Михаил Попов - Колыбель
Скала была великолепна при утреннем освещении, надо будет навестить старого пьяницу. И сооружение над заросшим столичным холмом смотрелось привлекательно. Не в прежнем стиле явно. На что–то очень знакомое похоже. Побери черт! На стамбульскую Софию: четыре столба квадратом и купол посередине. Подрагивающий, кажется. Надо сходить посмотреть. Сейчас посижу немножко тут, в тени, среди немых, и на экскурсию.
Он присел, расслабился, закрыл глаза, прислушиваясь к тихой речи персонажей у костровища. Да — они говорят не по–русски. Но и не на прежней шумерской мове. Речь была вроде как–то даже знакома отдельными деталями. Новая волна еще кого–то закинула? Он не успел додумать зародившуюся мысль, как услышал над собой:
— Хальт!
Немцы! Куда же мы без них!
12
Внешний облик процедуры шабаша почти не изменился, если не считать того, что жертвоприношение производилось под конвоем. С холма просто–таки выгнали, всучив поднос, вдоль тропинки, что вела к отвалившемуся большому пальцу, стояли на расстоянии в полсотню шагов друг от друга молчаливые и внимательные надсмотрщицы, на груди у каждой висел на веревке деревянный жетон с намалеванной цифрой. В опущенных руках они держали черные дубинки. Выражение лиц было такое — ни за что не подумаешь заговорить.
Значит, у власти теперь даже не немцы — немки! Почему–то этот вывод не вдохновлял.
Свой поднос Денис нес таким образом, чтобы загораживаться им от глаз надсмотрщиц. Боялся, что среди них попадутся знакомые физиономии. Вот было бы смеху — гарем его величества взбунтовался и, как самая организованная сила на острове, взял власть.
Нет, знакомых мордашек не видать. Но и знакомиться нет ни малейшего желания.
Если среди надсмотрщиц знакомых нет, то среди мужчин в очереди, кажется, можно кого–то узнать. Вон вроде бы Черчилль, а это… батюшки!.. сын де Голля?!
Как помолодели!
Быстро взял себя в руки: чего дергаться, известно ведь — живут наоборот. Доходят до младенческого состояния — и фьюить! А как младенцы могут помнить, несмышленыши, что им полагается «там»? Вот почему их так радовали записи.
«А что при новом порядке случилось с прокаженным другом?» — раздумывал Денис ночью. Если женщины взяли власть в свои руки… впрочем, не надо спешить с выводами, утром сходим посмотрим.
Утром его уже выпроводили на полевые работы. Улучив момент, он нырнул в знакомую тень и пошел шнырять — силы полностью восстановились, тело пело — по известным тропам. Очень скоро понял, насколько ограничена теперь свобода передвижения на Убуди. Чуть ли не за каждым деревом была опасность обнаружить каменную бабу с деревянной бляхой на груди. Приходилось искать обходные пути, так что в первый день он так и не приблизился, строго говоря, к замку на холме ни на шаг, описывая теневые петли, отсиживаясь под кустами и за стволами. В конце концов его поймали, но бить — он зажмурился, отдавшись в строгие руки, — не стали. Просто отконвоировали к месту работы. Разговаривали по–немецки, и это был не праздный творческий лепет, а скорее канцелярит, уставной язык. Даже вдали от глаз верховной власти девки блюли идею порядка. И звякали словами, как подковками на плацу.
На следующий день он попытался пробраться к скале и обнаружил, что это еще невозможнее, чем попасть в Вавилон.
Оцепление! Каждые двадцать шагов амазонка с дубинкой и несмыкаемым взором. Довольно долго, пока его снова не обнаружили, наблюдал Денис за функционированием рубежа. Все же очень ему хотелось навестить этого хама Урапи. Соскучился, блин. Да и вообще охота разузнать, что тут к чему, больше не у кого.
Нет, граница была на замке. И похоже, она специально выставлена, чтобы никто из долины не мог попасть на горку. Напрашивался вывод: долина и гора в состоянии войны.
Так.
На этот раз его немного посекли, не для истязания, но для вразумления.
Рыхля жирную почву, обреченную разродиться урожаем, который будет уничтожен, Денис признался себе, что вознаграждение за проявленную в Москве решимость его не полностью устраивает.
Вечно торчать на полях с суковатой тяпкой — увольте!
И что характерно — на полях только мужики.
Матриархат!
Когда его секли, он мстительно придумал, куда попадают девственные воительницы после смерти — в Валгалище! Бессильный интеллигентский бунт против режима.
