Александр Грог - Время своих войн 3-4
Георгий увидел, какое у него стало толстое круглое лицо и вообще сам как–то внезапно зажирел, должно быть, от того, что мало двигался. Георгия он не узнал, а быть может, сделал вид, что не узнал. Сам Георгий не стал ему напоминать и даже про ремень не спросил — у него теперь новый был. Отец с мамкой опять помирились — он привез и обещал с собой забрать, квартиру на это раз давали, а Георгию сказал, что прямо из окна видно как парашютисты прыгают. Это в каком–то учебном центре. Что его теперь туда и обратно по командировкам гонять не будут.
Еще он гулял с Георгием, и тот заметил, что отец старается не хромать и быстро устает, часто предлагает посидеть на скамейке, и особо ровно ходит при мамке.
Георгий спросил:
— Это от парашюта?
— Нет, — ответил отец. — Это от другого…
Во всяком городе или даже районе своя прописка. Так просто не примут. Но за столько переездов Георгий научился урезонивать. Тут, как говорит дядя Петя — «Быка за рога! А если надо, то и всех!»
Первое дело: ошарашить…
— Время терять не будем, дерусь с самым сильным из вас. Как хотите — на кулачках, на поясах? Самбо, бокс? Можно вовсе без правил. Выбирайте!
Главное настолько уверенно, чтобы вовсе без драки обошлось.
— Мы с заречными деремся.
— Значит и я буду с заречными драться. Мне сейчас здесь жить. Давайте тогда, кто из ваших сделал то, что я не смогу сделать?
Долго вспоминают, перебирают.
— Платонов на заводскую трубу забирался. До самого верха!
— По рукам! А за сколько времени он туда забирался?
Выясняется, что не замеряли.
— Пусть попробует быстрей меня. Мелкие, держите часы — замеряйте, а я полез.
— Сейчас нельзя, рабочий день, а надо в выходной.
— Мне выходного ждать некогда.
Если на трубу лазить, то надо себя высотником представить, они на верхотуре целый день работают — сейчас строек много. Еще сильную отговорку надо иметь, чтобы без потерь для авторитета спуститься. Хорошая отговорка: «Я ученик вашего слесаря, за инструментом лазил — он оставил там!»
— А где инструмент?
— Должно быть, внутрь провалился.
И оставить с открытыми ртами — пусть соображают — какой, нафиг, слесарь и на черта ему надо было на трубу лазить — что там такого слесарить?
Внизу новые неприятности, но это привычно. Ясно, что без драки первый день редко обходится.
— Пока ты лазил, старшие пришли и часы отняли.
— Что ж, пойдет отнимать обратно — где они у вас кучкуются?
И уже по новому кругу — кто тут из вас самый сильный? Подеремся за мои часы?
Там играть из себя дядю Степана — бить размашисто и прямо в ухо, второй тут же в нос, не откладывая и не разбирая — старше ли, сильнее ли. Дядя Степан тоже никогда не разбирает и даже по званию не интересуется — кто перед ним. Георгий кем только не перебывал. И дядей Петей, и дядей Валерой. Ко всякому случаю найдется свой дядя. Дядя Степан (если что не по нем), тот сразу бьет, никогда не показывает, что сейчас ударит, говорит — сам не знает, и очень на этот счет казнится. У него потому много неприятностей и опять очередное звание задерживают. Дядя Степан, хотя понимает, что если по неприятностям бить, неприятности не уменьшаются, но удержаться не может, и, если видит, что прапорщик врет, украл, а рожу держит, будто не украл, тут, говорит, рука сама срабатывает, как гаубица. Везет только, что всякий раз бьет за вину, за такую вину, за которую во время войны имел бы полное право расстрелять перед строем. А еще, что многое до начальства не доходит. Потому что, он своих не сдает — сам учит.
Вот Георгий тоже бьет сразу же, не задумываясь — потому, что часы, чьи бы не были, у мелких отнимать нельзя. Георгий и дядя Степан на тот момент одно общее. Правоту свою чувствует, а вот кулак нет — ничего не чувствует, нисколько не болит, хотя бы в лоб ударит — не его кулак на тот момент, а дядин Степин. И все кругом чувствуют его правоту, потому кучей не лезут и не жалуются.
Бывает другое. Бывает, что приходится прыгнуть с моста на проплывающую снизу баржу с песком. Скатиться, съехать к краю, но там непременно встать на ноги и поддразнить тех, кто на маленьком горбатом толкаче. Нырнуть «на головку» — подальше, чтобы не затянуло, и косыми саженьками доплыть до берега.
