Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома
— Пожалуйста. Можешь не верить, — сказала она.
Я думала, она сразу уйдет, но она не ушла. Она смотрела себе под ноги, как будто о чем-то задумавшись. А когда она наконец заговорила, ее голос звучал уже не так уверенно.
— Знаешь, Джун… знаешь… если ты пообещаешь, что перестанешь с ним видеться, я от тебя отстану.
Я убрала Селию под одеяло. Мне было слышно, как внизу выключился телевизор. Потом из кухни донеслись голоса родителей и звон посуды, которую складывают в раковину.
Я посмотрела на Грету, и на миг мне показалось, что она сейчас заплачет. Но она не отвернулась. Она смотрела на меня широко раскрытыми плазами, словно хотела, чтобы я увидела, что она еле сдерживает слезы. Словно ждала от меня ответа. Я ничего не сказала. Я не могла дать обещание, которое не смогу выполнить. Грета вся как-то сникла, как будто вдруг поняла, что ее хитрый план не сработал. Как будто она использовала все козыри, и ей больше нечем играть. Но быстро взяла себя в руки. Расправила плечи, подняла голову и посмотрела на меня.
— Знаешь… я думала, что теперь, когда Финна не стало… думала, мы с тобой…
— Что ты думала? Что сможешь терзать меня круглые сутки?
— Нет, я… — Она и вправду расплакалась. И разочарованно проговорила сквозь слезы: — Он сидел, Джун. В тюрьме.
Потом распахнула дверь и шагнула за порог.
— Мне все равно, — проговорила я, глядя ей в спину.
Совсем поздно вечером, когда все отправились спать, я потихоньку выбралась во двор к мусорным бакам. Я надеялась, что Грета положила пакет с моими вещами сверху. Но она поступила иначе: высыпала все из пакета и запихала поглубже. Она наверняка вымазалась по уши, пока перерывала мусор, скопившийся за неделю. Но зато поработала на совесть. Мне удалось спасти только елизаветинскую фотографию. Но и она оказалась испорченной. На стороне Тоби все было залито кетчупом. Смотрелось, надо сказать, жутковато: вот я сижу, вся такая красивая и нарядная, рядом с расплывшимся красным пятном. И хотя я говорила, что в жизни не сделаю ничего подобного, в итоге все же пришлось Тоби отрезать.
Вернувшись к себе, я проверила шкаф. Грета выгребла все. Все мои тайные сокровища. Я перебрала вещи на полке в надежде, что Грета хоть что-нибудь пропустила. Но нет. Ничего не осталось.
Ничего, кроме черных резиновых браслетов. Тех, которые Грета купила, когда ездила в город на распродажу. Которые, как она говорила, были куплены для меня. Которые она аккуратно повесила на металлический крючок на задней стенке шкафа.
Правда, осталась еще «Книга дней» и заварочный чайник. И деньги, которые мне давал Тоби. Я хранила их в ящике с нижним бельем, завернув в белую «малышовую» майку, которую никогда не носила. Я достала из-под кровати чайник и прижала к себе. Все-таки он у меня остался. Самый лучший заварочный чайник в мире. Я провела пальцем по изображению танцующих медведей. Они плясали на задних лапах, раскинув передние в стороны, и как будто цеплялись когтями за воздух. Я смотрела на них долго-долго, а потом вдруг поняла, что они не танцуют. Они просто куда-то идут, спотыкаясь. Неуклюжие большие создания, которые силятся удержать равновесие, но вот-вот упадут.
47
— Сегодня я не приеду.
— Почему?
— Надо писать дневник. За полторы четверти. Задание по английскому. Личный дневник ученика. И его скоро сдавать.
— В смысле, вам задали вести дневник и учитель его прочитает?
— Да, а я не написала еще ни строчки.
— Бред какой-то. Весь смысл дневника в том…
— Я знаю. Это просто такое задание. Никто не будет записывать там свои сокровенные тайны. Я не буду писать о вас.
Я сидела на полу в кладовке, прислонившись спиной к стене, но так, чтобы сразу увидеть, если кто-нибудь войдет в кухню.
— Ну, так можно и вечером написать, — сказал Тоби. Мне показалось, что его голос звучит как-то резко и хрипло.
— Мне нужно заполнить дневник за четыре месяца. Это, я даже не знаю… пятьдесят записей. Может, и больше. Так что теперь мы, наверно, увидимся на следующей неделе. Или даже еще через неделю.
Мне не хотелось рассказывать остальное. Я просто не в силах была заставить себя рассказать Тоби о том, что произошло между мной и Гретой. И я ему не соврала. Мне действительно надо было писать дневник. Он очень сильно влиял на годовую оценку по английскому, и мне как-то не улыбалось ее испортить.
Тоби долго молчал.