Зажило все быстро, но несколько дней он не решался покидать делянку.
Но черт с ними, со столицей и горой, а отца–то надо отыскать. Кое–как нашел дыры в местном трудовом распорядке и стал совершать тихие набеги на соседние хутора и поля.
Папа, где ты, папочка, Иван Степанович?! Как тебе ожилось?
Но эта деятельность оборвалась для него самым трагическим образом.
И не хладнокровные валгалицы были тому виной.
Ужас застал во время короткого отдыха на берегу Холодного ручья. Денис сидел в тенечке, напившись студеной воды и прикидывая, куда направить стопы поиска, как вдруг глядь — на противоположном берегу девочка.
Девочка как девочка, стандартная убудочка. Необычного в ней только то, что она не несется куда–то по своим предсмертным ребячьим делам, а неподвижно сидит и пялится на дяденьку.
Холодная иголка вошла в сознание. Он еще не понял, в чем дело, но уже понял, что дела его плохи.
Это была она.
Девочка хищно моргнула большими удлиненными глазами, и он не удержался:
— Параша!
Он рванул в глубь леса, еще не понимая, почему ему так страшно. И мчался, мчался, постепенно понимая: все зря.
13
Новый хозяин Вавилона лежал в бассейне, закрыв глаза, вокруг по периметру стояли совсем молоденькие девушки с баклажками, время от времени опорожняя их на большую лысую голову с закрытыми от удовольствия глазами, и отправлялись, надо понимать, обратно к океану, а может, к ближайшему ручью.
Вавилон очень изменился за время отсутствия царя царей. Но башня была не сожжена и не разрушена, она теперь служила подпорой для останков большого воздушного шара, висевшего на ней, как осьминог на этажерке. В сторонке горел, как и положено, костер, хижины у стены джунглей были полны трудящегося народа. Бассейн представлял собой яму, вырытую в земле и выложенную листьями гигантского местного ландыша. Новый властитель полнее использовал свои возможности в целях улучшения быта.
Среди девушек с кувшинами можно было разглядеть помолодевших до состояния почти что детскости муз прежнего режима: Терпсихора, Мнемозина, Эрато…
— Кто ты такой?
Голова что–то прошипела над водой, а русский текст за спиной и неожиданно низким, тяжелым голосом произнесла Параша. И в дальнейшем выполняла обязанности переводчика с недетской усидчивостью и серьезностью.
— Я…
— Ты знаешь, что грозит таким, как ты, и за преступление, которое ты совершил.
— Я…
— Да–да — ты!
— Да что я сделал?!
И ему было объяснено медленным, убийственно низким голосом Параши, как будто впавшей в транс.
— Какое систематическое изнасилование?! Послушайте, вы же цивилизованный человек и вы, наверно, немного разобрались в том, что здесь происходит…
Через несколько минут новый хозяин Вавилона выбрался из бассейна с помощью четырех ловких нимф и, улыбаясь, сказал:
— Всегда мечтал познакомиться со своим предшественником. Меня зовут Крейцер, я из Лозанны, швейцарец, естественно. Сначала я подумал, что передо мной редкий теперь вид злостного самца, а это коллега. Вы как сюда попали, на остров? Я на воздушном шаре. Буря. Подхватило над Маврикием, болтало двое суток, а потом — счастливое спасение.
— Понятно.
— Вам что–то понятно, — весело засмеялся швейцарец, — а вот мне ничего почти, хотя я тут немалое время. Правда, сколько именно, сказать не возьмусь, органайзер, где я отмечал дни, куда–то запропастился.
— Я вам скажу куда. Они украли его и используют для сворачивания папиросок.
Господин Крейцер шлепнул себя по лбу:
— Да, да, и еще раз признаю: несколько ненужных обычаев я островитянам привил. Льщу себя надеждой, что полезного сделал больше. Пойдемте перекусим.
Он выбрался из купальни, набросил махровый халат на плечи, видимо прибывший вместе с ним в гондоле, закурил.
Денис от предложения закурить отказался, но вздохнул поспокойнее. Когда на истошный крик Параши прибежали стражницы и начали его скручивать с пугающим профессионализмом, а потом поволокли с какой–то полицейской жестокостью сквозь кусты неизвестно куда, он сильно перетрусил. Чувствовалось, что он попал под действие какого–то совершенно непреложного закона, и хотелось закричать: «Какая на мне вина, боярин?!»
Господин Крейцер велел, чтобы гостю дали умыться и залепили его царапины жеваной целебной травой.
