Михаил Попов - Колыбель
Что дальше?
Не возвращаться же. Женя даст еще грамм триста, чтобы сходить к другим воротам.
Нет, не годится. Он знал: вот это уже не годится. Так что же делать?
Человек, шедший следом, замер сзади, шагах в пяти. И Денис вдруг рефлекторно обернулся к нему, как бы за советом.
Перед ним стоял дядя Саша.
9
Троллейбус двигался подрагивая, неловко скользя на пятнах льда, водитель орудовал в своей кабинке, его манипуляции сопровождались характерными звуками — чем–то средним между клацаньем и лязганьем. В салоне было всего два пассажира. Дядя Саша уже успел объяснить спутнику: да, он хвастается, да, это он автор идеи первой троллейбусной линии в Замоскворечье, а эта конкретная машина собрана из трупов пяти других машин. Можно считать это показательным заездом. То ли еще будет. Троллейбусных и прочих останков в городе полно. В общем, жизнь становится лучше, теперь мы с электрическим транспортом. Денис сказал, что не удивлен, кому же, как не инженеру Ефремову, быть на первом краю технической реанимации заснеженной столицы. Инженер Ефремов даже полулюдков на Убуди сумел поднатаскать в инженерном плане. И триумфатор услышал рассказ о том, что произошло сразу вслед за тем, как ковчег инженера устремился прочь от сказочного острова.
— Так было побоище?
— С полсотни трупов, — испытывая непонятное удовольствие от сообщаемой информации, сказал Денис.
Инженер помрачнел, он был гуманист, ему было неприятно узнать, что он причастен к смерти людей, пусть даже и в условном пространстве.
— Не знаю, поверишь ли, но я не хотел… я собирался только пугать, их — Ломоноса и Туполя, да и других — самих увлекло инженерное творчество. Они усилили мои решения, и вместо мелкого членовредительства вот видишь — трупы.
— Да ладно, ты же знаешь, там все не фатально. Живут где–то наши жертвы, просто не помнят, где были до того.
— Я был слишком занят на основном объекте.
— Дядя Саша, ладно, я сказал. Не делай вид, что и правда страшно казнишься. Это ведь все равно что переживать по поводу убитых в компьютерной игре.
Товарищ инженер криво усмехнулся:
— Ты тоже, «ладно»… Не станешь же уверять меня, что и на самом деле думаешь, будто все там чистая условность, все на уровне электронных теней. Они телесные на сто процентов, а психологически их полноценность возможно повысить.
— Вот ты и повысил, дядя Саша. — Денис закашлялся, выпуская клубы белого дыхания. — Они через пару недель примерно катер починили. Представляешь?
— Да-а? А впрочем, никакой не бином, раз мозги начали раскручиваться по этой части… И ты обратно с ветерком. А чем они заправили его?
— Спиртом.
— Понимаю, из той помойки.
Троллейбус как–то особенно завыл, почти по–женски, показывая, что родом из железных кляч, не из жеребцов. Инженер снова уставился назойливо бодрым взором на болезненного спутника. Когда они молчали, его превосходство в качестве внешнего вида было особенно заметно: синяя государственная шинель, пимы, каракулевая пилотка — и это против замызганной фуфайки, застиранных галифе и старых валенок в дырявых калошах.
— Что ж, я оценил твою выдержку.
Денис, набычившись, молчал.
— Ну, спрашивай.
— Что?
— Не переигрывай. Спрашивай: как я оказался у монастыря? Хотя чего уж тут — выследил я тебя. Я на следующий день узнал о твоем появлении, служба такая, и все эти дни водил тебя по городу: очень тебя, знаешь, опасался, просто панически трясся.
Денис продолжал молчать.
— Ну, спроси, спроси: как я нашел Артура?
Сдвинув на затылок сшитый из кусков ветоши чепец, Денис прижался лбом к ледяному окну.
Инженер улыбнулся:
— Ты сам все разболтал! Еще там, на Убуди. Сообщил адрес Параше. Я регулярно справлялся, не было ли подкидыша. А потом элементарной хитрости вроде подушки на брюхе хватило, чтобы сбить со следа! Хотя теперь оказывается, что можно было и не стараться.
Он снял каракуль с головы, вытер лоб чистым носовым платком:
— Я стерегся на всякий случай, а сегодня специально с тобой встретился, чтобы покончить с этим делом. У меня, дорогой мой, кое–какой документ образовался совсем недавно, так что дрожать нет уже резона.
— Документ? О чем ты? — В голосе Дениса промелькнула надежда, что собеседник бредит и, стало быть, может возникнуть какой–то шанс.
— Да, милок, документ, такая маленькая справка–выписка с очень–очень важными печатями. Долго я ее выстаивал в очереди, лаборатория–то одна такая у нас на подконтрольных территориях.
