Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома
— Джун, ты сегодня обедаешь в столовой?
Обычно я покупаю что-нибудь в школьном буфете. Пиццу. Хрустящий жареный картофель. Банку газировки. Все лучше, чем размокший бутерброд с колбасой в размокшем бумажном пакете. Я уже собиралась ответить «да», но потом передумала.
— Даже не знаю. Может, сегодня возьму с собой что-нибудь перекусить. Например, бутерброд с джемом и арахисовым маслом?
Я сказала так потому, что представила, как мама держит хлеб наманикюренными руками. Как мажет его арахисовым маслом ровным тонким слоем. Как кладет сверху варенье — именно столько, сколько нужно. Я представила, как она разрезает сандвич по диагонали и аккуратно заворачивает в вощеную бумагу. Мне очень-очень хотелось, чтобы она сделала для меня этот сандвич. Чтобы она обо мне позаботилась. Вот поэтому я ее и попросила.
Мама захлопнула сумку, щелкнув замочком, и посмотрела на меня.
— Ты уверена?
Я твердо кивнула.
— Ага.
Она поставила сумку на стол и закатала рукава пиджака. Достала из шкафчика банки. А потом вдруг за миг замерла и повернулась ко мне.
— Знаешь что, Джун? Тебе уже четырнадцать. Думаю, ты вполне в состоянии сама сделать себе сандвич. Вот и займись. — Она пододвинула ко мне банку с арахисовым маслом, развернула закатанные рукава и отряхнула пиджак, хотя на нем не было ни единой крошки. Я тупо уставилась на банку.
На самом деле, если бы мама знала, что лежит у меня в рюкзаке, она бы сделала мне этот сандвич. Если бы она знала, что я обыскала весь дом и все же нашла маленький ключик, открывавший огнеупорную коробку, которую мама хранила в шкафу, в ящике с нижним бельем; если бы она знала, что я открыла эту коробку и взяла свой паспорт, и что теперь он лежит у меня в рюкзаке, упакованный в плотный пластиковый пакет; если бы она знала, зачем я его взяла; если бы она знала хотя бы малую часть всего, она бы сделала мне этот сандвич с арахисовым маслом. И она не сказала бы: «Тебе уже четырнадцать», — как будто считала меня взрослым, ответственным человеком. Нет. Если бы мама знала, что я задумала, она бы сказала: «Тебе только четырнадцать». Сказала бы, что я ненормальная. И чтобы я даже думать забыла о том, чтобы самой ехать в Англию. Потому что мне только четырнадцать лет. И это было бы сказано еще до того, как мама узнала бы, что я еду с Тоби.
Но она ничего не знала. И ей не хотелось испачкать свой деловой костюм липким виноградным джемом. Поэтому вместо того чтобы сделать мне сандвич, она представила дело так, что четырнадцать лет — это некая поворотная точка на великом пути к взрослой жизни.
— Ладно, — сказала я. — Мне, в общем, без разницы. Могу и в столовой поесть.
В мамином взгляде явно читалось разочарование. Я ответила ей точно таким же взглядом. И не только из-за сандвича, а вообще из-за всего.
46
— Тоби?
— Джун?
— Да, это я… Я тут подумала… Может, сходим в кино? На «Имя розы»? Как-нибудь. Когда будет удобно. Ну, то есть… если хотите.
В первый раз я сама пригласила Тоби куда-то пойти. Раньше все предложения — куда-то пойти или что-то сделать — исходили только от него. Я позвонила ему сразу, как вернулась из школы. Обычно я прихожу раньше всех, и у меня есть как минимум час, чтобы побыть дома одной. Но я все равно затащила телефон в примыкавшую к кухне маленькую кладовку, где можно было сесть на табуретку.
Я выбрала фильм «Имя розы», потому что в нем рассказывается о средневековых монахах в уединенном монастыре в Италии. Это исторический детектив, по отзывам — очень хороший, и я думала, что Тоби сразу же согласится пойти, но он почему-то ответил не сразу. Он так долго молчал, что я испугалась, как бы с ним чего не случилось.
— Тоби?
— Знаешь, Джун… Я не Финн.
Теперь уже я замолчала.
— Да, и что? — спросила я чуть погодя. Вопрос прозвучал как-то глупо, но я действительно не понимала, что хотел сказать Тоби.
— Ну, я не знаю… Не уверен, что фильм мне понравится.
Я на секунду задумалась.
— Ну, — сказала я терпеливо, — я тоже не Финн.
— Просто, знаешь… я, если что, не смогу поддержать разговор. Если тебе просто нужна компания, можно позвать абсолютно любого старого дурня.
— Ну вот, я вас и зову, — сказала я.
Он рассмеялся, но только чуть-чуть.
— Ну, давайте. Скажите «да».
Он опять рассмеялся, на этот раз — по-настоящему.
— Да-да. Хорошо. Я что-то и вправду веду себя как дурак.
