыбной промышленности.
То, что разговор пошел по этому руслу, для Ерошкина, конечно, было удачей, и он, чтобы ничего не сбить и ничему не помешать, решил, что даже не станет говорить Смирнову, что после ресторана пошел не домой, а всю ночь допрашивал Клеймана. Он лишь заметил, что при первой же встрече Клейман показался ему человеком до крайности умным и хитрым. Но это впечатление поверхностное, потому что Клейман пока держится отчужденно, замкнуто и практически ничего интересного ему не сказал. Опасаясь, что Смирнову этого будет мало, Ерошкин добавил, что давить на Клеймана он еще не давил, решил выждать, пока окончательно не решено, что с ним делать. В общем, Клейман произвел на него сильное впечатление, и сейчас он склоняется к тому, что можно попробовать подключить его к их группе, терять такого человека, безусловно, жалко. Вопрос, как это сделать. Работать в одной связке пока вряд ли реально, и, похоже, выход в следующем: надо выделить Клейману свой участок работы и все устроить так, чтобы он занимался только им и ни во что больше не лез.
Тут Смирнову надоело слушать эти длинные, совсем не похожие на обычного Ерошкина рассуждения, и он перебил его, спросив, что конкретно Ерошкин предлагает. То, что Смирнову сделалось скучно, было добрым знаком, и Ерошкин решил, что тактику менять никак не следует. Так же медленно и подробно он стал объяснять Смирнову, что хотел бы удалить Клеймана из Ярославля, считает это совершенно необходимым; иначе Клейман никогда не даст, сделает все, чтобы помешать их планам насчет Берга и Веры. Пока Клейман в Ярославле, повторил Ерошкин, он легко пустит их под откос, причем так, что они об этом даже не узнают. С другой стороны, и все, кого они допрашивали последние два месяца, если до них дойдет, что НКВД решило поставить на Льва Берга, тоже ни перед чем не остановятся, лишь бы это сорвать, и понять их можно. Основания считать, что Вера идет именно к нему, шанс остановить ее есть у каждого. То есть все они нужны, жизни всех должны быть сохранены — это несомненно, но время их придет еще не скоро, только тогда, когда Вера до них дойдет и скажет, с кем будет жить дальше. Сейчас же они опасны не меньше Клеймана, и надо сделать все возможное, чтобы пока наглухо их изолировать.
В общем, продолжал Ерошкин, придется и Клеймана, и их держать как можно дальше от Берга, и совместить это нетрудно. Они со Смирновым неделю назад уже об этом говорили, и то, что он, Ерошкин, нашел в Ярославле, только подтвердило, что они были правы. Словом, он согласен с тем, что в системе НКВД надо быстро создать или специальный лагерь, или что-то вроде спецвоенчасти и поместить туда всех, кто любит Веру. Начальником же этого объекта назначить Клеймана, причем однозначно дав ему понять, что за жизнь людей, которые ему вверены, он отвечает головой.
Тут же они принялись обсуждать детали устройства будущего лагеря и среди прочего сошлись на том, что питание там должно быть поставлено не хуже, чем в элитных армейских частях, по важности задания, которое на них возложено, эти люди заслуживают и большего. С другой стороны, так как любая утечка информации крайне нежелательна, опасно может быть буквально каждое слово, то, похоже, всех их придется пропустить через суд и дать каждому по десять лет без права переписки. Но не расстреливать, как должно по этому приговору, а отправить в такое место, где никто о них ничего бы узнать не мог. Для мира они умрут, скоро о них забудут даже их родные, однако, если с помощью Берга Веру остановить не удастся, через пятнадцать лет придет их время. Потом они еще долго искали на карте, где этот лагерь было бы удобнее — и в смысле снабжения, и в смысле изоляции — построить, наметили несколько хороших мест, но ни на чем конкретном не остановились. Впрочем, Смирнов сказал, что легко сделает это сам, а Ерошкин, если хочет, может сегодня же возвращаться в Ярославль, он его план полностью поддерживает.