Оторвав лоб ото льда, Денис вернулся в прежнюю позу:
— Ты все–таки бредишь!
— Не надейся. Я здоров, хотя мог вывезти оттуда несколько букетов болезней, вот как ты, например. А я был умерен в еде и прочем.
Троллейбус заёкал всеми своими поджилками и стал разворачиваться: половина маршрута, теперь в обратный путь.
— Так ты мне объяснишь…
— Охотно. Я выяснил, что Артур, — все гены разобраны по полочкам, — Артур — мой сын. Подлинный. Природный.
Денис не удержался и захохотал, хотя это и казалось выше его возможностей. Ненависть поддерживала веселость своей широкой спиной.
Инженер потеребил кончик носа уголком платка.
— А ты что, не знал?
— Что тут знать!.. Я спал с Парашей, спал–спал, потом она понесла, как любил говорить мой пещерный друг, а сын, оказывается, твой?
Теперь захохотал Ефремов, и с большим облегчением:
— Ты начал с ней спать, а потом стал бегать за каждой набедренной повязкой, в тени зарослей налетал петушком, не считая грешком.
— Ты хочешь…
— …сказать, что с какого–то момента у нас с Парашей была самая настоящая половая, а не идейная любовь. Ты все видел и был слеп. Тебе, наверно, казалось, что я опекаю ее как старший товарищ. Не пучь так глаза, лопнут. Вспомни, ты сам жаловался, что бесплоден. Ты решил, что Параша — то самое исключение из правила, которое опрокидывает правило. И ошибся. И в этом у меня есть заверенный документ. Не молчи, Денис, скажи что–нибудь.
Невыносимо ноющее движение заледенелого ящика продолжалось.
Денис попытался рвануться вперед, но сил не было до такой степени, что хватило легкого торможения железной клячи в этот самый момент, чтобы швырнуть его на место. Больше никаких таких попыток Денис не совершал: враг был здоров, уверен в своей жуткой правоте, и на его стороне готов был биться даже промерзший трансформер.
— Отпусти меня домой.
— Нет, я не все тебе рассказал. Например, ты ведь не знаешь, как я вычислил, где появится Артур.
Денис встал и, шаркая галошами и перехватывая поручни, побрел к выходу.
— Параша, душа моя, все мне рассказала. Подученная мною, все запомнила и не препятствовала твоим отцовским — кстати, таким идиотским — потугам. Таскать его неотрывно на руках — все равно что ладошкой ловить солнечного зайчика. Накрыл, а его там нет.
— Ты что, видел?
— Я вел бы себя так же глупо.
— Скажи, чтобы меня выпустили.
Инженер покачал головой:
— Если бы я был плохой человек, я бы выполнил твою просьбу. Но ты отсюда не дойдешь до дому.
— Я не хочу больше с тобой разговаривать.
— Да я тоже уж все выяснил, что хотел.
Оба довольно долго держали слово и молча тряслись в морозной трубе, глядя в разные стороны. Инженер смотрел в согбенную, жалкую спину поверженного соперника, торжество в глазах его уже не посверкивало. Он даже закрыл глаза. Сознание его скользило по ноющей ноте троллейбусного усилия.
— Стой! — крикнул он, не открывая глаз. Можно было бы восхититься, как он рассмотрел нужное место в вечереющем городе сквозь захлопнутые веки и замороженные стекла. — Тебе выходить, Денис.
Не с первого раза и через большое усилие створки разошлись. Денис тоже не с первого раза встал на слабые ноги, медленно, держась за поручень обеими руками, нащупал землю, вывалился, покачнулся, устоял. И пошел, не глядя по сторонам.
Инженер вскочил вдруг и бросился за ним:
— Стой!
Денис и не думал останавливаться, но догнать его было легко.
— Погоди. — В руках у дяди Саши был какой–то сверток, он попытался засунуть его в карман фуфайки.
Хозяин кармана сопротивлялся изо всех сил, но недостаточно сильно. Пакет так прочно въехал в карман, что и не вырвешь, не отбросишь оскорбленным жестом.
— Последний вопрос. Осенило! Это важно. Не только для меня. Да стой ты! Кто они были — погибшие возле верфи? Что ты им… Как ты их заставил… Что ты им пообещал?
Денис упал ничком в сугроб и негромко завыл, требуя, чтобы его оставили в покое. Ему ничего не надо, оставьте в покое, оставьте!
10
Кабинет Иннокентия Михайловича был маленький, но теплый, чистый, а значит — уютный. Настольная лампа, на особой подставке цветок в горшке. Этажерка с книгами, и книги все не справочники, а явно что–то высокохудожественное, с золотыми буквами на корешках. Читают же люди. Да и вообще появлялась мысль, что и в этом холодном аду можно устроиться.
