Александр Галкин - "Болваны"
- Вы делали попытки покончить самоубийством? - перебил Лунина психиатр.
- Нет, никогда.
- Так в чем же дело? Чем вас не устраивает наша жизнь?
- В ней нет любви. Она враждебна человеку. По-моему, жизнь всеми правдами и неправдами хочет человека уничтожить... Все мечты, надежды, упования - всё она проглатывает и пожирает, как рыба-пиранья. Человек остается ни с чем. Если он сам кого-то любит, то не любят его. Ему хочется быть суперменом, красавцем, а он ничтожная букашка, "маленький человек" с мерзкой физиономией... в зеркале... В него хочется плюнуть и растереть...
- Вы так себя не любите?
Лунину показалось, что с лица психиатра сползло самодовольство. Вместо этого на нем появилось недоверие и брезгливость. С таким выражением слушают пьяный бред или вранье подростка, который прогулял школу и безуспешно пытается оправдаться перед суровым отцом, снимающим ремень.
- Не то что бы не люблю... Скорее, наоборот... Хотелось бы себя поменьше любить... И думать о себе поменьше... Но не получается. Мне кажется: все на меня смотрят и я смешон... в их глазах... Как будто меня нет, я не существую... Мыслю, но не существую...Я сочинен теми, кто на меня смотрит... Мать, тетка, студенты-однокурсники... Они почему-то думают, что я должен действовать, как они считают... Они - такие уверенные в себе, энергичные...
- Достаточно! - нетерпеливо оборвал психиатр эти лунинские излияния. - Я понял... всё понял... Расскажите о физических симптомах.
- Там, где шея соединяется с позвоночником, - Лунин нащупал это место, - такое ощущение... что там крест, перекладина креста...А голова вместе с шеей к нему пригвождена... И от боли невозможно отделаться... Она то сильней, то слабей... Но почти никогда не перестает. Иногда я думаю... если б я мог, отрезал бы голову от шеи...
- Понятно, - Богоявленский по мере рассказа Лунина сделал в карте несколько записей. - Сейчас будет обед, пообедайте... И после обеда... через часик с небольшим, приходите снова. Я попрошу вас сделать небольшую творческую работу... Вы человек творческий, я вижу... Договорились?
3.
- Я извиняюсь, можно у тебя попросить прикурить?
Высокий костлявый брюнет со скуластым лицом повернул голову от окна, куда он пристально смотрел, и недовольно уставился на Мишу.
На ближнем к выходу унитазе печально сидел давно небритый псих с окурком в зубах.
- Спички оставил в палате, - виновато пробормотал Миша, как бы оправдываясь.
Брюнет стряхнул пепел с сигареты, согнул другую руку в локте на уровне плеча, повернул шею и голову к окну, прочь от Миши Лунина, трижды дернулся шеей и локтем, после чего протянул Мише зажигалку.
- Спасибо! - Миша прикурил, возвратил зажигалку, повертев ее в руке. - Изящная штучка. Swiss. Швейцарская?
- Ты знаешь английский? - вскинул брови костлявый брюнет.
- Ещё бы! Я же филолог!.. - простодушно похвастался Миша, с наслаждением затянувшись.
- Вот как!.. Закончил или учишься?
- Учусь... в МГПИ имени Ленина.
Недовольное лицо скуластого брюнета внезапно смягчилось и подобрело.
- А я его закончил... семь лет назад...
- Ну да! - пришло время удивляться Лунину. - Какой факультет?
- Всё тот же... филологический, - улыбнулся брюнет.
- Приятно, черт возьми, встретить собрата по образованию в этом Богом забытом месте! - патетически воскликнул Миша и сразу почувствовал, что пафос здесь ни к чему, что фраза получилась слишком вычурной, в духе приснопамятного Джозефа.
- Ты ошибаешься: это место не забыто Богом. Наоборот, в нем живет Бог!
- А как же в церкви? - уточнил Лунин.
- В церкви меньше, чем здесь! - рассмеялся брюнет, и лед был сломан.
Так Миша Лунин познакомился с Митей Пекарем. Пекаря (у него была такая фамилия) Миша давно выделил по нервному интеллектуальному лицу, по странным дерганьям шеей, которые, казалось, ничуть его не смущали. Напротив, он дергался в коридоре и в столовой с таким надменным выражением аристократического лица, будто намеренно ел ножом и вилкой в хлеву среди свиней.
Пекарь держался отчужденно и высокопарно, подчеркнуто не смешиваясь с толпой заурядных психов и невротиков. Он общался с двумя-тремя избранными, и Лунин не видел способов познакомиться с ним.
Все вышло само собой.
В столовой Пекарь усадил Мишу за свой столик, познакомив его со Стоматологом и Любером. Это и была его избранная компания.
Прежде чем съесть тарелку супа, Пекарь вместе со Стоматологом исполнили какой-то сложный, понятный только им ритуал.
