Феликс Рахлин - Грудь четвертого человека
Произошло ЧП: демобилизовавшийся накануне ефрейтор Вася Момот (мы его называли – "Васылько": по известной и чудесной народной песне
"Поза лугом зэлэнэньким… Там Васылько сино косыть…") – был задержан патрулем где-то на сборном пункте демобилизованных – за грубое нарушение формы одежды. Васылько как раз и перешил свою шинель неподобающим образом, сделав неуставной разрез сзади и пришив там пуговички. Армейским законникам это показалось недопустимой вольностью, и нашему самому старательному и дисциплинированному солдату заявили, что в эшелон его не пустят, а посадят на "губу".
Кто-то (может, он сам) дозвонился до штаба полка. Майор Емельянов сел на мотоцикл и отправился выручать Момота, но предварительно обратился к солдатам нашего взвода: у кого есть приличная шинель на замену? По росту примерно подошел я (Васылько был чуть повыше).
Майор схватил мою "серую, суконную, родиной даренную" – и помчался за десятки километров, спеша успеть к отходу эшелона. Успел! Мне же привез перешитую Васылькину шинель. Обмен получился на диво эквивалентный: Момот счастливо избежал "губы" и во-время уехал домой, мне же (хотя я и не думал выгадывать) досталась перешитая шинель, которую никто бы не осмелился поставить мне в вину: мы ведь с Иваном "форму одежды" нарушали вынужденно: офицерскую нам выдать было "не положено", а погоны "микромайоров" мы нашили вполне законно. Так что никакие уставники нам были не страшны, хотя мы сплошь состояли из одних "нарушений формы одежды"; офицерские погоны
– на солдатской робе, офицерская кокарда – на солдатской шапке, курсантский разрез – на солдатской шинелке…
Нам выписали все документы. Выдали деньги на билеты и питание в пути. Теперь надо было решить один весьма важный вопрос: как
"обмыть" наши звездочки? Иван договорился со старшим сержантом-сверхсрочником Сахнюком (с "поэтом"! – помните: "Прекрасны вашие победы"?) – и тот предоставляет свою комнату и берется нажарить кучу картошки с салом; мы позовем несколько солдат, которые смогут улизнуть из казармы, надо лишь купить водки, а для этого сходить в сельпо – в деревню: военторговский магазин спиртным не торгует. По какой-то причине Иван идти не мог – задача возлагалась на меня.
Восприняв всерьез просьбу подполковника Русина и наше ему обещание, я было хотел отказаться от участия в вечеринке, но Иван с таким презрением на меня глядел, так принялся честить за трусость, что я сдался. Надев поверх гимнастерки чью-то новенькую телогрейку, взял свой пустой фибровый, недавно купленный чемоданчик и отправился в село. Купил там несколько поллитровок. Вечером сошлись у Сахнюка.
Неожиданным для меня оказалось присутствие "полковой кружки" – штабной вольнонаемной машинистки. Кто-то из Ванькиных гостей (а это были его приятели из артмастерской) привел ее. Очень скоро мы надрались, и я принялся рассказывать совершенно отпетой шлюхе, что я ее уважаю. Помню, с каким снисходительным выражением помятой пьяной физиономии эта бикса меня слушала – сама себя она давно не уважала.
На дружеской пирушке я чувствовал себя совершенно чужим и, может быть, именно поэтому выпил больше, чем обычно себе позволял: полные поллитра! Однако свои поступки полностью контролировал и ушел сознательно за пять минут до того, как в гарнизоне отключалось освещение – то есть без пяти час ночи. Единственный из всех собравшихся я спал в казарме строевого подразделения, а в эти дни ожидалась учебная "тревога".
Выйдя с крыльца под свет фонаря, я вдруг очутился в кромешной мгле: значит, час! Немедля я сверзился в кювет. Смеясь над собой
(вот ведь до чего классически напился: в канаву залег!), выбрался оттуда и, качаясь, добрел до своей казармы. Там у меня хватило еще сил и соображения попросить дневального, чтобы разбудил кого-нибудь из наших на нижней койке: "Мне на свою верхнюю сейчас не влезть", объяснил я. Причина уважительная – разбуженный с пониманием отнесся у моей просьбе, влез на мою постель, а я рухнул на освободившуюся
(простынями и подушками не обменивались: что за мелочи!)- и мгновенно уснул.
Наутро в самом деле подняли всех по "тревоге", казарму заполнили приезжие инспекторы с хронометрами, Все наши засуетились, забегали, я же только оделся – и вознамерился куда-нибудь уйти: меня вся эта возня уже не касалась. Но тут привязался ко мне наш взводный – лейтенант Бучацкий: "Где ваше оружие?" Я же свой автомат
Калашникова, "боевой незаряженный КВ 5263", сдал еще накануне – и поступил мудро: теперь я уже не "вооруженная сила", тревога меня не касается. Лейтенант с этим не соглашался, умничал и "выступал".
