Н. Денисов - Пожароопасный период
– Почему – благодаря ему?
– А его все любили! И немцы тоже! Заходит на пароход кто-нибудь чужой, а Комка уже чувствует – чужой. И такой лай устроит, готов разорвать. А подбежит и начинает ластиться. Лоцмана его тоже знали и любили. Как только лоцман поднимется на судно, идет на мостик и – Комка туда же. Сидит, головой крутит. А мордочка такая забавная! Знал он на судне меня, боцмана и капитана. Жил он в моей каюте, спал на матрасике возле койки. На дверях каюты один матрос нарисовал свирепую собачью морду, ну прямо волкодав, и написал по-немецки: «Осторожно – злая собака!» Капитана он любил, потому что тот гулял с ним. Обычно я после обеда адмиральский сон выдавал. Я в койку и он, Комка, как человек – на бок и лапы под голову. Но в два часа он уже у двери. Капитан точно в это время открывал тихонько дверь и шел на берег гулять с Комкой. С двух до пяти, точно, гуляли они. Комка справит там свои дела, на земле поваляется, травку пожует. В кают-компании его тоже никто не прогонял. Сидит у моих ног под столом. Вот помполита он не любул. Тот прогонял его с собраний. Помполит начнет что-нибудь про политику, а Комка усядется перед столом, вертит головой, а то вдруг начнет за мухой гоняться. Отвлекает народ от «сурьезной» работы. Народ-то на него все внимание. Как-то напугался он сильно во время шторма в Северном море. Началась качка и на Комку упал ящик письменного стола Он кинулся к двери, а за ним с грохотом ведро со стиральным порошком.
– Так как он заграницу ходил? У него что специальный документ был для таможни?
– Какой документ! Для прививки ставили ему иногда уколы. А во время таможенного досмотра накормим сонными таблетками или привяжем в каюте стармеха. Однажды в Выборге боцман сказал: «Я заберу Комку на берег, домой!» Отговаривали, *жалко, но. Ну вот, говорю, давай такой эксперимент проведем: к кому он пойдет, тот и хозяин! Стали в разных концах коридора, матросы открыли дверь, выпустили Комку. Мы договорились с боцманом – голос не подавать. Выскочил Комка, головой вертит туда-сюда, На меня, на боцмана, не знает куда, к кому подойти. Тут боцман не выдержал: «Кома, Кома, иди сюда!» Он к нему. Тут я как рявкнул: «А на, стервец, такой! Ко мне!» Так представляете, он с таким виноватым видом, едва не на брюхе пополз ко мне. Хоть и хозяин боцман, а жил-то Комка у меня, я его кормил. Ну вот, – говорю боцману, – видишь кто настоящий хозяин! Но все равно через какое-то время увел его боцман на берег. Разъелся, разжирел он там. Пропал совсем для моря, для флотской жизни песик. Зря.
Криков задумался, как-то усмехнулся горьковато. Встал, прошелся по каюте, выключил чайник, тот уже вовсю исходил паром.
24.00. Стоим на рейде. П9РТ. Бразильцы подогнали две баржи-площадки. Торопятся, кричат, аукают. Кабельеры! Все в белых штанах. Столько темперамента! Вот я и в Южной Америке.
10В порту Ангра-дус-Рейс простояли какой-то час, ну два, не больше. Выгрузили два агрегата с газом, что везли на палубе, по бортам, да еще какую-то массивную железяку в упаковке, что грузили в Бремене. Вот и все дела! А разговоров-то было, господи!
Правда и этот срок стоянки можно было б сократить, но бразильские грузчики, споро взявшиеся за дело вначале, потом как-то скисли.
– Не Европа! – сказал стармех, зачем-то возникший на ночной палубе, – Может, сами возьмемся, а? Выгрузка одного баллона стоит тысячу долларов, заработаем!
Я тоже не сплю, доктор не спит. Дождь идет. Первый дождь за рейс. Прохладно.
– Ничего себе тропики! – ежится доктор, кутаясь глубже в куртку.
И вот отмахав за остаток ночи и первую половину дня несколько десятков миль, подходим к Сантусу – большому красивому порту. Созерцаю горы, долины, в одной из которых и раскинулся Сантус. Сантус по-испански – святой дух! Что ни говори, что ни вспоминай – грустное, печальное, а на душе подъем, она парит, как у первооткрывателя этих земель. Вчера, проходя на виду знаменитого Рио, дал домой короткую радиограмму: «Привет из Рио-де-Жанейро».
В Сантусе мечтаю купить белые штаны, осуществить мечту Остапа Бендера. Он, как и я, не сумел побывать в Рио, но я видел, хоть издали его белые дома, кварталы и огромную статую Иисуса Христа, возвышающуюся над прекрасным городом. Бедный Остап!
