Александр Грог - Время своих войн 3-4
Генерал Драгомиров отмечал, что «ужасное слово «приверженцы старого режима» выбросило из армии лучших офицеров… много офицеров, составлявших гордость армии, ушли в резерв только потому, что старались удержать войска от развала… Недостойно ведет себя… лишь ничтожная часть офицеров, стараясь захватить толпу и играть на ее низменных чувствах».
Но это было еще лето 1917 года…
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
«Необходимо отметить, что состав офицеров далеко не обладает сплоченностью — это механическая смесь лиц, одетых в офицерскую форму, лиц разного образования, происхождения, обучения, без взаимной связи, для которых полк — «постоялый двор». Кадровых офицеров на полк — 2–3 с командиром полка, причем последний меняется очень часто «по обстоятельствам настоящего времени». То же происходит с кадровыми офицерами, которые уходят, не вынося развала порядка и дисциплины, нередко под угрозой солдат. Среди столь пестрого состава офицеров немудрено и появление провокаторов и демагогов, желающих играть роль в полку в надежде стать выборным командиром. Такие типы нередко попадают в комитеты, раздувая рознь между солдатами и офицерами в своекорыстных видах…»
(Из рапорта командира 37‑го армейского корпуса командующему 5‑й армией)
(конец вводных)
----
С августа по октябрь 1917 (еще до прихода к власти большевиков) последовали многочисленные перемещения среди командного состава, аресты и бесчисленные расправы с офицерами. Волна эта прокатилась по всей России. Одним из распространенных поводов для ареста производившихся по солдатским доносам, являлась «контрреволюционость» офицера. Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу: одни «поплыли покорно по течению», другие — объявили себя сторонниками Временного правительства, третьи, отрешившись от всяких дел, ждали возможности уехать домой, четвертые же понимали, что и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть…
К ноябрю армия была практически небоеспособна. Величайших трудов стоило просто удерживать войска на позициях. Опасаясь целой, боеспособной армии как силы, способной выступить против них в случае попытки захвата власти, большевики продолжали прилагать все усилия по ее разложению. Первостепенное внимание уделялось физическому и моральному уничтожению офицерства — единственной силы, противодействующей этому процессу. Это стало «генеральной линией» большевистской партии. Ленин требовал без устали: «Не пассивность должны проповедовать мы, не простое «ожидание» того, когда «перейдет» войско — нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц и самой энергичной борьбы за колеблющееся войско».
Преуспели! Офицеры, распыленные в толще армии, были бессильны что–либо сделать… Как свидетельствовал один из очевидцев: «Невозможно описать человеческими словами, что творилось кругом в нашей 76‑й пехотной дивизии, в соседней с нашей и вообще, по слухам, во всей Действующей Армии!.. Еще совсем недавно Христолюбивое Воинство наше, почти одними неудержимыми атаками в штыки добывало невероятные победы над неприятелем, а теперь… разнузданные, растрепанные, вечно полупьяные, вооруженные до зубов банды, нарочно натравливаемые какими–то многочисленными «товарищами» с характерными носами на убийства всех офицеров, на насилия и расправы»…»
По всей стране прокатилась волна погромов. Сознанием офицерства, как писал другой свидетель тех событий, — «уже мощно овладела сумбурная растерянность, охватившая русского обывателя….Чем другим можно объяснить, что во многих городах тысячи наших офицеров покорно вручали свою судьбу кучкам матросов и небольшим бандам бывших солдат и зачастую безропотно переносили издевательства. лишения, терпеливо ожидая решения своей участи. И только кое–где одиночки офицеры–герои, застигнутые врасплох неорганизованно и главное — не поддержанные массой, эти мученики храбрецы гибли, и красота их подвига тонула в общей обывательской трусости, не вызывая должного подражания».
Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, наивно полагала, что те, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии (нормальному человеку, а офицеру в особенности, трудно было представить себе, чтобы могла существовать партия, принципиально отрицающая понятие отечества и всерьез ставящая целью мировую революцию). Впереди был декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», провозглашавший окончательное устранение от власти офицеров и уничтожение самого офицерского корпуса как такового, а также декрет «О выборном начале и организации власти в армии».
