Дмитрий Липскеров - Пространство Готлиба
Я не стал говорить ему, что цветная птичка выжила, что у нее лишь крыло поломалось и какая-то добрая школьница подобрала ее со снега и, наверное, выхаживает в своей уютной квартирке, кормя свежими червячками из зоомагазина.
– А у меня для вас сюрприз!
– Какой же? – заинтересовался жук.
Я приподнял подушку и вытащил из-под нее баночку, в которой по наложенной травке, перебирая множеством лапок, бегало насекомое коричневого цвета с длинными, загнутыми на концах усами.
– Вот, – потряс я баночкой. – Мой вам подарок!
– Ах какая прелесть! – умилился Hiprotomus. – Какое прекрасное создание!.. Когда же вы ее приобрели?
– Когда вы под перекисью находились.
– Ай, да какая разница! – воскликнул он. – Редкостная красавица! А молоденькая какая, прямо не тронутая еще! Ну, удружили! Ну, вам спасибище огромное!
Hiprotornus зашевелился нервно под кожей, словно ему не терпелось поскорее забраться в баночку и познакомиться с жучихой.
– А кстати, – поинтересовался я. – Откуда вам известно, что это она, а не он?
– Экий вы все-таки странный! Ну неужели вы думаете, что я не в состоянии отличить Ее от Него! Вы же находите разницу между мужчиной и женщиной!
– Ну, это просто! Слишком много даже внешних различий!
– Ну и у нас много отличий!
– Каких? – не унимался я.
– Господи, вот пристал! – разозлился жук. – Все как у вас! Видите, у нее брюшко на конце чуть раздвоено?.. Вот оттуда она яйца кладет. А головка какая у нее милая! А запах!.. Все совершенно женское! Неужели не видно?!
– Конечно-конечно! – успокоил я Hiprotomus'a. – Простите меня за мое невежество! Уж в следующей жизни я научусь отличать жуков от жучих!
– Так-то, – сказало насекомое, и я различил в его голосе некоторое сомнение. – Э-хе-хе-хе…
– В чем дело?
– Да ни в чем.
– А все-таки?
– Отнесите ее обратно в магазин!
– Зачем же?! – удивился я несказанно.
– Вы ее специально приобрели, чтобы меня выманить из руки, а затем раздавить каблуком!
– Чушь какая! У вас нездоровое воображение! Да и будь у меня каблуки, ноги все равно не двигаются!
– Ну гадостью какой-нибудь обольете! Дихлофосом или чем еще!
– Перестаньте молоть ерунду! – прикрикнул я. – Зачем мне вас давить или травить? Я просто могу вас выкинуть в окно и скормить голубям!..
– Это правда.
Я вздохнул и признался:
– Привык я к вам, честно говоря… Да и потом, вы мне вернули то, на что я уже никогда не надеялся!..
– Не врете?
– Совершенно нет.
– Значит, я могу выбраться из-под вашей кожи, а потом вернуться обратно?
– Когда хотите.
– Спасибо. Могу я сделать это сейчас?
– Она вас ждет.
– Я иду! Положите руку горизонтально!
Я вытянул руку, уложив ее рядом с баночкой, в которой копошилась жучиха, ожидая появления Hiprotomus'a. Он не заставил себя долго ждать. В шишке произошло сильное волнение, мощный укол иглы прорвал кожу, и под мой крик сквозь образовавшееся отверстие жук появился на свет.
Он оказался совсем не таким, как я его представлял. Я вообще не думал, что так может выглядеть насекомое!
Hiprotomus был цвета молочной сыворотки. Его тело было совершенно прозрачным, и сквозь отвисшее брюшко просвечивали свернувшиеся внутренности. Рогами оказались два розовых отростка, панцирь отсутствовал вовсе, а спину венчали два недоразвитых слюдянистых крыла, смятых от долгого пребывания под кожей. Он зашевелил всеми своими многочисленными ножками, как будто разминал ослабевшие суставы, и посмотрел на меня огромными, выпуклыми, розовыми глазами. А говорил, что без глаз и с панцирем…
Честно говоря, меня чуть не стошнило от созерцания своего соседа, я чудом подавил мощный спазм и поднес руку к банке.
– Вперед! – сказал я громко, сглатывая соленую слюну.
Hiprotomus на удивление ловко спрыгнул на проложенное травой дно банки и зашевелил розовыми глазами, рассматривая подергивающую усами самку. Затем он подполз к ней ближе, расправил склизкое крылышко и дотронулся им до жучихиного панциря. Самочка от этого движения опустила свое брюшко и затыкала им в стеклянную стенку, оставляя на ней мокрые следы.
Действительно, все как у людей, – подумал я и вдруг поймал себя на мысли: а не раздавить ли мне Hiprotomus'a в самом деле, избавиться от надоевшей твари в одно мгновение?
