Александр Житинский - Фигня (сборник)
– Никуда мы не уйдем… – покачала головой Ксения Дмитриевна. – И соседей он не выселит, они ему нужны…
– Зачем? – удивились мы.
– Он ими прикрывается. Как чего не сделали, первый козырь: вы же знаете, в каких условиях мы работаем!.. Но отрасль из него надо вынуть.
– Обязательно! – сказала я. – Техника безопасности, например, это же очень конкретно. Я должна знать, как минимум, где они работают! Если наверху, то нужно следить за тем, чтобы не упасть. Если внизу, то чтобы на тебя не упало. Правда? Если на морозе, то варежки, а у компьютера варежек не нужно, нужны защитные экраны…
– Решено. Выступаем, – сказала Ксения Дмитриевна. – Пускай едет на край света и привозит нам данные.
– А соседей… Ксения Дмитриевна… Неужели не выселит? Неужели мы так и будем здесь жить… – я чуть не заплакала от тоски, когда до меня дошла по-настоящему эта мысль.
– Жить-то ладно, – сказала мудрая Ксения Дмитриевна. – Неужели мы так работать будем?
АННА СЕМЕНОВНА: Слава богу, еще один день позади. Последней Горгона ушла.
– До завтра, Анна Семеновна.
– Всего хорошего, Горгона Михайловна.
Я пошла проверять рабочие помещения с ключами.
Зашла в лабораторию женщин. Никого. Заглянула за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты.
Выключила свет, заперла дверь на ключ.
Заглянула к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне знаки делает: тихо!.. Я киваю: что же, не понимаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор смотрит без звука. Там хоккей.
– Я ушла, – шепчу. – Осторожней с огнем.
Улыбнулась, помахала рукой.
Постучала к Сабуровым.
– Открыто! – голос Веры.
Приоткрыла дверь, а там наш Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа – дочка. У него уже кусок в рот не лезет.
– Петь, – говорю, – рабочий день-то кончился. Или не заметил?
Он вскочил, не успев прожевать. Смотрит на меня благодарными глазами.
– Спасибо за угощение. Я пойду. Анне Семеновне нужно помещения сдавать…
Видно, никак его не пущали. Вот прицепились!
– Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком смотреть? – Сабурова мне недовольно. – Может, человек хочет сверхурочно поработать?
– Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги?
– Не волнуйся, найдем чем платить!
А Петька суетится, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел.
– Спасибо, Анна Семеновна, – шепчет. – Еле ноги унес.
– Ты радоваться-то погоди.
Убежал домой, к мамке. Скрутят они его, как пить дать.
Вдруг открывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки.
– Анна Семеновна, как хорошо, что вы не ушли! Нам для статистики не хватает одной анкеты вспомогательных служб. Пожалуйста!
– Не, никаких служб. Я работу кончила.
– Анна Семеновна, миленькая! – Люська из комнаты кричит.
Зашла. Там у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету.
– Я буду спрашивать, вы отвечайте – да или нет.
– Давайте, только быстро.
– Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение?
– Да. А что это?
Она крестик поставила и дальше.
– Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами?
– Ой, да ну вас! – говорю. – Я не пойму что-то.
– Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? – перевела Люська.
– Да я только так и общаюсь.
– Значит, да, – Виктория важно. – Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда?
– Нет. У меня никаких резервов нету.
– Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?
– Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, – я вздыхаю.
– Пишите: да, – Люська командует. – Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.
– Я кофе сварю. Закончим! – старуха решительно.
Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся – не остановить.
Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, на открылась.
Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – помер. Толкнула его.
– Слава, ты что?
Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая.
– Слава, ты не заболел? Иди домой.
Он головой трясет.
– Что же ты – здесь ночевать будешь?
Он кивает.
– Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.
Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол.
– Да что у тебя – язык отнялся?!
Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава Богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал.
Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла.
– Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем.
И дверью – хлоп.
БУСИКОВ: Тихо в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее.
Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
Услышал мяуканье за дверью, поднялся.
– А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
– Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь…
Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была ни была! Нажал на клавишу.
– Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава…
КАТЯ: Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.
– Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит…
ЛЮСЯ: Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
„Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…“
– Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
– Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать…
– Ничего по селектору в любви объясняться!
«…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…»
– Интересно, какой? – я отхлебываю чай.
«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну, хоть заколку, что ли…»
– Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
«…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?
Твое лицо мне снилось много лет,Оно всплывало медленно и властноСредь лиц других, унылых и несчастных,Среди людских больших и малых бед…»
ГОМЕР: Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна – та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея…
И сразу исчезало все: дела,Людские лица, суета мирская…Та приближалась, как волна морская,Неотвратимо и легко ты шла…
САБУРОВА: Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой.
«…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…»
– Совсем чокнулся, – бормочу я.
– Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька.
«…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…»
Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.
– Ты, Пигмалион! Может дашь людям поспать?!
БУСИКОВ: Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.