— Я тебе помогу, — наконец сказал он. — Если тебе нужна помощь и если ты думаешь, что от меня будет толк. Во всяком случае, я мог бы составить тебе компанию.
— Даже не знаю…
— Приезжай. Все лучше, чем сидеть дома одной.
Я не ожидала, что Тоби вызовется помочь.
— Вы не обязаны мне помогать. Я сама справлюсь.
Он вздохнул.
— Я просто хочу тебя видеть.
Я помедлила. Мне самой было не очень понятно, почему я веду себя в духе Греты. Я вполне отдавала себе отчет, каким тоном говорю с Тоби. Я как будто его проверяю. Проверяю, как быстро он сдастся. А ведь я позвонила совсем не за этим.
— Ну, я не знаю… А как именно вы собираетесь мне помогать? Заваривать чай и ставить хорошую музыку или выманивать меня в город пить «Чашу вулкана»?
— Конечно, первое, Джун. За кого ты меня принимаешь?
Я снова помедлила. Подумала, а не сказать ли ему, что я знаю о том, что он сидел в тюрьме. Но не сказала. Просто не смогла.
— Хорошо. Только дайте мне слово, что не будете меня отвлекать, о’кей?
— О’кей-хоккей, — сказал он, пытаясь, видимо, изобразить американский акцент.
Когда я приехала к Тоби, у него играла кассета с каким-то легким джазом, а сам он сидел в кресле и делал вид, что читает. Сразу видно, когда человек притворяется, что читает: он слишком активно двигает глазами. Вверх-вниз и по всей странице. Мне почему-то подумалось, что это притворное чтение — плохой знак. Я тихонько порадовалась про себя, что начала заполнять дневник еще в электричке.
— Я вам кое-что привезла, — сказала я.
— Правда?
Я вручила ему маленькую коробку, неумело завернутую в «младенчески-розовую» подарочную бумагу — другой у нас дома не нашлось. Тоби отложил книгу (я увидела, что это был старый потрепанный экземпляр «Кентерберийских рассказов») и взял коробку.
— Она скучная, — сказала я, указав глазами на книгу.
— Ничего. Я люблю все скучное.
Тоби поднес коробку к уху и легонько встряхнул.
— Потом откроете, ладно?
Он кивнул и поставил коробку на каминную полку.
Я отодвинула в сторону журнальный столик, легла на живот на ковре и раскрыла дневник.
— Ну, давай, — сказал Тоби.
— Что?
— Прочитай, что у нас уже есть.
— Не буду я ничего читать.
— Я думал, тебе нужна моя помощь. А как я тебе помогу, если не знаю, что ты уже написала?
Я подумала о записках, которые писал мне Тоби. Это были явно не самые лучшие образцы писательского мастерства.
— Я имела в виду не такую помощь. Я имела в виду, даже не знаю… заварить чай… что-нибудь в таком роде.
— Ну, пожалуйста.
— Нет. Это личное.
Он посмотрел на меня взглядом из серии «охотно верю».
В конце концов мне надоело выслушивать жалостливые уговоры Тоби, и я уступила его мольбам. Я прочитала ему одну из своих записей, которую он обозвал удручающе скучной и тут же придумал на замену какую-то смешную ерунду. Таким образом мы охватили несколько страниц, споря и пререкаясь чуть ли не о каждой записи, но в конце концов нащупали хороший рабочий ритм и договорились, что будем выдавать идеи по очереди. Я придумала танец живота, выбор охотничьего сокола и диплом лучшего юного дарования года в номинации «игра на клавесине». Идеи Тоби были гораздо мрачнее. Временная слепота или привидение, обитающее в стиральной машине, но активное только тогда, когда машина работает в режиме деликатной стирки. Мы следили за тем, чтобы бредовые записи перемежались нормальными. Мы курили, смеялись и пили чай с бренди, и я была рада, что решила приехать. Меня слегка беспокоила мысль, что будет, если миссис Линк и вправду прочтет мой дневник, но, по правде говоря, мне было все равно. Думаю, все дело в Тоби. Есть люди, рядом с которыми перестаешь тревожиться по пустякам. И Тоби — как раз из таких. Я решила, что Грета была не права. Во всем.
А потом мы добрались до 5 февраля. В этот день умер Финн.
Поначалу никто из нас не произнес ни слова. Потом Тоби пододвинул ко мне блокнот, который лежал на ковре между нами. Пока что нам удавалось не упоминать Финна в записях. Не то чтобы мы делали это нарочно. Скорее мы оба старались не думать о нем. Старались отвлечься на что-то другое. Но сейчас было уже невозможно о нем не думать. Эта белая пустая страница ждала, когда ее заполнят словами.
Я могла бы вообще пропустить 5 февраля. Либо оставить страницу пустой, либо написать какую-нибудь скучную ерунду. Но мне казалось, что это неправильно. Может быть, это глупо, но я не могла так поступить. Это было бы неуважением к Финну.
