Лев Александров - Две жизни

Я сказал "истинной религии", но можно было бы сказать и "любой религии". Независимо от форм, догм, случайных верований, систем принятых постулатов в основе любой религии лежит вера в существовании души. Стержнем мировоззрения каждого религиозного человека является абсолютная осознанная уверенность в существовании собственного индивидуального сознания, то есть своей души. Во всех других отношениях конкретные религии — просто ошибочные науки, то есть науки, не подчиняющиеся принятым правилам построения науки, способной на основании своих постулатов и логики описывать и иногда предсказывать факты материального мира.

Здесь не место говорить о положительной или отрицательной роли, которую играют различные конкретные религии в жизни человечества: дать оценку чрезвычайно трудно, и уж но всяком случае это лежит за пределами моей небольшой заметки.

Наряду с верой в существование души все конкретные религии (кроме иудаизма) объединяет вера в ее неуничтожимость, вера в существование той или иной формы «жизни» души после смерти тела. Появление такой веры вполне естественно. Наличие индивидуального сознания, точное знание каждым человеком, что он обладает этой неизмеримо более важной, чем любые материальные атрибуты, «вещью», делает, как правило, мысль о ее потере непереносимой. С этим, вероятно, связаны все учения конкретных религий о загробной жизни. Я полагаю, что этот вопрос не допускает ответа ни в рамках науки, ни в рамках религии. Научная постановка проблемы бессмертия души бессмысленна, так как само существование души не поддается научному рассмотрению. Это знание «дано» мне непосредственно, не может быть обосновано логически и доказательно сообщено другому. Недавние попытки научно-экспериментального решения этой проблемы с помощью анализа объективно проводимых интервью людей, переживших клиническую смерть (R.A.Moody, Jr. "Life after life" и др.), в этом отношении совершенно бессмысленны, поскольку, как и все регистрируемые наукой факты, не могут быть однозначно интерпретированы. Сказанное не означает, что опыты типа проводимых доктором Мууди не имеют смысла. Это настоящая наука, к тому же захватывающе интересная для огромного числа людей.

Религия также не может доказать или опровергнуть догмат о существовании души после гибели тела. В рамках человеческой логики из непреложного существования надматериальной души не следует ни обязательности ее сохранения, ни обязательности ее уничтожения вне доступной нам материи. Тот или иной ответ на этот вопрос может быть только делом веры каждого отдельного человека. К сожалению, никакой возможности экспериментальной проверки твоего личного решения этой проблемы, кроме смерти, не существует.

Буквально несколько слов о ложной проблеме возможности создания искусственного интеллекта. Наука отвечает «можно», так как решить, создан или нет искусственный интеллект, она может только своими методами, принципиально неспособными отличить объект, обладающий индивидуальным сознанием, от автомата, им не обладавшим. Религия отвечает «нельзя» потому что человек может «сделать» только материальное, а индивидуальное сознание таковым не является. Поэтому ставить этот вопрос безотносительно к тому, в рамках науки или религии он задается, не имеет смысла.

Глава XV. БОРИС

Все правильно. И сегодня все правильно.

Борис Александрович запер ящик и снова взялся за «Физиологию». Придется пойти в библиотеку, посмотреть последние "Эннуал Ревьюс", подобрать литературу по саркоплазматическому ретикулуму. Столько людей в мире занимаются наукой, страшно подумать. И все новые и новые факты, наблюдения, фактики, модельки. А новые идеи, новое понимание возникают так же редко, как десять, двадцать, сто лет тому назад.

Поздно вечером, когда Борис Александрович уже лежал в постели, телефонный звонок.

— Борис Александрович? Простите, что так поздно. Это Лютикова Валентина Григорьевна вас беспокоит.

— Никакого беспокойства, Валентина Григорьевна. Случилось что-нибудь? С Сережей?

— Сергей Иванович болен. Тяжело болен. Врачи говорят — безнадежно. Какая-то скоротечная форма рака легких. Он в Кремлевке лежит, за Кунцевым. Он просит вас приехать. Вы завтра во второй половине дня сможете?

— Конечно, в любое время, Валентина Григорьевна. Боже мой, я ничего не знал. Я ведь его месяца три назад видел. Здоровый, веселый.

— За вами Володя заедет, часа в четыре. Паспорт возьмите, там по пропускам.

Не больничная палата, а хорошая квартира. Большой холл, гостиная, спальня. Сергей Иванович полулежал в глубоком кресле, до пояса прикрытый одеялом.

— Здравствуй, Борис, заходи, садись. Что смотришь? Страшненький? За месяц половина от меня осталась. Меньшая и худшая половина. Давай сразу договоримся, не лицемерь, не утешай. Они все вокруг меня суетятся, слово «рак» боятся произнести. Я им подыгрываю, а тебе не стану.

Говорил Сергей Иванович тихо, с придыханием. Часто останавливался.

— Вот видишь, зря ты мне тогда свои опусы на хранение отдал. Да ты не бойся, не пропадут. Я Андрею велел, когда все кончится, тебе вернуть. Скоро, скоро кончится. Боли уже. Думаю, метастазы в печени. Мне понтапон колют.

Борис Александрович молчал. Острая жалость перехватила горло. Только бы эту алость не показать. Но Сергей Иванович на него не смотрел. Глаза его бегали по сторонам, скользили по лицу Бориса, не задерживаясь.