Пока я искал ответ на этот непростой вопрос, жук взобрался на самочку, и из его нутра появилась иголочка-сабелька, которой он обычно тыкал меня в кожу, когда чем-нибудь был недоволен. Сабелька изогнулась и пронзила жучихино раздвоенное брюшко.
Если я его раздавлю, то не смогу более любить! – подумал я. – Пусть живет…
Тело Hiprotomus'a сокращалось подобно человеческому, розовые глаза застыли льдышками, а передние лапки дрожали в экстазе.
Самочка внешне никак не реагировала на дерганье жука, лишь усы ее шевелились, определяя влажность воздуха.
Их любовное соитие продолжалось около десяти минут. Затем тело Hiprotomus'a задергалось в конвульсиях, огромные глаза завертелись по кругу, он разрядился в два мгновения и убрал свою укоротившуюся сабельку обратно в прозрачное тельце.
– Домой? – спросил я, и мне показалось, что жук в ответ кивнул головкой. – Тогда вот вам моя рука.
Я протянул ее к банке, он выбрался на кожу и побрел к отверстию, слегка сочащемуся кровью.
Спружинив всеми лапками, заработав крылышками, Hiprotomus взметнулся под самый потолок, завис под ним на мгновение, а затем, рухнув пикирующим бомбардировщиком на мою руку, забрался под кожу, проделав в ней новое отверстие.
– А-а-а! – закричал я.
Жук заворочался, устраиваясь поудобнее в шишке, а определившись, сказал:
– Вы баночку под кровать поставьте. Там ей будет приятно и не жарко.
– Как скажете, – согласился я, засовывая банку с жучихой в угол под пружины, кривясь от боли и жалея, что все-таки не раздавил надоедливое насекомое.
– Ах какая все же красавица! Изумительная!..
– Рассказывайте! – скомандовал я, испытывая потепление во всем теле от массажа Лучшей Подруги.
– Что? – не понял Hiprotomus.
– Рассказывайте свою историю, пока я добрый!
– Что, в самом деле?
– Валяйте про ваши беды!
– Притомился я, – пожаловался жук. – Да и о грустном после веселого как-то несподручно.
– Как знаете. Другого шанса может и не быть.
– Ах, что с вами поделаешь! – с притворством вздохнул сосед. – Слушайте, но предупреждаю – финал сей истории столь печален и ошеломителен, что может серьезно ранить ваше сердце!
– Смелее! – подбодрил я. – Будем надеяться, что сердце выдержит!
– Итак, Полин умерла… – продолжил рассказ Hiprotomus. – Я страдал несказанно!.. Так высока была вершина моей трагедии, что моя милая нянька Настузя была готова отдать свою жизнь тотчас, дабы мои мучения сократились хотя бы на толику… Я был вынужден признаться, что пророчества старого следователя сбылись и женщины, черпающие нежность и любовь из моего сердца, любимые мои женщины погибли, убив себя в силу причин, вам уже известных. И тогда, находясь на пике своего трагизма, сам качающийся между жизнью и смертью, я поклялся всем богам и самому себе, что более никогда не сближусь с женщиной душевно и полюбовно, что в трезвом рассудке своем не возжелаю любви слабого существа под страхом собственной гибели!.. Коли суждено любимым созданиям гибнуть в моей ядовитой тени, то я вовсе оттолкну их, оставшись до смерти чистым духовно и телесно!
Целыми днями я проводил время, стреляя из лука. Лишь это спортивное занятие помогало мне унять свою плоть и желание души любить. Насыщенные и наполненные желанием страсти, стрелы летели точно в цель, поражая мишени в самые сердцевины… Со временем я стал принимать участие в небольших соревнованиях, в которых обычно занимал самые высокие призовые места. А однажды, когда я вступил на пьедестал почета первым номером, мне в подарок вручили колчан со стрелами, среди которых была стрела с золотым наконечником.
Меня даже приглашали на международные соревнования, но я всегда отказывался от такой чести, так как нимало не был тщеславен, занимаясь спортом лишь для успокоения непокорной плоти.
А через десять лет после смерти Полин началась шестидесятимесячная война с Германией, причиной которой послужило убийство Эммануила, сына германского короля, французским террористом, метнувшим в подростка двухфунтовую бомбу.
Несмотря на извинения нашего короля перед осиротевшим Францем IV, войну все же не удалось предотвратить, и все мужское население Франции в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет было мобилизовано.
Мне довелось пережить все страдания, являющиеся атрибутами любой войны. Я голодал и замерзал от холода, я был тяжело ранен в грудь осколком снаряда, и если бы не Настузя, добровольцем вступившая в армию санитаркой и вытащившая меня с поля боя, заваленного пудами человечьего мяса, то, вероятно, я бы еще тогда отдал Богу душу.
