Лев Александров - Две жизни

Теперь Сталину уже не имело политического смысла спешить со штурмом Берлина, т. е. с окончанием войны. Надо было прежде всего закрепиться в аннексируемых территориях и в будущих сателлитных государствах. Ведь создать необходимые предпосылки для их правильной судьбы, обеспечить правильное направление их будущего развития гораздо легче в ходе войны, чем после преждевременной капитуляции Германии.

К апрелю на севере и на юге война практически завершилась, и можно было вернуться к вопросу о Берлине. 1 апреля Сталин вызвал в Кремль Жукова и Конева. На встрече присутствовали Молотов, Маленков, Микоян, начальник Генштаба генерал Антонов и его заместитель по оперативной части генерал Штеменко. Сталин прочел собравшимся якобы полученную им анонимную телеграмму, подписанную "иностранный доброжелатель". В этой телеграмме утверждалось, что англо-американские силы под командованием фельдмаршала Монтгомери собираются начать наступление от Рура, обойти и взять Берлин. Поэтому надо торопиться. Он предложил Коневу и Жукову через сутки представить отдельно их планы наступления на Берлин. При утверждении плана Конева Вождь остановил свой карандаш в точке карты, отстоящей на 70 километров к юго-востоку от Берлина. Это означало, что отсюда Коневу разрешается идти на Берлин. И началась гонка. Оба полководца помчались из Кремля к своим самолетам. Конев поднялся в воздух через две минуты после Жукова.

Бои по преодолению мощнейших немецких укреплений на подступах к Берлину были ужасны. Вождь непрерывно подзуживал участников скачки, сообщая по телефону каждому об успехах соперника. 20 апреля, в день рождения Гитлера, войска Жукова взломали последние пригородные укрепления. В этот день Жуков выиграл гонку. Армии Конева вели в это время бои с армией генерала Венка, безуспешно пытавшегося прорваться к окруженному Берлину.

В начале каждой серии блестяще сделанной и лживой телевизионной эпопеи Романа Кармена "Великая Отечественная" хорошо поставленный голос Василия Ланового, цитируя Брежнева, произносит скорбные слова о двадцати миллионах советских людей, погибших на фронтах войны.

Это число, 20 000 000, возникло не сразу. В первые годы после войны по приказу Вождя наши потери оценивались в семь миллионов. Число 20 миллионов впервые назвал Хрущев. По-видимому, иначе не удавалось свести концы с концами после Всесоюзной переписи населения. По анализу И.Ю.Писарева (заместитель начальника ЦСУ РСФСР) истинное число наших погибших без учета умерших от голода ленинградцев 27 миллионов.

На восточном Фронте Германия потеряла 6,9 миллиона человек. Таким образом, каждый убитый Фриц захватил с собой на тот свет по меньшей мере четырех Иванов.

Из пяти миллионов советских военнопленных к концу войны остались в живых около миллиона. Вождь не разрешил в свое время подписать международную конвенцию, и немцы могли делать с нашими пленными, что хотели, не обращая внимания на Международный Красный Крест. Сколько человек из оставшегося миллиона выжили после войны в отечественных лагерях, не поддается оценке.

До сих пор каждая война заканчивалась созданием причин следующей. Жадные и недальновидные победители считали самым важным не обеспечение длительного мира для своих и не своих народов, а извлечение сиюминутной выгоды для своего государства. При этом политические руководители, как правило, не делают различия между размерами, мощью и политическим престижем своей страны и благополучием и счастьем людей, эту страну населяющих.

Первая мировая война оставила Европу вполне подготовленной для второй. Версальский мир «тигра» Клемансо разорил Германию непосильными контрибуциями, отнял ненужную Франции Эльзас-Лотарингию, почти отрезал от страны Восточную Пруссию и обеспечил в конце концов приход к власти первого попавшегося националистически настроенного параноика.

Устройство Европы после второй мировой войны было еще более абсурдным. Огромно число искусственно созданных нестабильных политических образований, "горячих точек", казалось бы неминуемо ведущих к новому взрыву, оставленных главными хозяевами мира в мае 1945 года, Сталиным и Рузвельтом. Жадность Сталина и равнодушие Рузвельта к судьбе народов Европы, да и других континентов, до сих пор держат мир в напряжении.

Я полагаю, что мир спас от новой войны (во всяком случае сделал больше других политических деятелей для спасения мира от новой еще более страшной катастрофы) наиболее дельный с моей точки зрения американский Президент за всю историю страны, Гарри Трумэн. Во-первых, он не побоялся взять на себя ответственность и продемонстрировал мощь атомного оружия, убедительно доказав невозможность глобального военного столкновения. Во-вторых, он утвердил "План Маршала", не пожалев денег, техники и всех огромных ресурсов Соединенных Штатов для восстановления Западной Европы, в первую очередь разоренной Западной Германии.

Возвращаясь к тому, с чего я начал эти записки, подчеркну еще раз бессмысленность подхода к политическим событиям на основе понятий «хорошо» и «плохо». Историк должен описывать, а не оценивать. Кажется, я не смог полностью выполнить эту заповедь.

Глава XVII. БОРИС

Борис Александрович перевернул последнюю страницу рукописи. Конечно, и раньше он о многом знал или догадывался, но такого концентрированного безжалостного описания войны «сверху», с высоты, так сказать, птичьего полета, пожалуй еще не встречал. Если дождется времени, когда это станет возможным, обязательно попробует опубликовать. Хотя вряд ли доживет. Всегда думал, что умрет раньше Сергея. Может быть редко болеющие здоровяки легче ломаются после первого же удара.

И потом, что-то не видно существенных изменений идеологии в ходе горбачевской «перестройки». Пока — разрушают. Дай Бог, чтобы не "до основанья".

Борис Александрович положил папку с "Историческим исследованием" в особый запирающийся ящик в правой тумбочке письменного стола под собственные рукописи. Подождем.

На поминки Борис Александрович не пошел. Некомфортно было ему в академическом и номенклатурном окружении. Спрятав рукописи, он достал из холодильника графинчик (мамин графинчик), налил до краев винный с вензелем зеленый бокал водкой, настоенной на апельсиновых корочках, встал:

— Прощай, Сергей Лютиков, или до свидания, если за чертой действительно что-то есть. Тогда встречай меня в конце туннеля вместе с барыней. Недолго осталось.

Борис Александрович знал, что он быстро опьянеет. Не то, что в молодости. Поэтому спешил. Через двадцать минут уже спал, свернувшись калачиком.