Александр Грог - Время своих войн 3-4
Все имеет свой смысл. Беда всегда имеет много смыслов, и это беда… когда смыслов много. И вовсе не значит, что побеждает истинный смысл, как и находится истинный виновник…
Георгий не из той породы людей, кто будет жевать платок на кладбище. Но узелок для памяти завяжет и проследит, чтобы не слишком надолго, чтобы обязательно пришел случай развязать. Не должно быть слишком много узелков для памяти — мельчают. Умеет «щупать пространство», в том числе и информационное. Хотя в этом ему далеко до Сергея — Извилины, но тот на его командирскую должность не претендует, приказы оспаривать не пытается, и Георгий привык считать его при себе чем–то вроде начштаба. Георгий идет по жизни просто, когда информационное поле чем–то не устраивает, особо не озадачивается — подставляет свое, по характеру, сводя с ним собственный смысл жизни, отметая остальное, и как многие, заразился устойчивой привычкой всему, всякому движению, искать причины: худому — скрытые, хорошему — природные. Состояние души естественное для территории России, где движение мысли и дел происходит нерационально, но к одному и тому же приходят с разных сторон, а выполнение поставленной задачи происходит диаметрально разными по полюсам усилиями… Понять, как и почему такое происходит — задача из задач. Однако неблагодарная, потому как бесполезная. И совершенно невозможная для иностранца. Это Русское Поле.
Командиру трудно быть довольным — должность не позволяет. Георгий умудряется. Умеет, потому как, приучил себя довольствоваться малым, поскольку считает, что живет не для себя лично — должность такая. Взять хоть вот это… Кто он сам? Как ни крути (по малому ли, большому счету) — командир даже не взвода — отделения разведки. Лейтенантская должность. Покажется ли странным, но Георгий никогда не мечтал о большем. Почему? От понимания ли, что в таком случае попал бы под перекрестие тех, кто сверху, и тех, кто ниже?
Войны оканчиваются не в воздухе и не на море, а на земле, и точку ставят стрелковые подразделения с личным оружием. Георгию хочется, чтобы, когда будут расставляться точки, либо многоточия — если так придется, его палец не тыкал в широкомасштабную карту, а нажимал на курок…
В этом подразделении, кого не возьми… Тут один Извилина тянет никак не меньше чем на генерала. Много генералов у других командиров в подчинении? Опять же, где найдешь такое подразделение, в котором с задачами не мелочатся? И время от времени решают их практически, а не только на макетах, как в академиях. Тут всяк станет академиком. Петьку Казака возьми — разве не академик? Найдется хоть в каком подразделении еще один такой, чтобы имел столько практического опыта войн последних лет?
Иное время — иное бремя.
Когда наскоро формировали их подразделения, считалось — три кадровых составят центр управления и будут знать нюансы, а две пары из сверхсрочников — глаза, руки, уши. Действительность все перемешала. Люди расставлялись сверху, но перемешивались, занимая свои места по таланту. Снова образовывалось потомственное офицерство особого склада людей, и снова к этому тяготели те, кто мог ими стать лишь решением слепого случая.
Подразделение! Боевая единица. Единица… Одна из многих. Георгию хотелось верить, что действительно — одна из множества, с «вольным определением точек приложения». Убеждение не враг правды, как не враг лошади человек ее взнуздавший. Все этим сказано. До времени, по вольнице — все равны. Нигде нет такой, не бывает, невозможно — только как в войсковой разведке. Никто из стоящих выше, ставя задачу, не вмешивается в ее выполнение, а покуда задача выполнена, не смеет критиковать и методы. Что теперь? Вольница ли, когда под убеждения отсекли себя от центра? А можно ли было поступить иначе, если центр в любой момент способен предать?
Вот их «начштаба» Сергей — Извилина предлагает по сути своей бандитизм. Пусть высокого полета и качества, едва ли не государственного уровня, но… тут всякая война, кроме той, где ты защищаешься от супостата, — бандитизм. Даже если позже она будет названа как «народно–освободительная», или обзовется выполнением «интернационального долга».
Потому какие–либо сомнения лучше отбросить сразу.
— Что есть нравственно?
— О чем ты, Змей?
— Скажи, Серега, что есть нравственно для нас? Где тот последний рубеж, за который нельзя заходить?
— Нравственно то, на что можно смотреть без содрогания. Но когда человек не содрогается там, где должен, когда такое исчезает вовсе, можно с уверенностью сказать — этот человек стал насквозь безнравственным!
— Вот этой тропинкой и пойдем.
— Командир! Скажи слово!
А вот это уже традиция. Перед каждым крупным делом, в котором придется одевать «рубахи» — чистое счастливое исподнее — родился в рубашке или нет, счастливчик, али как, но не помешает. Свое слово говорили Александр Невский, Дмитрий Донской и безвестный лейтенант на последнем московском рубеже.
