Фиона Макинтош - Хранитель лаванды
Лизетта видела, что он сказал куда больше, чем собирался. Она улыбнулась.
— Слово «трусость» к тебе совершенно неприменимо, — прошептала она и послала ему воздушный поцелуй. Килиан с тоской посмотрел на нее и неохотно закрыл дверцу. Шофер тронул машину с места, в темноту ночного Парижа. Лизетта повернулась, еще раз взглянула на Килиана — не заходя в гостиницу, тот зашагал прочь. Он казался воплощением одиночества — единственная живая душа на авеню Клебер, — а потом пропал, растворился во тьме. Машина набрала скорость.
Что-то тяготило полковника. Он несколько раз упоминал, что сожалеет о чем-то, послание Штюльпнагеля застало его врасплох. Предложение встретиться звучало совершенно невинно и правдоподобно, но чутье подсказывало девушке, что Килиан не купился на эту правдоподобность. Зачем военному коменданту Парижа, одно слово которого способно поднять по тревоге солдат по всему городу, да что там — по всей Франции! — обсуждать меры безопасности с офицером, ответственным за связь с духовенством? Возможно, звучит достоверно… но не до конца. У Штюльпнагеля полно помощников для такого рода дел. Ему незачем назначать срочную личную встречу с Килианом. Лизетта нахмурилась, гадая, не пытается ли она найти скрытый смысл там, где его нет.
Правда же состояла в том, что ей отчаянно хотелось защитить Килиана, уберечь от всех бед. Черт бы его побрал — ну почему он такой обаятельный?! И почему его прикосновения так на нее действуют? Все должно было быть совершенно иначе. Она — разведчица, шпионка, ей полагается использовать людей, сохраняя холодную голову… Почему же у нее так горят щеки? Почему так бешено бьется якобы бесстрастное сердце?
Она вдруг застеснялась, осознав, что осталась наедине с шофером — свидетелем их утомленных ласк. Каково же было ее потрясение, когда тот, словно прочитав ее мысли, опустил стеклянную перегородку. Автомобиль замедлил ход и остановился.
Девушка растерянно заморгала. Ей вдруг стало страшно.
— В чем дело? — осведомилась она, нервно приглаживая волосы.
— Bonsoir, Лизетта, — отозвался шофер, поворачиваясь. Даже во тьме она узнала этот голос, узнала лицо Лукаса Равенсбурга.
26
Люк понятия не имел, что думает о нем Лизетта после того давнего дня, когда он сорвал у нее поцелуй на заднем сиденье автобуса, трясущегося по извилистой дороге из Горда в Кавайон. Тогда на дворе стояла осень. Прошло семь месяцев со дня, вместившего в себя ярость и кровь, отчаяние и убийство. В тот день присутствие Лизетты стало для Люка спасительным плотом посреди разбушевавшейся стихии.
Он сам не знал, почему отпустил ее, как позволил уехать. Ни одна женщина никогда не производила на него такого глубокого впечатления, как Лизетта, ни одна женщина не переживала вместе с ним столь глубоких потрясений, не видела его таким надломленным. Он вымученно провожал взглядом ее поезд, уходивший с железнодорожной станции в Лионе. Люк волновался за девушку, был одержим стремлением ее защитить. Больше ничего не имело значения для его взбудораженного рассудка. Воспоминания гибели Вольфа леденили душу. Coup de grace, совершенный по злорадному распоряжению фон Шлейгеля, до сих пор преследовал его по ночам, лишая сна.
Со дня смерти Вольфа прошло много недель, но боль утраты не стихала. Люк ожесточился и отвердел. Исчез беспечный юноша, предававшийся любви в лавандовых полях, мечтатель, способный любоваться тем, как луч солнца наделяет одинокий стебелек мерцающей красотой, как волшебно серебрится в лунном сиянии полоска дикой белой лаванды.
Даже в пучине горя Люк не переставал думать о Лизетте. Ни он, ни она не искали любви, однако судьба свела их вместе — и горести их слились друг с другом. Оба они были упрямы и своевольны. Непокорность Лизетты, ее способность дать ему отпор, раздразнить и раззадорить его, разрушили броню, которой Люк окружил свое сердце. Лизетта царила там безраздельно. Он знал, что любит ее, и посвятил всего себя тому, чтобы охранять и защищать ее.
В самом начале войны отец велел ему закопать в лавандовых полях подальше от Сеньона шкатулку с деньгами и еще кое-какими вещицами. Тогда Люк посмеялся, но отец щелкнул его по носу.
— Поверь, сынок, придет день, когда эти деньги спасут тебе жизнь.
