Дмитрий Липскеров - Пространство Готлиба
Я заметно растолстел, и лишний вес помогал глушить мои эротические фантазии, которые, впрочем, стали приходить ко мне гораздо реже, разве что когда я чрезмерно употреблял вина и острой пищи.
Через восемь лет после войны я познакомился на стрельбище с русским послом, поселившимся в Париже лишь месяц назад, после того как Франция установила с Россией дипломатические отношения.
Посол оказался молодым человеком лет тридцати пяти и так же, как и я, увлекался стрельбой из лука.
Нас свел старый Лу, хозяин стрельбища, нашептав послу, что я тоже русский и что двое русских на одном стрельбище вещь чрезвычайная – такая малая и далекая нация одарила стрелковый спорт двумя русскими лучниками, волею судеб оказавшимися в одном маленьком пространстве.
– А много ли русских в Париже? – поинтересовался я у посла.
– Человек пятнадцать, – ответил он, запуская стрелу в короткое путешествие. – А вы как давно в Париже?
– Более сорока лет.
– Ого! – присвистнул посол. – Как вам удалось оттуда выбраться в те времена?
– Меня выслал Российский Император.
Он посмотрел на меня с недоверием, утер со лба пот и сказал вежливо:
– За всю историю России из страны был выслан лишь один человек – сын Императора, Аджип Сандал.
– Это я.
Протягивая послу руку, я заметил, как он заметно побледнел, но все же совладал с собою и пожал мою ладонь.
– Ахмед Самед, – представился он.
После тренировки я пригласил русского посла отобедать в "Рамазане", и он любезно принял мое приглашение, так как никогда не пробовал еще устриц и даже не знал, как они выглядят.
– Они похожи на укромное местечко моей жены! – с восторгом воскликнул он, когда перед ним поставили огромное блюдо с моллюсками, уложенными на кубиках льда раскрытыми раковинами. – И на вкус точно такие же!
Я вспомнил, что подобное сравнение пришло мне на ум более тридцати пяти лет назад, когда я познакомился с хохотушкой Бертран, научившей меня всем премудростям любви, подмешав к ним устричного вкуса и здорового смеха.
– Это очень старое кафе, – сказал я. – В него приходят только знатоки… Как там, в России?
– Все по-прежнему, – ответил Ахмед, запивая очередную устрицу вином. – Мне нравится быть здесь, в Париже! Все-таки огромный город, больше, чем вся Россия, вместе взятая! Обратно, цивилизация!..
– А как мой брат?
– Брат?.. Я не знаю вашего брата, – признался посол.
– Мой брат – Русский Император.
– Порфирий?! – удивился он. – Ах да! У вас же общий отец!..
Неожиданно Ахмед икнул, выскочил из-за стола и склонился передо мною в низком поклоне.
– Простите меня! – бормотал он. – Просто в голове не совместилось! Ваше Высочество!..
– Прекратите! – возмутился я, поймав на себе изумленные взгляды завсегдатаев "Рамазана", никогда ранее не державших меня за важную персону. – Немедленно сядьте за стол.
– Слушаюсь! – повиновался посол.
– Итак, как мой брат? – повторил я свой вопрос, когда он уселся за стол и унял икоту стаканом газированной воды. – Я его никогда не видел, только раз на газетной фотографии. Знаете ли, у нас о России мало пишут…
– Все хорошо! Его Величество здравствует и мудро правит страной!
– Он женат?
– Государыня Российская, Марья Петровна, мудрая и достойнейшая женщина во всех отношениях!
– Давайте по-простому, – попросил я.
– Никак нельзя! Я лицо официальное и должен все по протоколу!.. К тому же прошу простить меня, но более личным временем я не располагаю!
Ахмед вышел из-за стола, еще раз поклонился мне в пояс и спешно покинул "Рамазан".
С тех пор я его не видел. Он перестал приходить на тренировки, и Лу высказал предположение, что на одном стрельбище двое русских – действительно перебор!
– Экая странность, – пожал плечами старик. – Заплатил за год, а пришел лишь раз!..
… Я познакомился с ней через три года. Она была дочкой моих знакомых адвокатов, и в январе ей исполнилось лишь десять.
Она вышла из своей спальни, когда мы, устроившись у камина, пили чай и обсуждали казусы современной юриспруденции.
– Но это же глупость сажать мужчину в тюрьму лишь за то, что он спал со своей женой абсолютно голым! – возмущался я.
– Никто его, конечно, не посадит! – отвечала хозяйка дома. – Это будет всего-навсего прецедентом для внесения поправок в закон, который не менялся последние двести лет!
– Тем не менее он сидит в камере!
– Это до суда, да и то потому, что у него нет денег для залога!
