Гвен Купер - История одной кошки
— Мисс, с вами все в порядке?
Подошел официант и навис надо мной, его лицо выражало тревогу.
— Я в порядке. — Голос прозвучал глухо. Я откашлялась. — У вас есть телефон?
— В глубине зала. Рядом с туалетом. — Он махнул в сторону кухни. — Вы уверены, что все хорошо?
Я нагнулась над бумажником, чтобы найти пару банкнот и мелочь для телефона, и волосы упали мне на лицо. Когда я подняла глаза, официант продолжал смотреть на меня с тревогой. Я слабо улыбнулась.
— Просто не так голодна, как думала.
Кто-то нацарапал на металлическом корпусе платного телефона «Чти Господа». Аппарат съел два четвертака, и только после третьего раздался гудок соединения. Ноэль снял трубку мгновенно.
— Как она? — спросила я.
— Спит, — ответил Ноэль. — Отрубилась сразу же, как только переоделась в сухое. Я хотел ее разбудить и заставить поесть, но решил, что сон для нее сейчас важнее.
— Спасибо, Ноэль. — Как бы я ни откашливалась, кажется, так и не смогла избавиться от хрипотцы. В моем голосе не было благодарности. Хотя я была очень благодарна. Да и сам голос не походил на мой собственный. — Утром я за ней зайду.
— А где ты будешь спать?
Я засмеялась — хриплым, лающим смехом.
— Нигде.
Делать мне там было нечего, но я все равно возвратилась на Стэнтон-стрит. Кран продолжал работать — добрался уже до второго этажа. Я видела, как его челюсти пронзают стены спальни Лауры, пожирая кукол и настольные игры, которые навсегда поселились у нее в шкафу, когда она выросла. Занавески, которые сшила ей миссис Мандельбаум. Обои, которые мы выбирали не один день, а потом несколько часов клеили в комнате, до этого оклеенной нотными листами. Все это кран сожрал и не подавился.
Несколько лет я ждала, что Лаура спросит меня о том дне. Я ждала, что дочь засыпет меня вопросами, но она так ничего и не спросила. Хотя я всегда думала, что, если бы она спросила, почему я вернулась, почему стояла там до самого утра в мокрой, мятой одежде, которую не снимала весь день, — такая практичная девочка, как Лаура, не получила бы вразумительного ответа. Я не смогла бы объяснить ей, почему осталась, почему должна была увидеть, как все — всю нашу общую жизнь — разрывают на куски. Почему-то я решила, что разрушению тоже нужен свидетель. Свидетель не в том смысле, в каком его употребляют адвокаты. Не совсем.
Я осталась по той же причине, по которой человек целую ночь просидел бы у кровати умирающего друга. Потому что этого требует дружба. Потому что никто не должен умирать в одиночестве.
Тот же автобус, который отвез людей в мотель у аэропорта, на следующее утро приволок всех назад. Полиция попыталась найти некоторые личные вещи в обломках разрушенного здания. Раскисшая от воды мебель, одежда, мокрые подушки, порванные фотографии, горшки с раздробленными растениями, старинная серебряная щетка для волос, метры спутанной пленки из видеокассеты, гитара с треснувшим грифом, скрученный провод от утюга, щетка для кошачьей шерсти, бесчисленные осколки фарфора, треснувшая памятная тарелка в честь свадьбы принца Чарльза и леди Дианы… Все добытые вещи полицейские складывали во влажную кучу на том месте, где еще вчера стоял наш дом.
Ноэль привел Лауру назад, когда я топталась в грязи, разглядывая все, что осталось, но я опять попросила увести ее. Не хотела, чтобы она это видела, чтобы видела, как я роюсь в куче разбитых вещей прямо на улице, как нищая на мусорке.
Мне понадобилось пять часов, чтобы найти ее. Опять пошел дождь. Мои руки были расцарапаны и кровоточили. Не знаю, то ли от пыли, то ли от душивших меня слез, но дышать было трудно, глаза слезились. Мои бывшие соседи — те, кто снизошел до того, чтобы так же ковыряться в грязи, — давно разошлись. К тому времени, как нашла то, что искала, я осталась одна. И сразу пошла за Лаурой.
В конечном итоге все жильцы нашего дома получили компенсацию за три дня, проведенных в мотеле, и подарочный сертификат на двести пятьдесят долларов, чтобы купить одежду в «Сирс», — спасибо Красному кресту. И все. Двести пятьдесят долларов за дом. Двести пятьдесят долларов за жизнь. Жильцы с детьми спрашивали: «Но куда мне вести ребенка? Куда мы пойдем?» Им отвечали, что они должны отправиться в одну из городских ночлежек, где могут оставаться сорок дней, пока их официально не признают бездомными и они не получат помощь от государства. Не думаю, что кто-нибудь согласился на это предложение. Не уверена. Я больше не видела большинство из них, только мистера Мандельбаума — и когда я его нашла, то сразу поняла, что он ни у кого помощи не примет.
