Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
белый дуб словно платиновый или алюминиевый дуб
косо замертво стоит словно молит
И сыр-дарьинская гиена крапчатая лижет алым спелым
языком металлоствол как живоносный солончак иль
кость младых могил
Гиена дальней дальной Сыр-Дарьи как оказалась ты у дуба
близ Москвы
О Боже! миновало пять ночей и дней неразличимых после
войны
Теперь нет ни Москвы ни Сыр-Дарьи
Ни Азьи ни Руси…
Второй пейзаж после апокалипсиса
На том месте где упала отжила отсияла отплескалась
многосолнечная многозвездная водородная бомба
На самом дне лазоревого циклопического пирамидального
кратера
Лежит пылит чудит ворожит златосизый дивносизый
безвинный маслянистый майский жук рогач
Он лежит на спине и мается тщится хлопочет пыльцовыми
проворными извилисто златистыми лапками
Он хочет перевернуться со спины и встать на лапки и с
медовым сытым гудом полететь взойти восстать в небеса
лазурные как прежде
Да нет у него спины
Да некому на всей земле его перевернуть
Третий пейзаж после апокалипсиса
Война уже окончилась
Давно давно давно давно
А суздальский древлий одинокий ворон в голом голом
голом словно замогильный череп поле
Все закрывает лапой ослепшие от взрыва остывшие
пустынные очи очи очи
Все закрывает закрывает закрывает лапой бывые глаза
Четвёртый пейзаж после апокалипсиса
В далеком далеком далеком блаженном бухарском лазоревом
кишлаке Чорбакри Мазари трехлетний мальчик Тузук-бача
плывет живет растет струится длится ликует в рисовом
полуденном илистом глинистом родном летнем арыке
Он плывет и смеется и кричит биясь виясь ногами и руками
в теплой родимой лепетливой говорливой исконной
хлебной воде воде воде: Оя мать моя! Ата отец мой!
Оя!.. Ата!..
Он плывет и не знает что нет уже на земле ни матери ни отца
ни кишлака
Оя… Ата…
Пятый пейзаж после апокалипсиса
Послепотопный голубь исходящий лучевым больным
пером
Послепотопный голубь сел на голову рязанской девы
Бредущей в поле с васильковым полевым венком на
дивной чудотворной чеканной шее средневековых
царственных мадонн
Послепотопный белоснежный голубь сел на голову девы
кроток осенен
А дева златым гребнем расчесывала златистую осиянную
тугую косу былых и нынешних времен
Только это был не белоснежный голубь а седой палый
ворон опален
Только это спелая нагоголовая безумная вся в метастазах
дева расчесывала гребнем медным не косу
А струистую лучистую пагубную смертоносную ветлу
И чернобыльский недужный ветер в мертвом рязанском
иль суздальском поле носил носит златокудри жениха
Сомлевшего сгоревшего без вести без кости без тла
И тень его витает бродит по нагой земле не зная на что
пасть
Господь не дай
Первая элегия после апокалипсиса
Ау ау всё мертво на земле
Последний оловяный жидкий облученный лист похожий
на металл летит лиется с последнего болезного дуба на
преждевременную лысину последнего безгорлого
безъязыкого певца
А над листом а над певцом как саранча всех прожитых
времен витает адова вселенская чернобыльская
хиросимская несметная зола
Русь! вот и дошла ты до исхода до конца до тернового
венца
Весь божий мир весь божий свет весь божий люд все
племена безвинные с собой на Крест распятый захватила
вознеслась
Господь куда глядело око ярое Твое? куда вела Твоя
подъятая разгневанная длань?..
Господь я умер но с Тобою не в согласьи я
Прости мя
Вторая элегия после апокалипсиса
Опухолевидные слепые облака идут грядут над Русью
И зверь от них бежит в нору а человек в избу
И лишь безногие безвинные леса бежать не могут
И сыплют сыплют сыплют облученную листву в траву
О Господи! кто сотворил затеял златолистопад в весеннем
изумрудном новорожденном лесу?