- Как сам, хреново? - спрашивал Пекарь Стоматолога с неподдельным участием.
- Шизуха топчет! - мрачно жуя и подвигаясь, чтобы дать место Лунину, принесшему дополнительный стул, отвечал Стоматолог.
Любер, судя по всему, был хорошо знаком с ритуалом, но не имел права принимать в нем участия. Он оставался лишь почтительным наблюдателем. Да и, по правде говоря, Любер был слишком юн, слишком наивен, слишком не искушен в жизни. Впрочем, под майкой с короткими рукавами играли и переливались округлые, красиво очерченные бицепсы, а маленькая бритая голова сидела на крепкой, мускулистой шее. Любер был экспертизником: в люберецком военкомате почему-то решили, что он наркоман, несмотря на его накачанные мускулы, и принудительно отправили в клинику.
Стоматолог, как позже узнал Миша Лунин, уже несколько лет лечился от стенокардии, хотя врачи никак не могли понять истоков его сердечной болезни. Но однажды его друга, врача-кардиолога осенило: "Слушай! А не на нервной ли это почве?!" Тазепам и реланиум на время почти полностью излечили его от стенокардии, от приступа которой он вполне мог умереть. Теперь, после привыкания, эти препараты на него не действовали, и у него по-прежнему болело сердце. Депрессия приходила к Стоматологу раз в два года по осени. Он боялся и ждал эту незваную гостью.
Мите Пекарю ставили шизофрению. И, скорее всего, этот диагноз был правильным. Он трижды, с определенной периодичностью, лежал в психушке. Притом что удивлял Мишу Лунина своей уникальной энциклопедичностью и поразительной памятью, цитируя наизусть сотни стихов Цветаевой, Пушкина, Максимилиана Волошина, Гумилева. Все это, однако, Миша узнал много позже.
А теперь, после обеда, они зашли в палату Пекаря за сигаретами. На его кровати лежали апельсины. "Опять Валентина! Господи, как она меня утомила!" - посетовал он, чуть-чуть рисуясь перед Мишей.
- Ты пойдешь сегодня на дискотеку? - поинтересовался Пекарь у Миши.
- А что, будет дискотека?
- А то как же. По пятницам! На втором этаже... У женщин... Очень советую... Сорока- и пятидесятилетние веселятся под магнитофон "Яуза" до самого отбоя...
- Стоит пойти?
- Безусловно! Познакомлю тебя с Валентиной. Она гимнастка.
4.
- Усаживайтесь поудобней! - Богоявленский опять был в хорошем настроении. От него снова пахло кофе и сервелатом.
"Нажрался!" - почему-то с ненавистью подумал Лунин, мельком взглянув на лоснящиеся щеки психиатра. Сам он не мог осилить в столовой хлебную котлету с геркулесом и удовлетворился супом и компотом с хлебом. К счастью, маман принесла ему яблоки.
- Может быть, вы слышали такое имя: Юнг?
- Карл Густав Юнг. По-моему, он основатель аналитической психологии?.. Был учеником Фрейда. Вроде бы потом они разошлись... Где-то я читал... Фрейд относился к Юнгу почти как к сыну... На каком-то конгрессе Фрейд упал в обморок... А Юнг нес его на руках, как ребенка... И все-таки они рассорились... Если мне не изменяет память, из-за сексуальности... Фрейд все сводил к сексуальности, а Юнг - нет.
- Блестяще! - Богоявленский весь заискрился, заулыбался. - Какой вы эрудит! Действительно, Юнг выдвинул теорию коллективного бессознательного, а также архетипов. Фрейд ее не принял. Прекрасно! Тем лучше, что вы наслышаны о Юнге. Тем лучше... Вам и карты в руки... Юнг, это вы вряд ли знаете, разработал ассоциативный тест. Его суть вот в чем: я называю вам слова, а вы к ним даете свои ассоциации. Допустим: кухня - скалка, баран - овечка. На время. Обычно на ассоциацию требуется от 5 до 15 секунд. Я буду фиксировать ваши ответы по секундомеру. Итак?
- Я готов, - кивнул Лунин. - Нужно давать ассоциацию - существительное?
- Необязательно. Можно прилагательное, наречие, глагол, даже фразу из нескольких слов. Все, что приходит вам в голову в первую секунду...
Психиатр смачно, со вкусом объяснял Лунину правила игры и одновременно ковырял в ухе коротким, остро заточенным карандашом. Лунин ненавидел ковырявшихся в ушах. Для него это было еще хуже, чем сморкаться в кулак.
- Понятно... Спасибо...
- Я начинаю, - шлепнул губами Богоявленский. - Этих слов не больше тридцати.
Он достал из папки распечатку, разложил на столе стопку чистой бумаги, секундомер, который Лунин видел у физкультурников, когда школьники или студенты бежали стометровку на время и физкультурник на финише, вытянув руку далеко перед собой, щелкал головкой секундомера.
- Ученик?
- Дебил.
