Леонид Пантелеев - Верую…
С завистью гляжу на нынешних молодых родителей, тех, что приходят с детьми в церковь, учат их на людях молиться. Но ведь и эти — таятся. И дети их не дома учатся, а в школе и, следовательно, тоже вынуждены жить двойной жизнью. Да и не самых маленьких чаще водят (тех только бесстрашные бабушки носят к причастию), а таких, кому можно сказать: не говори, скрывай, прячься, таись…
И таятся, прячутся, а если решаются не таиться и не прятаться, то тут же попадают под огонь антирелигиозников, идейных попечителей, а бывает, и врачей-психиатров.
В отделение, где полтора года лежала Маша, привезли девушку-евангелистку. Болезнь ее выражалась в том, что она не таясь молилась. И как же лечили ее от этой болезни?
— Если будешь сегодня вечером молиться, завтра утром не пойдешь на прогулку.
Или:
— Если не оставишь дурь — лишу свидания.
Я говорил об этой Наташе с Машиным лечащим врачом. Он уверял меня, что это — неправда.
— У нас много религиозных, и мы с уважением относимся к их вере.
Очень скоро Наташу выписали. Во всяком случае, на отделении ее не стало. Не мое ли пассивное вмешательство сыграло тут роль?
79Если гонения на церковь за последние годы, после Хельсинки, несколько поутихли, то преследование так называемых сектантов, особенно адвентистов и пятидесятников, наоборот — ожесточилось.
Мало кому известно, что в Москве в посольстве США уже больше года скрываются две семьи пятидесятников — четверо взрослых и трое детей…
Как же они туда попали? А так и попали. Приехали в Москву, узнали нужный адрес, разведали, вероятно, исподволь, где вход, на ключе ли дверь, как и кем охраняется… Потом пошли всем скопом, сгрудившись, с мешками и катулями, и, проходя мимо охраняющего посольство милиционера, по сигналу своего старшего, ринулись к подъезду. Семеро прорвались, восьмого — семнадцатилетнего мальчика — схватил милиционер.
Пятидесятники заявили, что не покинут здание посольства до тех пор, пока им не будет разрешено выехать за пределы СССР.
Согласия до сих пор власти не давали. По сообщениям «Голоса Америки», американцы не один раз уговаривали сектантов покинуть посольство, те отказывались. На днях то же радио сообщило, что будто бы советские власти согласились дать разрешение на выезд двух семей пятидесятников за границу при условии, если прежде они покинут здание посольства. Пятидесятники отказываются, — натерпевшись горя от наших властей, они не могут и не хотят им верить.
Меня в этой необыкновенной истории больше всего занимает судьба того, семнадцатилетнего, которого успел схватить милиционер. Где он? У кого? Какие муки довелось ему претерпеть? И если и в самом деле пятидесятникам позволено будет выехать за границу, хватит ли ума у того, кто решает их судьбу, выдать разрешение на выезд и этому мальчику? Или, как это часто бывает у нас, будут тянуть, волынить, будут ждать очередной вспышки общественного негодования, протестов, телеграмм, заявлений, бойкотов…
Хотя не всегда, далеко не всегда наши внутренние беды, случаи произвола, гонения за веру вызывают эти очередные вспышки на Западе.
Вот только что прошли в Вашингтоне так называемые Сахаровские чтения, много выступало на них наших инакомыслящих, эмигрантов. Много интересного было сказано, много ужасного поведано. Среди других выступил Андрей Синявский, говорил о гонениях на верующих, рассказал душераздирающую историю разорения семьи сектантов. У отца с матерью отобрали и определили в детские дома младших сыновей — совсем маленького и постарше, лет, кажется, тринадцати. Младшего устроили в каком-то селе километрах в восьмидесяти от родного дома, а старшего загнали еще дальше. По словам Синявского, этот храбрый парень несколько раз убегал из детдома, по пути наведывался в другой детский дом, выкрадывал братишку и вместе с ним возвращался домой. Их снова хватали и снова безжалостно водворяли туда, где из них тамошние воспитатели обязаны были вырастить безбожников и активных строителей коммунизма. А ведь что ж — и воспитывают, и выращивают. Если ребенок маленький и начисто оторван от родителей, из него очень легко вырастить и безбожника и кого угодно. Если понадобится — и от родителей отречется.