Третья элегия после апокалипсиса
Русь! Там последняя лошадь твоя под последним
облученным недужным дубом пасется хрипя умирая
бережется хоронится
Облученная охваченная обмученная опухолями лошадь ест
облученные неплодные желуди
Которым не родить не взойти дубами никогда
Так роща нерожденная невышедшая уж похоронена
дубовая во чреве гиблых желудей
Русь! там в суздальском ополье корова без сосцов снесла
двухголового липкого теленка
И две новорожденные млечные головы рыщут ищут сосцы
а их нет
И Иисус Христос шел на Русь чтоб её спасти
Да заблудился в послеатомных урановых безумных
вымахавших до звезд конских щавелевых
коровьих лопухах козьих сорняках
И там уснул навека
И в небе летел летит безногий журавль с павлиньим
хвостом и с высот блеял блеет как библейская безвинная
закланная далекая блаженная овча
О Господь земля пуста от грешных ярых человеков
да безвинный зверь немой зачем безвинно пострадал?
Сироты
О бело облако весь день грезит дремлет стоит над осеннем
целебным студеным лесом лесом лесом
О бело облако стоит над златолесом
Тогда я прихожу под облако и нахожу целокупный
целомудренный белый затаенный гриб под сокровенной
яхромской елью
И кладу его дымно нежно хищно упоенно в берестяное
лакомое вологодское лукошко елейное
Тогда облако хранительное обиженно опустело отошло
пошло полетело отболело
И сиротой неутоленной потекло над Русью где сирот сирот
сирот как звезд в мороз небесных
Печорские последние монахи
Печорские последние душецелительные древлие монахи
на руських неоглядных жемчужных ледяных снегах
снегах снегах
Печорские целебные черные таинники монахи рухлые
последние дряхлые едва стоят едва молят дышат тяжко на
руських рождественьских святых неоглядных снегах
Монахи монахи последние печорские древлие согбенные
ивовые старцы мудрецы вы колодези родники
ручьи врачующие целебные в песках
Но скоро вы истаете навек как талый полевой апрельский
снежный бегучий прах
И что? куда? зачем? без вас верблюжья русская кочующая
одинокая пустынная иссохшая душа?
Куда? к кому? прильнет? кто напоит усладит утолит ея?
что сирота без вас?
Но скоро вы истаете как снежный прах
А бывало — с сенокосов сеновалов спелых деревенских жен
в корзинах вместе с сеном золотом медвяным проносили
тайно в монастырь в святых младых ночах
И сладили терзали истекали ублажали услаждались до утра
И Христос всю нощь прощал прощал прощал…
Русь-деревня
В золотом златом сиянии шелесте лепете шепоте осыпи
распаде разброде сентябрьских российских лесов
лесов лесов
Как дитя болезное родимое тайно усыпающее отходящее в
тихой резной голубой холмистой ржаной полевой
льняной колыбели необъятной Руси зыбке люльке
вечерней древностной лепетной тихостной ветхостной
Покоится средь осенней дымчатой матерчатой золотистой
густой озими овиди огляди
Покоится хоронится бережется смиренное покорное
увяданье умыканье усыпанье умиранье русских
наших последних блаженных златых деревень деревень
Русь! куда теперь
Метель костей
Метель братоубийственных всевластных необъятных пуль
мятеж метель сошла на Русь опустошила избы домы
храмы города поля
Потом метель снегов братоубийственные рвы ямы
неглубокие поспешные несметные опричные кишащие
заживо могилы замела отпела одиноко погребла
Гой! Гой! Гойда! Ура! ура! ура…
Одному живому на Руси неистовой бездонно гробовой
одному усатому кромешнику косноязыкому Вождю
убивцу душегубу кату гой! Ура! ура…
Но вот сошли изшли покорливо червивые весенние тало
тало кровомутные незрело погребальные снега снега
снега
Ура! ура…
Иль длится тлится кровавый клич татарской волчьей
низкой конницы в порубленных снегах избах градах
главах: Уран! Уран! уран…
Но! вода весенняя незрячая капризная опухлая уносит
