Леонид Пантелеев - Верую…

Женщина эта писала, что ей приятно было познакомиться, хоть и заочно, с автором «Республики Шкид», книги, которую она и сын ее читали еще в начале двадцатых годов. Писала и о другом — что судьба ее сына похожа на мою: он, как и я, воспитывался в детских домах и в колонии. И ей тоже в начале революции довелось поработать с беспризорными детьми и детдомовцами.

Кончалось письмо такими словами:

«Теперь я не работаю, получаю пенсию, но по-прежнему интересуюсь вопросами воспитания молодежи. Мои внуки никогда не поймут и не узнают „наслажденья, кто картошки не едал“. Настолько различны условия жизни».

Я ответил Наталии Сергеевне Маркевич. Она незамедлительно откликнулась, прислала очень большое письмо, рассказала о детстве своего Юрки, о том, как жили они в деревне, как зимой мальчик учился, а летом «брал кнут и шел в подпаски к кому-нибудь из хозяев».

Теперь сын Наталии Сергеевны — крупный деятель, работает в промышленности, долго жил в Польше в правительственной командировке. Сейчас он проживает в одном из наших южных городов, у него у самого дети — два сына, оба студенты. Жена Юрия Борисовича — партийный работник, закончила с отличием университет марксизма-ленинизма, она — подполковник запаса.

О себе Наталия Сергеевна писала:

«Читаю, слежу за газетами, слушаю радио, люблю музыку, нахожу, что жизнь сейчас интересна, полна событий».

Единственное неудобство — живет в проходной комнате, да еще не одна, а «с подселенной незнакомой гражданкой».

На сына не жалуется. Наоборот, оправдывается, почему не едет к нему:

«Здесь у меня друзья по работе, по эвакуации, а сроднившись с коллективом, жаль терять его».

В постскриптуме Наталия Сергеевна пишет, что у нее сохранилось несколько документов 1918–1920-х годов. Они ей уже не нужны.

«Если хотите, с удовольствием подарю их Вам, — писала она. — Быть может, они Вам на что-нибудь и пригодятся».

Я поблагодарил. Она прислала.

Документы оказались не такими уж интересными, и все-таки я извлек их из конверта с волнением. Некоторые, написанные от руки на плохой серой бумаге времен гражданской войны, буквально рассыпались от одного прикосновения, и стоило большого труда расшифровать и переписать их, прежде чем они превратились в труху.

«М. Н. О.

Iнспектор перекопiвськой

вищоï початковоï школi

Травня 20 дня 1919 р.

№ 65

Дал це Наталицi Сергiевне Маркевич в тiм, що вона дiйсно е вчителка в моей школе.

Ниже — подпись и печать: аббревиатура Украинской Народной Республики и герб ее — трезубец.

И еще одна — такая же ветхая, разваливающаяся бумажка с совершенно выцветшими чернилами:

«Роменскiй Вiддiл

Народноï освiтi

№ 2471

28 червня 1918 р.

До вчителки перекопiвськой

вищоï початковоï школi

Наталки Маркевич

Вiддiл Народноï освiтi повидомляе, що Ви призначенi на посаду вчителки французськоï и нiмецскоï мови в перекопiвську вищу початкову школу з 19 листопаду 1918 року.

Посылая мне эти уже ненужные ей старые документы, Наталия Сергеевна писала:

«При оформлении на пенсию в районном отделе социального обеспечения инспектор ни за что не хотел засчитать мне эти годы, так как бумажка, видите ли, оформлена не так, как полагается:

— Кто вас знает, работали вы или нет, — были его слова.

Вместо ответа я посоветовала ему перечитать в Кратком курсе главу о военном коммунизме. Все-таки мне пришлось доказывать свою правоту через Министерство соц. обеспечения РСФСР».

Читая эти строки, я слегка даже содрогнулся и подумал, что уважаемая читательница моя — человек весьма энергичный, волевой, настырный, из тех, кому пальца в рот не клади…

И все-таки мне было не только интересно, но и как-то душевно необходимо читать ее письма. Маша переписка затянулась на целых пять лет. За эти годы у меня скопилось около трехсот писем Наталии Сергеевны. К сожалению, моих писем к ней, которых было, вероятно, ненамного меньше, вернулось ко мне — совсем недавно — всего шестьдесят семь. Из них лишь десять-двенадцать представляют какой-то интерес. Несколько писем, напечатанных на машинке, сохранилось у меня в копии. Самые же интересные письма кому-то понадобилось изъять или уничтожить. Кому и почему — это читатель поймет из дальнейшего.