– Если бы он занавесил окна, когда решил доставить своей жене удовольствие, – поддержал разговор хозяин дома, слегка взмахнув гривой темных с проседью волос, – если бы он не дал возможности подросткам заглянуть в его окно, то лежал бы себе сейчас под боком своей жены!
– А за то, что подростки заглядывают в чужие окна, привлекать не надо?! – не унимался я.
– Можно принудить их родителей к штрафу, – ответила хозяйка. – Но это уже другое дело.
– Подумать только! Если бы на нем были хоть носки, то у закона не было бы вопросов! Глупость какая!.. Вы тоже спите в носках? – поинтересовался я у хозяина.
Он улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Но я не снимаю часов! – уточнил он.
В этот момент она и появилась. В красной пижаме, заспанная, стриженная под каре и рыжая, она стояла босая на ковре и смотрела на нас вопросительно.
– Почему вы разговариваете так громко?
– Прости, дорогая! – сказал отец. – Мы увлеклись.
Мать вышла из-за стола, взяла девочку на руки и, извинившись, ушла наверх.
– Как ее зовут?
– Ида, – ответил хозяин, улыбнувшись…
К этому времени мне исполнилось пятьдесят пять лет, и я был совершенно один, если не считать моей милой, постаревшей Настузи.
Что-то произошло со мною тем вечером, когда я увидел в доме своих знакомых эту маленькую девочку с серьезным лицом и со следами от подушки на щеке. Что-то загрустило в моем сердце, не давая спокойно спать, и путало сновидения с наваждениями, расстраивая меня совершенно.
Целую неделю я ходил сам не свой, постоянно видя перед собою ее босые ножки, так удобно вставшие на пушистом ковре, и губки, алые в тон пижаме.
– Что со мною? – спросил я няньку.
– То же, что и со мною, – ответила Настузя. – Твое сердце полно любовью, и тебе некуда ее расплескивать. У тебя, как и у меня, не было детей и не на кого проливать свою отцовскую доброту и нежность. А теперь мы с тобою уже годимся в дедушки и бабушки, а потому всякое кукольное личико вызывает в нас умильное желание потрогать эту нежную кожу на шейке и поцеловать завиточек над ушком… Так-то вот…
И когда во мне совместилось мое томящее чувство со словами, сказанными мудрой Настузей, болезнь моя облегчилась, я подумал, что вот та любовь, которая не принесет в своем финале драмы, вот то чувство, которое вознесет мою душу, не оскверняя тела, и все в конце закончится самым естественным образом. Я благословлю свой предмет любви и умру спокойно и со счастием в груди…
С этой минуты я стал часто бывать в доме своих знакомых адвокатов, ставших со временем моими добрыми друзьями.
Я никак не мог налюбоваться на Иду и баловал девочку со всем отчаянием, как самый любящий отец. Я задаривал ее самыми дорогими игрушками, ходил с ней в зоопарк и поднимался на Эйфелеву башню, рассказывал малютке самые интересные сказки, которые помнил еще со времен своего детства.
Она с удовольствием слушала про Репку и про Илью Муромца, про Кощея Бессмертного и Бабу Ягу, сажающую Ивана-дурака в печь, а про Царевну-лягушку сказала, что это самая хорошая сказка, которую она слышала.
– Может быть, те лягушки, которых мы с тобою видели в зоопарке, – предположила Ида, – может быть, под их кожей тоже скрываются царевны?
– Может быть, – согласился я.
– И им тоже повстречается Иван, запустив стрелу в болото?
Я кивнул.
– И потом, когда Иван полюбит царевну, он сожжет ее кожу в печке, чтобы она всегда принадлежала только ему? А царевна из-за этого уйдет к злому Змею Горынычу?
– Все может быть.
– Но Иван спасет ее, отрубив Змею головы, и, заживет с нею счастливо?
– Ага.
– Почему ты со всем соглашаешься? – спросила Ида, держа мою руку в своей теплой ладошке.
– Потому что ты права…
– У вас чудесная дочь! – признавался я родителям Иды. – Только вы не настораживайтесь по моему поводу! Просто у меня нет своих детей, а очень надо кого-то любить!
– Почему вы не женитесь? – спросила мать. – Вы ведь еще не старый и сможете иметь своих детей!..
– Не складывается, – пожал я плечами и улыбнулся…
– Ты очень хороший! – сказала мне как-то Ида, когда я по ее просьбе рассказал Царевну-лягушку во второй раз. – Ты лучше моих родителей, и я жалею, что ты не мой папа.
Тогда я чуть не расплакался и объяснил девочке, что мне в глаз попала соринка и что ее родители прекрасные люди и очень любят ее!