Георгий словно понимает — что от него ждут, считывает с сердец и возвращает им, заставляя биться сильнее.
— За тыщу лет до Православия, Старые и Мудрые говорили, как закон лепили: «Место в мире божьем, что вам послал господь, окружите тесными рядами. Защищайте его в дни, когда светло и еще пуще в дни, когда темень, не место защищайте — волю! За мощь его радейте…»
Откуда все берется? Не спрашивайте. С объяснений убудет, всегда убывало, словно от лишних слов терялась сила сказанного…
Георгий верит в армейский Устав… Словно в одних перьях всю жизнь проходил. Мнение о нем не ломалось, и где бы не служил, поражал сослуживцев своей правильностью, что брали под подозрение, считая, что тот, пусть чуточку, но издевается — показывая на собственном примере какой командир должен быть. Но где еще таких взять, когда самому стать не хочется? Слишком сложно, накладно тянуться вверх, шагая не по ступенькам «званий», карабкаясь по должностной дуге, круто забирающей вверх, а всей сущностью своей. Быть профессионалом ради профессии…
ГЕОРГИЙ (60‑е)
Георгий, а попросту (но только уже среди «своих») — Гришка, спрыгивает, когда состав — сцепка торфяных вагонов — разогняется чересчур уж быстро…
Все развлечения у ТЭЦ. Главное — можно сходить на «теплый канал», который в любую зиму не замерзает, и над поверхностью клубится пар, еще на отстойники — побросать камни в корку жидкой грязи. Но главное — покататься на «торфянниках». Хотя больше приходится сидеть на груде шлака — скучать или балаболить, смотреть, не подвернется ли что–нибудь «веселого», да ждать, когда состав пойдет в ту или другую сторону — какого–то расписания они не придерживаются.
Сразу от ворот ТЭЦ тепловозу мощи разогнать не хватает, да и сцепка обычно длиннющая. Проезжая машинист грозит им кулаком, и все делают вид, что это к ним вовсе не относится, что он их с кем–то путает, потом на повороте машинист теряет их из вида, тогда, как один, срываются, скатываются с кручи, вскарабкиваются на насыпь и, ухватившись за поручень, какое–то время бегут рядом, чтобы, выбрав удобный момент — «под ногу», сильно оттолкнуться и взлететь, вспрыгнув на ступень. Некоторым, если им кажется, что состав взял слишком уж быстрый разгон, не хватает духа, отказываются от попытки, к смеху тех, кто запрыгнул…
Георгий спрыгивает на ровное, даже не приходится перекульнуться через плечо — только пробежать «по ходу». Мало кто так может — чтобы удержаться на ногах. Но в этом месте падать плохо — насыпь крутая, колотые камни, можно здорово подрать одежду.
Теперь стоит подумать — домой или обратно. Смотрит на часы…
— Пацан! Поди сюда — мне ноги отрезало!»
Голос глухой, хриплый. Георгий оборачивается, видит — в самом деле отрезало, не придуривается. Пацан лежит на рельсах — сам на одну сторону, ноги на другую. Отхватило по–разному: одну много — выше колена, вторую короче. Георгий садится рядом на корточки, удивляясь, что крови нет.
— Тебя как зовут?
— Паша.
— А меня — Георгий. Можно Гришка — некоторые так зовут, но это неправильно, это от Григория. Жорж — тоже можно — только это не по–русски, мне не нравится. Георгий — самое то. Знаешь, был такой древний воин, который последнего Кощея на Руси убил. В честь него назвали. А тебя? Спорим, что как деда! Если он в войне погиб, то как деда. Моего тоже Георгием звали!
— На что спорим? — вяло спрашивает пацан.
— На что хочешь!
— Тогда на мои ботинки, — говорит пацан и попытался посмотреть в сторону ног. — Больше не понадобятся.
— На хрен они нужны! — хмыкает Георгий, не уточняя — ноги или ботинки. — Помнишь, как Мересьев на протезах танцевал? А сейчас протезы совсем от ног не отличаются!
И принимается рассказывать про фильм, который все знают наизусть. И еще про то, что ползти Пашке никуда не надо, потому как «скорая» сейчас приедет. Одновременно понимая, что быстро не приедет, когда еще пацаны до телефона добегут, и опять же — поедет ли она по рельсам, не застрянет? Еще соображая, что с пацаном этим надо все время разговаривать — отвлекать, тетя Маша всегда так делает, когда укол надо поставить. Георгий только одно не понимает, почему пацан этот не орет от боли, он, Георгий бы, точно орал и ругался, и не знает — хорошо это или плохо.