— Прошла жизнь, Борька. Я не жалею, хорошая была жизнь. Конечно, еще хотя бы годика два не мешало. Посмотреть, выйдет ли что-нибудь у Мишки Горбачева. Интересно. Ведь может выйти. Никогда не думал, что так обернется. Хотя может и не выйти. Я считаю: фифти-фифти. Я понимаю, тебе плевать, но я историк, мне интересно.

За этим и позвал? Поговорить напоследок захотелось? С кем еще ему разговаривать, не с Валей же.

— Что может выйти, Сережа? Ведь нет ничего, один треп.

— А ты хотел, чтоб сразу? Семьдесят лет уродовали людей, разрушали страну, и сразу? И то удивительно, сколько он за неполные два года сделал. Может сам так не хотел, а сделал.

— Да что сделал-то? Откуда у тебя вдруг такой энтузиазм?

— А то сделал, что назад в семидесятые годы уже дороги нет. Теперь либо вперед, либо в тридцатые. В тридцатые еще можно. Так что ты за него богу молись. Его скинут — Иоська быстро найдется, русский Иоська, почище грузинского.

— Куда вперед? Партия та же, система та же. Сколько мы пережили оттепелей, а где они?

— Эх, Борис Александрович, Борис Александрович! Всю жизнь смотрел, думал, а видеть не научился. Ты представь себе, что кто-нибудь захотел все переменить, под корень, чтобы в конце концов от этой идиотской затеи построить рай земной в соответствии с безграмотной марксовой демагогией и следа не осталось, с чего ему начинать? Точно с того, с чего Мишка начал. Без помощи партии партию не уничтожишь. Ты мои слова через три-четыре года вспомни. Тогда уже ясно будет: вышло или не вышло.

Сергея Ивановича как будто выключили. Задохнулся; умолк. Голова на бок, глаза закрыты. Еле слышным шепотом:

— Помолчим немножко, Боря. Устал.

— Может врача позвать, сестру?

— Не надо. Пройдет.

Прошло минут десять. Сергей Иванович открыл глаза, слабо улыбнулся.

— Глупости все это, Борька. И не очень интересно. Я ведь не за этим тебя позвал. Просто попрощаться хотел. Боялся, не успею. Ты на панихиду не приходи. Врать будут много. Иди теперь.

На панихиду Борис Александрович все-таки пришел. И на Новодевичье поехал.

У самого выхода с кладбища к нему подошел Андрей.

— Папа велел вам отдать этот портфель. Он говорил, вы знаете.

В портфеле кроме бумаг Бориса Александровича была еще папка с рукописями. К верхней обложке скрепкой пришпилена маленькая записка карандашом, неровным почерком.

Борис!

Я писал это последние годы. То ли поглупел к старости, то ли сентиментальным стал, но мне хочется, чтобы опубликовали. И под моим именем. Пусть увидят, что Сергей Лютиков не только чиновником был. Язык суконный, ты отредактируй осторожно. Если доживешь до времени, когда можно будет напечатать без купюр — сделай. Если увидишь, что не выходит (у Мишки не выходит) или что не успеваешь, отдай назад Андрею, пусть депонирует в стол до времени.

Сергей.

Глава XVI. ФЮРЕР И ВОЖДЬ

(некоторые выдержки из исторического исследования академика С.И.Лютикова. Опущены ссылки на использованные документы)

Анализируя политические события, очень трудно ответить на вопрос: что такое хорошо и что такое плохо? Предвидеть более или менее удаленные последствия политических решений и действий невозможно.

Два примера.

Казалось бы, что могло быть хуже захвата власти нацистами в Германии в 1933 году? Обстановка в Германии была такова, что Веймарская республика не могла удержаться. В конечном счете вина за это ложится на Версальский мир, т. е. на «тигра» Клемансо, на Францию. Была альтернатива: Гитлер или Тельман, национал-социалисты или коммунисты. На выборах победил Гитлер. Что было бы, если бы победили коммунисты? Кстати сказать, это почти наверняка бы случилось, если бы не политика руководимого Сталиным Коминтерна, намеренно разрушившего блок коммунистов с социал-демократами, которые были для Сталина страшнее нацистов. Объединение двух фашистских режимов: советского образца, — России с огромными людскими и сырьевыми ресурсами и промышленной Германии, — стало бы для мира гораздо опаснее хрупкой оси Рим-Берлин-Токио. Естественный раздел мира: восток — русский, запад — немецкий, после ряда «Мюнхенов» неминуемо привел бы к войне, и сибирские лагеря получили бы еще десятки миллионов европейцев, страны которых прошли бы ускоренный путь от "буржуазной демократии" к "рабовладельческому строю без рабовладельцев". Захват Европы, Ближнего Востока и части Азии, кроме, может быть, Японии и некоторых районов Китая, потребовал бы десятка лет, после чего США заставили бы воевать и без Пирл-Харбора. Возник бы естественный оборонительный союз США, Японии и Латинской Америки. Глобальная война кончилась бы, вероятно, победой США и уничтожением жизни на половине планеты созданными в ходе войны атомными бомбами. Возможно не было бы направленного уничтожения евреев, но это многократно компенсировалось бы ненаправленным уничтожением людей, всегда сопровождающим становление нашего общественного строя.