Пришлось на равных с ним схлестнуться. Он попробовал на меня покричать, но сделать мне уже ничего не мог.
Предстояло еще проститься с некоторыми людьми, с которыми меня связывали не вполне официальные отношения. Пошел к старлейту
Савельеву, с которым у меня сложились не совсем формальные отношения
(однажды он даже зазвал меня к себе домой на обед), простился с ним и с его милой женой Женей, работавшей одно время библиотекарем в нашем полку. Они жили в одной квартире с лейтенантом Сацким.
Александр Сацкий был в полку известным бузотером. Он задумал уволиться из армии, по-хорошему его не отпускали, и тогда он во все тяжкие пустился скандалить. По-видимому, был он неплохим офицером, но – вот беда! – думающим. Многое его в армии не устраивало, но главное – несправедливость. Беспрерывно и в открытую, при подчиненных, пререкался он со старшими по званию, даже с самим командиром полка. Уж его и наказывали всячески, сажали на "губу" – а ему только того и надо было. С солдатами он держался с подчеркнутой корректностью, хотя и ничуть не фамильярно. Очень большой интерес проявлял к литературе, надеялся, что мне разрешат вести в полку литературный кружок, но я и сам к тому не стремился: когда бы мне еще и этим заняться?
В конце концов Сацкий добился своего: из армии его выгнали решением "суда офицерской чести". А подождал бы еще чуть-чуть – и все могло бы обойтись "бескровно": предстояло сокращение численности войск на хрущевские "миллион двести тысяч"… Но тогда еще этим и не пахло.
Сацкий однажды сам мне рассказал, что решающим событием, убедившим его в необходимости оставить армию, было "дело
Долуханова". Этот дерзкий, непослушный, даже хулиганистый солдат однажды стал пререкаться со старшим лейтенантом Скрипкой, и тот ударил непокорного. Кто-то другой, на месте Долуханова, присмирел бы, а он… своему командиру дал сдачи!
Советская армия простить такого поступка не могла. Долуханов был осужден, а Скрипка остался без наказания. С этой несправедливостью
Сацкий примириться не мог.
Прощаясь с ним, я спросил:
– Чем вы намерены заняться на "гражданке"?
Сацкий ответил жестом, показывающим: "Буду писать!"
Прошло несколько лет, и в киевском республиканском журнале
"Радуга", выходившем на русском языке, я увидел повесть Александра
Сацкого. Предположил, что тот самый, но уточнить было не у кого, повесть меня не заинтересовала, и я ее читать не стал. Еще через несколько лет на экраны вышел фильм "В бой идут одни старики" – с нашим, харьковским актером Леонидом Быковым в главной роли. Лента имела большой успех и до сих пор повторяется и в прокате, и по ТВ.
Еще не зная фамилий сценаристов, я почему-то, когда смотрел фильм, вспомнил Сацкого: мне о нем напомнил главный герой – непокорный, дерзкий и в то же время мягкий, романтичный и мужественный. Хотя внешне они несхожи. Потом увидел среди фамилий трех авторов сценария
Александра Сацкого. Но, опять-таки: тот ли?
И вдруг в киоске "Союзпечати" вижу книжечку из серии
"Киносценарии": сценарий этого фильма! На обороте обложки – портреты авторов. Если бы я даже не узнал в нем своего знакомого бывшего офицера (а я сразу его узнал!), то нашел бы в краткой биографической справке подтверждение: да, это он "служил офицером на Дальнем
Востоке"…
Путь у нас с Иваном, как почти у всех, кто с Запада, был на много дней общий, но я его еще и пригласил к себе в гости, и он согласился побыть в Харькове дня три. Как в Ворошилове, в вокзальном ресторане, мы встретились с майором Гришей Шутовских, как он провожал нас руладами песен в вагоне – рассказано выше.
Маленький майор остался на перроне, а мы уехали… Прощай навсегда, Дальний Восток!
Глава 42.Поезд пьяного следования
Пассажирский поезд "Владивосток – Харьков" находился в пути от начальной точки до конечной десять суток. Позже дорогу спрямили, перевели на электровозную тягу, и время пути сократилось до восьми суток. Видимо, и по сей день так…
В теплое время года дорога местами неописуемо красива, особенно когда состав следует над Байкалом. Но мне в такую пору довелось проследовать лишь раз – правда, в товарняке, что дает преимущество: из отодвинутого дверного проема гораздо шире обзор, а, кроме того, поезд идет вдвое медленнее, часто останавливается, и это дает больше времени полюбоваться попутной красотой. Теперь, как и на год раньше