Эти слова оказались пророческими. Люк тайно пробрался к Мон-Венту, вырыл шкатулку и потратил часть денег на дорогу до Парижа. Там он вступил в контакт с подпольем, выяснил, где обосновалась Лизетта, и начал за ней следить. Он твердил себе, что таким образом оберегает ее, но, в сущности, он просто хотел быть поближе к возлюбленной.
Он ежедневно провожал Лизетту от ее квартирки в банк, тенью скользил за ней, когда она приходила в кафе на Елисейских Полях, бродила по садам или заглядывала на рынок. По вечерам он провожал ее до дома, а затем дрожал под окнами, пока свет в ее квартирке не гас. Тогда он прятал руки поглубже в карманы и, устало ссутулившись, возвращался к себе в захудалую гостиницу или исполнял какое-нибудь поручение для подполья.
Однажды он чуть не выдал себя: выполняя очередное поручение, он отправился к цели кружным путем — так, чтобы пройти через Монмартр — в тайной надежде увидеть Лизетту. Он уже отчаялся встретить ее, как вдруг разглядел в толпе знакомую фигурку, черные локоны, рассыпавшиеся по плечам. Он помнил шелк этих волос на ощупь. Люк поспешил подойти к ней поближе, ощутить хотя бы отблеск ее присутствия в своей одинокой жизни.
Лизетта остановилась на переходе, повернула голову. На Люка накатила волна желания — и муки. Он подобрался поближе. Она перешла дорогу — и неожиданно обернулась. Люк еле успел присесть, притворившись, будто завязывает шнурок. Переждав немного, с трудом оправившись от потрясения, он свернул в какой-то переулок и с тех пор отказывал себе в малейшей возможности увидеть ее хотя бы издалека. Вплоть до этого момента.
Несколько месяцев назад немецкое происхождение и арийская внешность помогли Люку устроиться шофером при немецком штабе. Полезное место для участника Сопротивления, однако не так давно из полезного оно стало бесценным. Первого мая все резко переменилось. Лондонское радио начало выпускать в эфир неслыханное ранее количество «личных сообщений». Поток закодированных посланий вызвал во Франции волну всеобщего возбуждения. Это был сигнал!
По всей стране, в городах и селах, люди настраивали утаенные радиоприемники на вещание Би-би-си, вслушиваясь в закодированные послания. Бананы кончились. У Иветты десять пальчиков. Троянской войны не будет. Британским разведчикам и их французским союзникам сообщали, что в их края направлено подкрепление, будет выброшен парашют с оружием или новая рация. Агенты ждали подобных сообщений, регулярно вслушиваясь в эфир.
В ночь на первое мая 1944 года на группки подпольщиков, собравшихся у потайных приемников, обрушился могучий поток сообщений, взбудораживших тайных агентов во Франции. Их призвали к немедленным действиям. Пришла пора готовиться к открытию Второго фронта — ожидали, что это произойдет через несколько недель. Отважные одиночки — мужчины и женщины — и крошечные группки подпольщиков слились в едином порыве разрушить, замедлить и уничтожить немецких оккупантов во Франции, не дать немецким войскам добраться до северного побережья. После пяти лет отчаяния настал момент восстать в последнем героическом порыве.
Люк знал, что при первой возможности должен увезти Лизетту из Парижа, от Килиана. В свете новых инструкций ее задание теряло всякий смысл — она не могла ни на что повлиять. То, что она делала, больше не играло никакой роли, а значит, ей не следовало подвергать себя ненужному риску.
Он выжидал подходящий момент, чтобы открыться Лизетте и убедить ее бежать. Роль шофера при Килиане предоставляла для этого идеальную возможность, хотя жестокой расплатой за это были муки ревности. Казалось немыслимым сохранять спокойствие, пока Килиан ласкает возлюбленную Люка. Нет, ее надо спасать, пока не поздно. Сегодня же.
Лизетта ошеломленно сидела в машине. После того, как они с Люком расстались, она вспоминала о нем каждый день. А сегодня не вспомнила — и вот он, тут как тут!
— Где ты был? — еле слышно прошептала она.
— В Париже.
Девушка напряженно молчала.
— Я не мог оставаться на юге, — пояснил он. — Наш последний разговор…
— Когда мы в последний раз виделись, говорила только я. Тебе было сказать нечего. Нечего!
Он замялся.
— Я не мог говорить о том, что произошло, это было слишком ужасно.
— Зато бросить меня оказалось проще простого!
— Я тебя не бросал! — вымученно воскликнул он. Сердце Лизетты дрогнуло. — Я все это время следил за тобой. Я был совсем рядом! А если я не мог за тобой приглядеть, то устраивал так, чтобы рядом с тобой оказался кто-нибудь еще. Помнишь, как ты оступилась и уронила покупки? — Девушка удивленно заморгала. — У тебя еще багет сломался.