Такое почти в каждом городишке — труден только первый день.
Тоже скидываются своими копейками, тоже, как и везде «по взрослому» передают друг другу бутылку. И Георгий залихватски опрокидываем, делает это, как дядя Петя — но только вид с него, притворяется, что глотает, шевелит кадыком, пускает внутрь бутылки пузыри, а потом, крякнув, тыльной стороной руки вытирает губы. Он, как прежде, не любит сладкий противный ликер, и «Солнцедар», и «Яблочное», и «Плодово–ягодное» и всякие другие…
Некоторое время Георгий учится на хирурга (мать упросила), потом, неожиданно для всех, будучи уже на третьем курсе, эту учебу бросает и подает документы в Рязанское воздушно–десантное…
Эмитируя что–то можно стать настоящим…
Став старше, Георгий отношения к жизни не меняет, а только корректирует, понимая, что иной раз достоинство можно прятать за хитростью, предъявлять миру не себя самого, а какой–то из дежурных образов. Другое дело, что нельзя делать часто одинаковое, держаться за какой–то слишком долго, это может войти в привычку и потом сложно ломать самого себя.
В Армии как? Сначала ты играешь образ, потом образ начинает играть тобой — именно он ведет и воспитывает. Все просто. Невозможность в определенных обстоятельствах иного поступка, чем то, которое от тебя ждут. Стыдно не соответствовать образу. Дал трусости поглотить себя, так и будет зажевывать до самого твоего позорного конца. Шагнул вопреки, через дрожь и пустоту — держась памятью за предков, боясь позора, так и будешь шагать, с каждым шагом отвоевывая по кусочку, пока не станешь тем, кем должен стать. И тогда смерти нет! Она тебя боится. Жизнь? Жизнь проходяща — позор вечен… Главное значение жизни — как подготовишь себя к переходу через порог, как пройдешь его. Мышечная память, братцы, мышечная память, — говорит иной раз Георгий. Дядя Петя, дядя Валера, дядя Степан и другие по–прежнему живут в нем…
* * *Человек живет подражаниями. Племя ограничивает человека, выставляя себе обычаи, которые лепят человека племени. Человек не может существовать вне племени, а те редкие единицы, которые себе это позволили, рано или поздно исчезают, и память о них стирается…
Но группа людей, сплоченная собственным видением мира, которое иногда называют «идеей», и своим местом в нем, способна влиять на группы людей много большие. Племя русов, погибнувшее ли, растворившееся в крови других народов, обессмертило себя тем, что яркостью характера, обычаями своими, заставило племена, с которыми когда–то соприкоснулось, подражать себе и с гордостью называть себя русами — русскими.
Человек живет подражаниями, выбирая достойные себя. Случается, такими подражаниями меняются, продлевая жизнь свою, целые племена…
Одним из факторов назначения Георгия командиром этого подразделения, как раз и послужило его «медицинское» прошлое. Кому, как не командиру, являющемуся ядром, центром, прослеживать состояние и лечить собственные «конечности», следить за их душевным и физическим здоровьем. Таков стал и Седой. Это утверждалось и в середине 16 века в «тихих» особого назначения подразделениях государя Алексея Михайловича, также прозванным «Тишайшим», при котором в специальных группах, что готовились при монастырях, методом практики, проб и ошибок, была утверждена многофункциональность — когда учили не только быстроте и скрытности, не только наносить раны множеством способов (видимых глазу и глазу невидимых), но и уметь залечивать их.
Но еще раньшим примером может выступать, когда осенью 1608 года 30-тысячное войско поляков обложило осадой Троице — Сергиев монастырь, но так не смогло взять его, промаявшись у стен его едва ли не два года. И это несмотря на то, что защищало святыню лишь малое число воинов, монастырские монахи и местные крестьяне! Но часть монахов была из служивых людей, стариков замаливающих раны, и то что самим было не в мочь, рассказывали, либо показывали крестьянству. Два года продержались в осаде, отражая штурм за штурмом воинства во много–много раз большего, не просто защищались, делали дерзкие вылазки, вносили смятение в умы. Поляки произвели подкоп под Пятницкую башню, заготовили порох, однако отряд защитников пробился к нему, а крестьяне Никон Шилов и Петр Слота взорвали заготовленный порох вместе с собой, обеспечив себе бессмертие на века… Осада была снята.
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
«Буш должен добиться признания от Путина, что распад СССР был необратим и бесповоротен, и Москва должна прекратить все свои имперские попытки вновь установить влияние в свободных республиках, создавая угрозу НАТО, которое, как известно, расширяется на восток…»