Множеству офицеров, пробиравшихся к своим семьям, так и не суждено было до них добраться. Опасность угрожала им всюду и со всех сторон — от солдат, которым могла показаться подозрительной чья–то слишком «интеллигентная» внешность, от пьяной толпы на станциях, от местных большевистских комендантов, исполкомов, чрезвычайных комиссий и т. д., наконец, от любого, пожелавшего доказать преданность новой власти доносом на «гидру контрреволюции». Сами офицеры и их семьи практически безнаказанно могли подвергаться нападениям уголовников, всегда имеющих возможность сослаться на то, что расправляются с врагами революции (в провинции грань между уголовными элементами и функционерами новой власти была, как правило, очень зыбкой, а часто ее вообще не было, так как последние состояли в значительной мере из первых). Невозможно точно сосчитать, сколько офицеров пало от рук озверелой толпы и было убиты по инициативе рядовых адептов большевистской власти: такие расправы происходили тогда ежедневно на сотнях станциях и в десятках городов. Впрочем, и это было только начало…
В гражданских войнах выигрывает более жестокий, беззастенчивый, готовый лгать и лить кровь без оглядки. Белая армия осознавала, что воюет со своим собственным народом, назвавшиеся же «Красной армией», для которых народ служил инструментом достижения целей, не подразумевали второе значение этого слова — «красоту» — ни под каким видом, а гордясь кровавостью, относились к нему безжалостно, словно хотели истребить в этой войне как можно больше — на века! Троцкий ввел проскрипции — расстрел каждого десятого в полках, отступивших по каким–либо причинам с места боя.
Комиссары, даже не на первый взгляд, те же попы, поставленные над паствой, с той лишь разницей, что поповский интерес заключался, чтобы паствы прибыло, а комиссары, те кто знал конечную цель, паству прореживали густой гребенкой, всякое проявление над общим пассивным, рассматривали как угрозу этой «конечной цели», подлежащую немедленному уничтожению.
Русь не может без провидцев, и случаются провидцы удивительные:
«Я чую близость времен, когда христиане опять будут собираться в катакомбах, потому что вера будет гонима, — быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешками, подделками, да мало ли еще чем! Разве ты не видишь, что надвигается? Я вижу, давно вижу!» (Соловьев Владимир Сергеевич, июнь 1900 года)
Но в 1900 году большинство газет и практически все книжные издательства были уже в тех руках, которых они находятся сейчас, и пытливый ум, высмотрев тенденцию движения куда направляется общество — на воспитание ненависти и желания худшего для отчизны — мог уже и угадать. Но лишь в том случае, если был предполагал, что заслона этому не будет, лишь тогда осмелился бы на самые ужасные предположения. Каждому хочется верить, что существует «заслонный полк». Но власть не справлялась, а на лучших ее представителей была устроена самая настоящая охота.
Начавшие убивать когда «нельзя», ни за что не остановятся, когда «можно»…
Офицерство и духовенство не осознавали, что речь идет о его полном уничтожении, думало, что все это издержки времени, и каким бы не сложился государственный строй, а защитники ему — профессиональные военные и профессиональные духовники будут нужны всегда, как необходимы крестьяне, на которых все держится..
Россия 1917 года — это едва ли не 98 процентов крестьянского населения. Но в ЧК (Чрезвычайных Комиссиях, организованных для уничтожения «социально чуждых и прочей контрреволюции») не было крестьян — душегубство противно сердцу пахаря — и оно, крестьянство, в глазах кагала, казалось виновным уже этим — «социально чуждым» вне сомнений — требующим полного переустройства собственных обычаев и уклада жизни.
Социальная болезнь не может отторгнуть весь организм, но может его «перенастроить»…
Всего горя не перелопатишь. Русская история последнего своего столетия, где не копни — там кости человеческие, а виновные из своих домашних ухоженных могил не вытряхнуты, пеплом по свету не рассеяны, и живые виновные новейшего времени — их потомки и последователи — не бедствуют.