Второй раз за одну неделю отправляясь в Ярославль, Ерошкин прекрасно понимал, что на этот раз едет туда надолго и от того, какие отношения сложатся у него с руководством области, в первую очередь, конечно, с Кузнецовым, как он с ним поладит, в немалой части зависит успех их дела. Он и раньше считал, что соблюдение приличий необходимо, это то масло, которое дает возможность разным частям государственного организма скользить друг по другу плавно и не скрипя, с другой стороны, это тот язык, которым эти части друг с другом разговаривают, которым они друг друга нежат и утишают. Сейчас, когда он был назначен новым главой областного НКВД, он был просто обязан сказать и первому секретарю обкома, и предисполкома, и всем другим ответственным товарищам, что он, Ерошкин, — око государево и государев же меч — послан сюда на этот раз вовсе не по их души, они могут спать спокойно.
На все эти визиты, на представление аппарату НКВД и знакомство со своими замами у Ерошкина ушла целая неделя. Но он и не собирался в это время ничего делать, твердо решив, что, пока Смирнов не определит место нового лагеря, не сформирует транспорт и вместе с Клейманом не отправит туда Вериных людей, ни за что конкретное он приниматься не станет. Он хотел остаться в этом городе один и, зная, что никто ни с какой стороны не готовит ему удар, тихо, спокойно во всем разобраться.
Правда, приехав в Ярославль, Ерошкин все-таки не удержался, в первый же день залез в клеймановский сейф и сразу с радостью убедился, что тот документировал буквально каждый свой шаг. Он стал разбирать эти записи, донесения агентов, наметки и планы активных мероприятий, их результаты — все это было на редкость интересно. Тем не менее, едва начав вторую папку, Ерошкин сумел взять себя в руки, и сейф был снова заперт. То, что Клейман хорошо содержал свой архив, было, конечно, немалым подарком, но Ерошкин, придя еще в Москве к выводу, что если кто и может остановить Веру, то это Лев Берг, без его санкции не собирался делать и шага. Чтобы окончательно избавить себя от искушений, он даже дал себе слово, что сначала эти папки покажет Бергу, дальше не спеша прочтет сам, и лишь затем они вместе, все обсудив и обдумав, решат, что из сделанного Клейманом может быть им полезно, а что отложить или вообще выкинуть. Это было разумно и не только потому, что он ценил Берга и полностью ему доверял, просто роль, которая Бергу предстояла, была до такой степени странной и самостоятельной, что только дурак стал бы мешаться у него под ногами.
Всю эту неделю Смирнов, словно понимая, что Ерошкину нужно войти в дело, ни разу не потревожил его, но уже в следующий вторник он прямо посреди ночи поднял его с постели и, подшучивая над сонным Ерошкиным, сказал, что, во-первых, через три дня, утром в пятницу, с Ярославского вокзала на Воркуту отправляется эшелон с Вериными людьми — зэчий вагон плюс вагон для вохровцев, а также еще два: один с едой и медикаментами, другой — с разным оборудованием: проволока, палатки, буржуйки, связь — в общем, со всем потребным для лагеря. Второе: тем же эшелоном в специальной камере в вагоне вохровцев этапируется Берг; эшелон будет в Ярославле около часа дня, и Ерошкину необходимо лично встретить и забрать Берга, а на его место посадить Клеймана, причем он, Смирнов, просит, чтобы Клейман не знал, что приказ об освобождении уже подписан и он едет в этот лагерь не зэком, а его начальником. То есть Клейман должен быть доставлен к поезду в наручниках и в “воронке”, и до лагеря он тоже должен ехать в камере; лишь когда состав прибудет на место, ему все объявят. Третье: район для лагеря он, Смирнов, похоже, подобрал идеальный — два года назад километрах в пятидесяти на запад от Воркуты собирались заложить большую шахту, стали тянуть туда железную дорогу, но, не дойдя пяти километров, бросили, потому что уголь оказался плохого качества; вот там, где эта дорога кончается, и построят лагерь. Так что, с одной стороны, связь очень удобная, если надо, можно хоть каждый день из Москвы туда кататься, а, с другой, на тридцать верст вокруг ни одной живой души не сыщешь. “Впрочем, — добавил Смирнов, — у тебя пускай ни о Клеймане, ни о лагере голова не болит, твое дело — Ярославль и Берг, остальное я на себя беру”.