Я пообещала, что не буду особенно умничать и лезть к нему с высокоинтеллектуальными беседами во время просмотра, он опять пошутил насчет своего приступа дурости, и уже через пару минут мы с ним оба смеялись в голос.
Я сказала, что позвоню, когда выясню, где идет этот фильм. На этом мы и распрощались. Я вышла из кладовки с телефоном в руках и с разгоряченным от смеха лицом. Помню, я еще подумала, как хорошо у меня получается заботиться о Тоби.
Все, что было потом, запомнилось мне словно в замедленной съемке. Или в серии кадров, сменявших друг друга. Вот я протягиваю руку, чтобы повесить на место телефонный аппарат. Вот у меня за спиной раздается звук — кто-то прочищает горло. Я резко оборачиваюсь. Моя улыбка бледнеет, когда я вижу ее. Когда вижу всю сцену. Грета. Сидит за кухонным столом в своей шелковой пижаме от «Victoria’s Secret». На столе перед нею разложены вещи из моего тайника. Голубая оберточная бумага с синими бабочками. Бумажный пакет, в котором были кассеты с «Реквиемом». Сами кассеты, вынутые из пакета. Наша с Тоби елизаветинская фотография. Заварочный чайник, из которого свисает веревочка чайного пакетика. И что самое ужасное — записки от Тоби, развернутые и явно прочитанные Гретой.
Грета сидела с каменным лицом.
— А ты чего дома? — спросила я, зачем-то стараясь, чтобы мой голос звучал беспечно и совершенно невинно. Хотя и сама понимала, что это уже ничего не изменит. Ведь ясно, что Грета ждала моего прихода. Пряталась где-то в доме и дожидалась меня.
— Болею, — сказала она. — Желудочный грипп. — Она повела головой из стороны в сторону и медленно, с расстановкой проговорила: — Ты вообще представляешь, сколько ты огребешь неприятностей?
Я застыла, как истукан.
— А представь, сколько их огребет Тоби, когда мама с папой узнают, как он тебя завлекал, чтобы ты с ним встречалась?
— Это мое дело, Грета, — сказала я, но она продолжала, как будто не слыша.
— И никто не посмотрит на то, что он гей. Он взрослый мужик. Вот и все. Он взрослый, а ты — ребенок, именно так это и выглядит со стороны. Его арестуют за развращение малолетних, а потом, когда выяснится, что он заразил Финна СПИДом, его посадят в тюрьму. Он. Заразил. СПИДом. Нашего. Дядю. Финна. Тебе это не важно? Да что с тобой? Что с тобой происходит?
А что со мной? Со мной что-то не так?
— Он меня не завлекал…
— Так, значит, ты сама его завлекала? Это и есть твой бойфренд? — Грета расхохоталась.
— Нет. Я не это имела в виду. Я хотела сказать…
— Я знала, что ты все врешь. Знала, — ухмыльнулась Грета. — Как будто у тебя и вправду есть парень. О чем я думала?! Ты просто жалкая неудачница. — Ее голос звучал пронзительно и пугающе.
— Я… он…
— Что — он? Он теперь твой лучший друг? Я слышала, как ты с ним говоришь по телефону. Вся такая смеешься, заискиваешь перед ним. Прямо-таки рассыпаешься мелким бесом. Как будто ему это надо. Как будто ему больше нечего делать, кроме как болтать с тобой по телефону.
— Ты же не знаешь… Ты вообще ничего не знаешь. Ты просто полная дура. Глупая, как бревно. — Мне хотелось выложить ей все. Рассказать о записке от Финна. И что они оба не знали про СПИД. И Тоби ни в чем не виноват. Но я знала, что Тоби не хочет, чтобы я об этом распространялась. И еще, может быть, я боялась, что Грета скажет мне что-то такое, чего мне не хочется слышать. Что она перевернет все с ног на голову, и я совершенно запутаюсь и перестану понимать, где правда, а где ложь.
Пару секунд Грета молчала. Потом смерила меня презрительным взглядом и проговорила все с той же ухмылкой:
— Это же очевидно, Джун.
И я попалась в ловушку. Я понимала, что этого делать нельзя, но слова вырвались сами:
— Что очевидно? Что?!
— Он использует тебя, чтобы оправдаться в собственных глазах. Чтобы снять с себя вину. Наверняка он тебе говорил, что ничего такого не делал, да? Что он ни в чем не виноват? Но он знает, что заразил Финна СПИДом, и теперь ему хочется как-то себя обелить. Иначе зачем бы ему тратить время… тратить свои последние дни на тебя?
Грета умеет задеть за живое. Умеет подобрать слова, которые ранят в самое сердце. Я знала, что она наблюдает за мной, ждет реакции на свой выпад. Я постаралась изобразить полное безразличие и невозмутимость, но она уже видела мое лицо.
— Ты и сама это знаешь, — сказала она.
— Я-то знаю. А ты вообще ничего о нас не знаешь, — ответила я, но голос у меня дрожал и звучал неуверенно.