Я знал тридцатилетнюю женщину, которая в 1937 году, будучи грудным младенцем, в один день лишилась и отца и матери и воспитывалась в детдоме для детей репрессированных. Страшного вырастили из этой девочки человека. Не человека, а робота с запрограммированными убеждениями и психологией. Уже после XX съезда эта образованная, читающая (и даже пишущая) женщина оставалась убежденной сталинисткой, верила всему, что делалось и говорилось в его, сталинские (а также и в нынешние) годы.
Могут задать каверзный вопрос: а как в вашем идеальном демократическом государстве — неверующие родители и те же убежденные сталинисты имеют право воспитывать ребенка в своих убеждениях?
Вопрос действительно каверзный. И все-таки: да, могут, если их убеждения не являются явно аморальными, бесчеловечными, как не могут пользоваться защитой закона изуверские секты, вероучения которых благословляют убийство или самоубийство. Думаю, что чистый сталинизм не может не быть признан учением изуверским, как и фашизм гитлеровского толка.
Но забыл я этих двух мальчиков, по многу раз упорно убегающих из детдома. Что же дальше? А ничего. Рассказал Андрей Донатович Синявский эту ужасную и трогательную историю, похлопали, поужасались и — забыли. А ведь судьба этих двух мальчиков ничуть не легче судьбы Орлова, Щаранского, Ковалева и многих других наших славных правозащитников. Только у тех, у Орлова и Щаранского, — срок. Отсидели свои семь или десять лет, отмучились и опять со своими близкими, со своими друзьями, со своим делом.
А эти два брата навеки приговорены к сиротству, к одиночеству, к духовной смерти.
Выдюжит ли тринадцатилетний, а тем более десятилетний? И не самый ли страшный грех совершается здесь, когда соблазняют «малых сих»?
Но — молчат, набрали в рот воды и молчат, и конгрессмены, и сенаторы, и Эмнисти Интернешнл, и «Вашингтон пост», и «Юманите», и «Унита», и другие представители мировой совести.
80А что же все-таки произошло с Машей? Была ли нами совершена тут какая-нибудь ошибка? Так ли уж мы ни в чем перед ней не виноваты? Нет, разумеется виноваты, и очень виноваты.
Не хватило фанатизма и не было полного единодушия, единомыслия в нашей маленькой семье.
Не было единомыслия и в моей собственной душе.
Это все то же, один из самых распространенных и самых непростительных грехов: попытка служить одновременно и Богу и Мамоне. И недостаток сил, веры, любви к Богу — чтобы оставить все, взять крест свой и следовать за Ним.
Оставить все мы не можем и крест выбираем полегче.
Но что значит, собственно, оставить все? И детей оставить? На кого же? На произвол тех темных сил, от которых пытаемся уберечь собственные души? Но ведь в той же Книге сказано об участи тех, кто соблазнит одного из малых сих.
Остаются два выхода. Или — следуя примеру отчаявшихся пятидесятников, ринуться в первый попавшийся подъезд первого попавшегося посольства и просить убежища. Но ведь далеко не всякий пойдет на это. Не по недостатку храбрости, а потому, что для многих легче оставить злато и серебро, машину, дом и другое имение, чем родную землю…
И второй выход: молить Создателя о ниспослании нам такого порядка жизни, при котором не надо будет ломиться в посольские двери, таясь молиться и таясь учить слову Божьему детей.
Бороться за этот порядок. Но — как, каким способом бороться? Только словом. Проповедью. Убеждением. Кровопролитие, чем бы его ни оправдывали и чем бы ни осеняли — крестом или полумесяцем, — остается кровопролитием и не может не претить душе христианина. Да и всякой доброй душе вообще, ибо душа, по слову Тертуллиана, христианка по самой природе своей.
Упомянув сейчас Тертуллиана, проверил для себя, когда он жил. Этот блестящий карфагенский юрист, живший во втором веке, занялся богословием уже в зрелые годы, после того как принял христианство. То, о чем он писал в своих трактатах, и сегодня, то есть без малого две тысячи лет спустя, звучит удивительно злободневно, трогает и волнует — особенно нас, христиан Восточной Европы и других атеистических государств. Между прочим, он порицал христиан, пытавшихся бегством спастись от мученичества. Он выступил в защиту солдата-христианина, отказавшегося возложить на свою голову венок.
В психологии Тертуллиан — материалист. Чувства не обманывают, все существующее телесно: даже Бог, сотворивший из ничего материю, имеет тело. Бессмертная душа точно так же телесна. Душа ребенка переходит от отца через семя.
Бог един, вечен, свободен.
Бог первее сына, но не по времени, ибо время возникло лишь вместе с миром.