В солнечный январский день тысяча девятьсот семнадцатого года по шоссейной дороге Петроград — Царское Село мчался на полной скорости большой темно-зеленый, пушечного цвета, автомобиль марки «Испано-Сюиза» — «Альфонс XIII», выпуска последнего предвоенного года. Мягко подпрыгивая на ухабах и густо погукивая, мотор обогнул заснеженные Египетские ворота, свернул на широкую Кузьминскую улицу, миновал кирпичные казармы Собственного Его Величества сводного пехотного полка и Собственные Его Императорского Величества гаражи, оставил слева ампирные колонны католической церкви и слегка затормозил у ворот Александровского дворца.

Часовой-конвоец в косматой маньчжурской папахе, сделав шаг вперед, взял на караул. Машина въехала в очищенный от снега дворцовый двор и плавно подкатила к боковому, непарадному крыльцу. С подъезда, приложив руку к козырьку, сбежал молоденький дежурный офицер, без шинели, с болтающимися на груди адъютантскими аксельбантами. Шофер — весь в кожаном, в больших круглых авиаторских очках — уже открывал дверцу мотора. Офицер помог — скорее символически, кончиками пальцев слегка коснувшись локтей, — выйти из машины еще не старому генералу с седеющей профессорской бородкой.

— Благодарю, — сказал генерал, незаметно разминаясь и принимая нужную осанку.

— Ее величество изволит ждать вас в маленькой гостиной…

— Государыня? — слегка удивился генерал.

— Да, ваше превосходительство… Ее величество просили вас проследовать к ней.

В сенях генералу помогли раздеться. Перед большим в золоченой раме зеркалом он нацепил на нос пенсне, поправил черепаховым гребешком бородку, зачесал назад серебрящийся ежик, Рука его слегка подрагивала.

Дверь перед ним распахнул высокий, худой, с рыжеватыми бакенбардами скороход в малиновом камзоле, в белых чулках и в огромной треуголке.

— Прошу следовать, ваше превосходительство, — сказал он, умеренно наклонив голову. И, вытянув длинную руку, пошел своими скорохожьими шагами, умудряясь идти и впереди генерала, и словно бы не опережая его, распахивая перед ним одну за другой высокие белые с золотом двери, пропуская генерала, закрывая за ним двери и снова оказываясь на какое-то незаметное время впереди…

Государыня сидела в своей небольшой «интимной» гостиной, обставленной отчасти в стиле модерн, отчасти сохранившей убранство былых, классических времен. Императрица что-то шила или подрубала, что-то большое, белое, может быть простыню или пододеяльник.

Генерал, сдержанно звякая шпорами, сделал два быстрых шага вперед и склонился в церемонном поклоне. Императрица слегка сгребла, смяла на коленях свое рукоделие, делая вид, что собирается сбросить его с колен и подняться.

— Простите мне, генерал, — сказала она, изображая на лице улыбку. — Я вас принимаю слишком по-домашнему…

Он устремился вперед.

— Ваше величество… наоборот… я тронут… я глубоко польщен…

Он низко склонился и поцеловал ее руку, от которой пахнуло тоже чем-то домашним: скорее мылом, чем духами.

Она указала на кресло:

— Прошу вас, генерал.

Он сел.

— И позвольте мне, — сказала она, перекусывая крепкими зубами белую нитку, — позвольте, я буду продолжать заниматься своим делом.

Он ответил поклоном.

— Здорова ли ваша супруга? — выговорила она с чуть заметным акцентом.

Генеральские щеки слегка порозовели. Вторая — молодая — жена его была притчей во языцех.

— Благодарю, ваше величество. Жена здорова.

— А дочь?

Он поблагодарил поклоном.

— Я хорошо помню ее печальную историю. Надеюсь, она уже оправилась?

— Да, ваше величество. Она — человек мужественный. Ведь в наших жилах, и во мне, и в ней, течет казачья кровь.

— У нее, кажется, сын, мальчик?

— Сын и дочь, ваше величество. Девочка. Совсем малютка.

— Как ее назвали?

— Ирина.

— Модное имя.

— Да. Совершенно верно, ваше величество. Ирин стало последнее время многовато.