Арчибальд Кронин - Мальчик-менестрель
Дописав письмо и заклеив конверт, Десмонд вручил его Джо, который как раз вошел в комнату, чтобы убрать посуду.
— Вы познакомились с этой чудной толстой янки, сэр? — поинтересовался Джо.
— И очень близко, Джо!
— Представляете, сэр, она мне только что дала чаевые, чтобы я держал для нее тот угловой столик. Угадайте, сколько?!
— Шесть пенсов, Джо.
— А вот и нет, сэр. Поглядите-ка! — И Джо гордо продемонстрировал еще одну пятифунтовую банкноту. — Но она просила напомнить вам насчет опер.
— Слушаюсь и повинуюсь, Джо.
И в восемь вечера, наверно, впервые с момента получения ангажемента в «Хибернианз», Десмонд поднялся на эстраду в прекрасном настроении. Он даже соизволил слегка улыбнуться публике, которая несколько отличалась от той, что была на его предыдущем выступлении, хотя народу было, как всегда, много. Весенний фестиваль закончился, гости попроще разъехались по домам, и сейчас в зале присутствовало мелкопоместное ирландское дворянство, задержавшееся, чтобы послушать Десмонда, или по каким-то иным причинам.
— Надеюсь, что не разочарую вас сегодня, — спокойным, тихим голосом произнес Десмонд. — Как вы, наверное, знаете, я пою в основном ирландские песни и баллады, но сегодня вечером, по просьбе очень уважаемой и знаменитой гостьи из Америки, я исполню две арии из опер. Сперва — душераздирающую арию Каварадосси перед казнью из «Тоски» любимого всеми Пуччини. Затем — арию Вальтера «Розовым утром алел свод небес» из «Нюренбергских мейстерзингеров», за которую, как вам, наверное, известно, я — тогда еще молодой священник — получил на конкурсе в Риме Золотой потир. — И подождав, пока шум уляжется, Десмонд добавил: — Первую арию я исполню на итальянском, вторую — на немецком, как в оригинале у Вагнера.
Он сел за фортепьяно и по памяти, частично импровизируя, сыграл завораживающую мелодию из «Тоски», мотив, пронизывающий весь последний акт оперы, и запел.
Тем вечером — возможно, в преддверии отдыха — Десмонд был в ударе. И вложил в страстный, полный любви, отчаяния и одновременно мужества крик души приговоренного к смерти Каварадосси именно те чувства, которые соответствовали авторскому замыслу великого Пуччини.
Десмонд закончил — и его оглушил шум аплодисментов, а со стороны углового столика доносились крики «браво». Десмонд поклонился и сел за фортепьяно, чтобы немного передохнуть. Но краем глаза все же заметил, что толстая американка, отложив в сторону сигару, как сумасшедшая строчит что-то на кипе телеграфных бланков.
Отдышавшись, Десмонд был готов продолжить выступление. В зале стояла мертвая тишина. Он немного выждал, затем откинул голову и начал выводить сладостную, томительную, берущую за душу мелодию — наверное, лучшую из всего, что написано Вагнером, который сумел так глубоко выразить загадочную веру тевтонцев в силу рока.
В эту длинную, изнурительную арию Десмонд вложил всю свою израненную душу. Закончив петь, он почувствовал себя совершенно обессиленным и остался сидеть с опущенной головой, а на него — волна за волной — накатывали несмолкающие аплодисменты.
Публика в едином порыве повскакала с мест. Десмонд увидел свою американскую знакомицу, пробивавшуюся к выходу, и отстраненно подумал: «Наверно, я уже больше ее не увижу». Наконец он с трудом поднялся и стал кланяться, вскинув руки вверх и без конца повторяя: «Спасибо, спасибо, спасибо…» Затем повернулся, пошел в свою комнату и бросился на кровать.
Джо почему-то задерживался дольше обычного. Появился он с ворохом визитных карточек и клочков бумаги в руках.
— Вы, наверное, в жизни не видели такого сумасшествия, сэр. По крайней мере я за все время работы в «Хибернианз» точно не видел. Добрая половина ирландского дворянства только о вас и говорит, просят передать вам визитные карточки с записками, умоляют позвонить и даже посетить их. Ну как, прочитать вам, что там написано?
— Нет, Джо. Брось их в мусорную корзину.
Джо был явно потрясен таким ответом.
— Боже правый, вы, наверное, шутите, сэр! Здесь записка от лорда-наместника Ирландии и его супруги. «Позвоните нам, Десмонд, мы очень хотим с вами встретиться».
— Джо, эту можешь выбросить в первую очередь.
— А вот еще одна, сэр. — Голос Джо упал до благоговейного шепота. — Не больше не меньше, как от его преосвященства архиепископа Мерфи. Он пишет: «Сын мой, ты определенно искупил свой грех. Приходи ко мне, Десмонд, и я подумаю, что можно будет для тебя сделать».