Если владельцы здания не могли компенсировать его снос, право собственности переходило к городу за невыполнение обязательств. Они продали место застройщикам за миллионы. В итоге там возвели кооперативный дом, стоимость однокомнатной квартиры в котором начиналась с цифры 1,2 миллиона долларов.
Но стройка началась не сразу. Она долго-долго не начиналась.
Пару дней мы жили у Ноэля с женой и двумя детьми, но невозможно бесконечно пользоваться чужой добротой. Их квартира в Ист-Виллидже и без того была тесной. Несколько недель мы ночевали на гостевых диванах у друзей, в спальных мешках, в то время как я пыталась управлять магазином и ждала, когда страховая компания пришлет мне чек. Лаура почти все время пребывала в полубессознательном состоянии, забывалась беспокойным сном, в котором металась, вертелась и звала Хани или мистера Мандельбаума. А когда не молчала и не спала, выплескивала на меня свою злость, требуя вернуть ее любимое одеяло и заветную ночную рубашку, без которых не могла спать.
Иногда я злилась в ответ, думая, что дочь намеренно мучает меня, потому что она наверняка знала, что нельзя вернуть все то, что мы потеряли. Как много я отдала бы за возможность все вернуть. Сейчас я понимаю, что ей нужен был кто-то для вымещения злости, чтобы обрести силы бороться и пережить те непростые времена. Однако по большей части она пользовалась своей детской прерогативой (поскольку все еще была ребенком, хоть и начинала взрослеть) и требовала от матери того, чего ждут от любой мамы, — все изменить к лучшему.
Но я была не в силах. Я ничего не могла изменить к лучшему. Чувство обиды росло с каждым днем, хотя о чувствах Лауры я могла только догадываться. Если мы не кричали друг на друга, значит, вообще не разговаривали, но я каждый день рассказывала ей, что пытаюсь связаться с Анис, что та сумеет как-то нам помочь, что это может случиться в любой день. Анис колесила по Европе. В то время у людей не было мобильных телефонов. Ни у кого не было электронных адресов. Я оставляла сообщения у ее менеджеров, которые заверяли меня, что сделают все, чтобы дозвониться до нее в каждом городе, где она останавливается. Однако складывалось такое впечатление, что она всегда выезжала из гостиницы и мчалась в следующий город до того, как они успевали с ней связаться. Вероятно, они посчитали меня докучливой поклонницей и решили не тревожить Анис.
Через пять недель я узнала от страховой компании, что моя страховка не покрывает случаи аварийного сноса здания городскими властями. К тому времени мы с Лаурой стали жить в дешевых гостиницах в Нижнем Ист-Сайде, и мой счет в банке практически исчерпался. Я устроила «окончательную распродажу» в «Ушной сере» — продавала все, что могла, за цену, предложенную увлеченными коллекционерами, которые всегда были моими лучшими покупателями. В конечном итоге я вручила ключ и договор об аренде Ноэлю. У меня все еще оставались сотни пластинок — либо поцарапанных, либо поврежденных, либо не представляющих интереса для коллекционеров, и пара десятков тех, с которыми я сама не могла расстаться. В любом случае они не имели особой ценности (хотя, по-моему, Лаура этому не поверила, когда увидела, сколько пластинок остались непроданными), но тем не менее их можно было неплохо продать просто потому, что они старые. Все пластинки вместе с моими личными вещами из магазина отправились на хранение на тот самый склад, который я сняла, когда только родилась Лаура. Очередная страница моей жизни была сложена в коробки, убрана в темную комнату и оставлена там покрываться плесенью и пылью.
Мы жили в коммунальном доме в Гарлеме — единственное, что я могла себе в то время позволить, и, кроме того, оттуда легко можно было добраться на метро в кадровые агентства Мидтауна, куда я обращалась, — когда наконец-то в начале августа объявилась Анис. Я брала Лауру с собой на все собеседования и экзамены на скорость печати — а как я могла ее оставить? — и это, равно как и отсутствие «настоящего» места проживания, не помогало мне в поисках работы. Бóльшая часть из того, что сказала Анис о своей дирекции — которая, как я и подозревала, даже пальцем не пошевелила, чтобы передать ей мои сообщения, — нецензурная брань. Через несколько дней она их всех уволила, и новость о том, что в разгар международного турне Анис Пирс «по творческим разногласиям» уволила своего директора, даже попала в газеты. Новая управляющая компания, с которой она быстро подписала контракт, предоставила нам с Лаурой квартиру. Анис предлагала нам намного больше, но я отказалась принимать ее помощь. Знала, что никогда не смогу расплатиться.