Хожу по палубам, смотрю на берега, на барашки прибоя, то запираюсь у себя в каюте, долго изучаю карту: куда-а-а занесло! Бедный Бендер! Тебе-то не удалось, не пофартило. И все же никак не дает душевного равновесия история, рассказанная за ночным чаепитием в каюте Крикова. Она как будто и не имеет ничего общего с сегодняшним моим настроением, но все же. «Редко я схожусь с людьми, чтоб подружиться. А вот с ним проплавал всего три месяца и остались мы друзьями на всю жизнь. В юности он окончил университет, тот же университет окончила его жена, в одно время. Замечу, между прочим, это скажется негативно впоследствии на их семейной жизни. Ну вот, вскоре он стал комсомольским работником, был первым секретарем райкома. Потом партийная работа в пароходстве. Потом пошел первым помощником капитана, чтоб материально обеспечить семью. Она пошла учиться в аспирантуру, стала вскоре кандидатом наук. А он, как был помполитом, так и остался. Связей, правда, у него чуть ли не по всему миру было: один знакомый работает в ЦК, другой в Минфлоте, третий за границей, в посольстве. И на пароходе народ к нему относился хорошо – так поставил себя. Был порядочным, честным.
И вот в один из рейсов дают ему в экипаж радиста. А тот взял да и сбежал в Канаде. Ну разбирательство: как, что и почему? Нагорит ведь всем – от капитана, до Парткома пароходства, отдела кадров и администрации! За радистом числился грех: недавно его за пьянство отправили из рейса (ФРГ, Гамбург) на самолете домой. Естественно, лишили потом визы, паспорта моряка и прочее. Но родители у радиста были пробивные, поехали в Москву, там и «пробили сынку дорогу в море». А он в первом же новом рейсе сбежал. Этим фактом, выплыви он, помполит, мой друг, реабилитировал бы себя. Но ему посоветовали, точнее, упросили: чтоб не было всем плохо, возьми грех на себя! Потом, мол, тебе поможем. Ну годок поработаешь на берегу. Согласился. Пошел работать заместителем начальника строительного управления пароходства. Работает, работает. А мне говорит: не могу, давят со всех сторон, пойдешь на сделку, в тюрьму сядешь. Дома, в семье, не лады. Жена с кандидатской высоты смотрит на него зверем, как на тряпку, на неудачника. Уволился. А с замаранными партийными документами нигде не берут. Устроился кочегаром-истопником в котельную. В пароходстве, бывшие друзья, смотрят на него мимо, как сквозь стекло, «не узнают», не здороваются. Ушел из кочегарки. Устроился на курсы учеников по сопровождению товарно-почтовых вагонов. Встретились как-то, он говорит: вот учу на курсах географию, чтоб не дай бог посылку вместо Краснодара не отправить в Красноярск.
Да и пошел-то он на разъездную работу, чтоб меньше быть дома: там никакой жизни. Стал «закладывать», больше, чаще. Заболел, И как-то быстро скончался. Вот такая история: сломали, загубили хорошего человека».
Загубили? Точнее – ЗАГУБИЛА, ОНА – СИСТЕМА. Никого она не щадила: ни верных своих помполитов, ни рядовых работяг, ни талантливых художников, ни свободолюбивых поэтов. Всех подминал её бюрократический молох, кто хоть как-то был настроен к ней критически.
Помню, ни в жизнь не забуду, свои мытарства по оформлению визы в первый заграничный рейс! Шесть лет измывалась партийная бюрократия, пока получил заветный паспорт моряка и вдохнул простор тихоокеанской стихии. Да что там вспоминать! Аминь! И во веки веков!
Мы в Сантусе. Начальник рации Борисовец, приставив козырьком ладонь, демонстративно, на крыле мостика, работает на публику:
– Прибыли в город, где лучшие в мире электродуши и отличные кухонные ножи лазерной заточки!
И вот мы уже в городе. Куда-то бежим, как всегда,
бежим. Витрины, памятники старинным героям, пальмы, скверики, опять витрины богатых магазинов. Яркие женщины, несравненные красотки. Это вам не худосочные рыжие немки. " Испанская да мулатская кровь с молоком. Но не для нас.
Доктор уже прилепился к витрине, где выставлен набор ножей отличной «лазерной заточки». Ага, вот ты и попался мне, милок! Культурные ценности! Я не скрываю, ищу белые штаны, о каких мечтал Остап. И вот они – в небогатой лавке, где хозяйствуют две молоденькие женщины, где простенькие занавески примерочной кабинки, и малыш в деревянной кроватке.
– Буэнос диас! Здравствуйте! Куанто куэсто? Сколько стоят? – прицеливаюсь к бендеровским шароварам.
О, две с половиной тысячи бразильских «монет». Годится!
Сантус. На улицах нет выхлопных газов, хотя масса легковых и грузовых машин.
– Заметили, – говорит электрик Васильев, – постоянно пахнет спиртом? Машины ведь на спирте здесь работают!»
– Забавно, – отвечаю, – здесь вот даже машины на спирте, а у нас – сухой закон.