— Джо, возьми эту записку, — с горечью сказал Десмонд, — разорви на мелкие кусочки и спусти в унитаз.
— Ни за что, сэр. Не хочу брать грех на душу. Хотите или не хотите, но я положу записку в карман вашего чемодана.
— И что, неужели ничего от нашей забавной маленькой янки?
— А вот и нет, сэр. Записка, нацарапанная на телеграфном бланке «Вестерн юнион». Эту что — тоже спустить в унитаз?
— Кончай меня дразнить, Джо! Читай скорее!
Чтобы помучить Десмонда, Джо прочистил горло и только потом начал читать:
— «Мой милый, милый Десмонд! Ты дал мне возможность, которая выпадает лишь раз в год. Завтра твое имя будет на первой полосе тридцати газет по всей Америке, которые объявят о моем открытии: бывший священник, молодой и красивый ирландец, с голосом лучше, чем у Карузо, поет за гроши в пивной; история, которая даже из камня сможет выжать слезы. Только ни в коем случае не подписывай никаких контрактов до моего возвращения. Целую, самая мерзкая, жирная, вульгарная и отталкивающая особа из всех, кого тебе доводилось видеть».
— Вот это я понимаю, Джо. Вот это человек! — воскликнул Десмонд.
— Что есть, то есть, сэр. Перед тем как выскочить от нас, она сунула мне очередную пятерку и велела присмотреть за вами.
— Чем ты постоянно и занимаешься, Джо. Брось записку в чемодан. Она стоит того, чтобы оставить ее на память.
— А теперь, сэр, — подобострастно проговорил Джо, — чем я еще могу быть вам полезен? Что будете заказывать на обед?
— Кончай валять дурака, Джо! Принеси что-нибудь получше. Я ужасно устал и хочу есть. И, если получится, стащи для меня полбутылки шампанского.
— Что значит «стащи», сэр! Мистер Мейли с радостью отдаст вам ключи от винного погреба. Все, через полчаса вернусь.
Десмонд заставил себя встать с кровати и долго отмокал в горячей ванне, затем натянул пижаму и халат, а ноги сунул в шлепанцы. Он не знал, что и думать обо всем этом, а потому решил не забивать себе этим голову.
Часть пятая
I
Ирландский почтовый поезд опаздывал, и мне пришлось прождать около часа в промозглой грязи Юстонского вокзала. Но вот наконец прибыл поезд, который пыхтел и шипел так, как будто по пути ему пришлось по меньшей мере перевалить через Сноудон[83]. И я сразу увидел Десмонда, шедшего по платформе с тощей дорожной сумкой в руках. Мы хотели было обняться, но решили повременить с этим, а только пожали друг другу руки.
— А что, твой багаж остался в вагоне?
— Нет, все здесь.
— Прекрасно, тогда можем начать с чистого листа.
— Алек, возьми меня под руку. Меня так укачало на море, что я до сих пор не могу прийти в себя.
— Что, все время штормило?
— Ужасно.
Я приехал на вокзал на автобусе, так как не хотел смущать Десмонда демонстрацией своего прекрасного материального положения. Мы быстро нашли такси и уселись друг напротив друга.
— Алек, ты в прекрасной форме!
— Ты тоже, Десмонд, — жизнерадостно солгал я. Он был по-прежнему удивительно хорош собой, хотя казался усталым и очень грустным.
— А как поживает твоя дорогая матушка?
— Прекрасно. Вполне довольна жизнью. У нее чудная маленькая квартирка на побережье в Хове[84], в трех минутах ходьбы от церкви. Разумеется, когда мальчики дома, она гостит у нас.
— И куда ты меня повезешь?
— К себе. У меня маленький, но симпатичный домик в Кенсингтоне. Там очень тихо, да и Кенсингтонские сады в двух шагах.
Он, конечно, хотел узнать больше, но постеснялся спросить, поскольку был слишком хорошо воспитан. И вот наконец мы подъехали к небольшому белому домику, который я ценил именно за то, что он расположен вдали от городского шума. Отпустив такси, я открыл входную дверь.
И проводил Десмонда по лестнице в гостевую комнату окнами во внутренний двор с садом.
— Располагайся. Здесь у тебя своя ванная. А теперь как насчет того, чтобы слегка перекусить?
— Категорически нет, Алек. Я бы с удовольствием помылся, а потом мы можем поговорить.
Я улыбнулся, положил ему руки на плечи и хорошенько встряхнул, чтобы он наконец расслабился. Ведь мы не виделись столько лет. Затем я спустился на кухню проверить, как там дела у нашей замечательной домработницы миссис Палмер, которая обычно уходила в четыре, но сегодня любезно задержалась.
