Авторов Коллектив - Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии
Новелла «Жизнь без надежд» обнаруживает в Туре незаурядного сатирика. Автор беспощаден к эгоистам и приспособленцам, увидевшим в глубинных общественно-политических сдвигах середины XX века лишь возможность проложить себе «путь наверх». В трактовке писателя беспринципность, бездуховность Каджана есть болезнь, закономерно развивающаяся в распад личности и завершающаяся безумием. Интуиция большого художника подсказала Туру тему, остающуюся чрезвычайно актуальной и в сегодняшней Индонезии.
Трагедия личности, растоптанной оккупацией и империалистической интервенцией, положена Туром в основу рассказа «Улица Курантил, 28». Врасплох застает японское вторжение героя рассказа Махмуда. Не одушевленный высокими общественными идеалами, он живет в маленьком замкнутом мирке, и потому крах его личной жизни воспринимается им как крах мироздания. Махмуд озлоблен, опустошен. И все же бедствия и страдания не вытравили в нем человека. В сложившейся драматической ситуации он, оказывается, способен на акт самопожертвования, хотя и своеобразно понятого им.
Тематика всех помещенных ниже рассказов лежит в магистральном русле творчества писателя.
В. Цыганов
Продавшие себя
Да, да, я все помню, хотя мне было тогда четыре года… Я хорошо знал эту семью: деда и бабушку Леман, их сыновей — Мана, Ньямидина, Сидина и дочь Сиях.
Ежедневно я появлялся у них в девять часов утра, когда все были дома. Вбегая, я сразу забирался на колени к дедушке Леману. Он понимающе похлопывал меня по плечу и предлагал кофе. Я смеялся. И бабушка Леман смеялась. А если я спрашивал: «Где Сиях?» — он всегда отвечал: «Еще спит».
— Спит? А я уже. встал! — восклицал я хвастливо.
Он улыбался, но, щадя мое самолюбие, говорил:
— Сиях — ленивая девочка.
— А где Ман?
— На реке… купается.
— А Ньямидин, дедушка?
— Еще не приходил домой. Ночью сторожил в гарду…[32] Он сейчас спит там.
— Еще спит?
— А как же?.. Устал, всю ночь ходил с колотушкой.
Иногда меня угощали вареным уби[33].
Обо всем виденном и слышанном в доме Леманов я имел обыкновение тотчас же рассказывать матери. Она пристально вглядывалась в меня своими узкими глазами и, предостерегающе поднося к моему носу указательный палец, говорила:
— Мать тебе все время твердит: нельзя туда так часто ходить. Им нужно заниматься делом.
— Но они ведь не работают…
— Потому что ты им мешаешь.
— А Сиях еще спит…
— Вот видишь!.. — Голос матери, который еще минуту назад был суровым, становился ласковым. — Лень — это заразная болезнь. Она, как трахома, передается от одного к другому. Если ты часто будешь туда ходить, и сам обленишься.
Как-то я передал дедушке Леману слова матери о лени, которой можно заразиться. Он добродушно проговорил:
— Что правда, то правда… Я человек ленивый. Но не будь я таким, что изменилось бы?.. — И он усмехнулся. — Своего рисового поля у меня ведь нет. Клочка земли и того нет… Голок[34] — вот все мое богатство. Каждый день точу его, поглаживаю. — Он бросил взгляд на гладкий и почти блестящий точильный камень с глубокой выемкой посередине. — Покараулю вместо кого-нибудь ночь — вот и два с половиной цента в кармане. Не будь тебя у Лемана, дружок голок, прощай гарду!..
У дедушки Лемана был приятный, певучий голос; слова он произносил как-то по-особенному, в нос. Мне нравилось его слушать.
Однажды, когда я заговорил о Леманах, мать обронила:
— И что тебе дались эти лентяи!.. Уважения заслуживают только те, кто работает. Запомни это!
На следующее утро я уже не, пошел к своим друзьям.
Прошло много дней… Как-то я опять очутился у Леманов и, по обыкновению, спросил:
— А где Сиях?
Дедушка Леман опустил голову. Бабушка кашлянула. Почему же вопрос, с которым я обращался к Леманам каждое утро, сейчас так их озадачил?.. Наконец старик ответил:
— Сиях уехала… В Палембанг[35].
— А это далеко?
— Далеко. За морем.
— Зачем она туда поехала, бабушка?
— За деньгами. Вернется с золотом… — И лицо бабушки исказилось в горькой усмешке.
— Теперь тяжелые времена, — ни к кому не обращаясь, сказал старый Леман. — Даже прияи[36] приходится туго!.. Сколько их теряет свои места!..
Я постарался запомнить эти слова, чтобы потом узнать, что они означают. Вечером, когда отец, как обычно, вышел посидеть возле дома на скамейке, я подбежал к нему со своим вопросом, но он опередил меня:
— Ты все расспрашивал меня о школе. Так вот, пора и тебе учиться.
Это была приятная новость; я даже подпрыгнул от радости.
— Я пойду в школу? Когда, папа?
— Завтра!
И я сразу забыл все, о чем говорил дедушка Леман. Завтра в школу! Я был счастлив, хотя в глубине души и сожалел о том, что уже не придется по утрам пить кофе у Леманов. Так оно и получилось: с тех пор я стал приходить к ним только во время каникул или по воскресеньям.
Как-то, возвращаясь из школы, я встретил возле нашего дома дедушку Лемана. Он протянул мне нового бумажного змея. Помню, я никак не мог запустить его и с завистью смотрел, как ловко это делают другие мальчики. Змей стал жертвой моего отчаяния — я разорвал его на мелкие клочки.
Однажды — тогда у меня были каникулы — я играл с товарищами на улице. Неожиданно против дома Леманов остановился докар[37]. Как по команде, все мы бросили игру и побежали к Леманам, во-первых, из любопытства, а во-вторых — и это главное — рассчитывая на угощенье.
И я увидел… Сиях. Она сидела на топчане рядом с каким-то немолодым мужчиной в черной баджу[38]. Сиях улыбнулась, поднялась и подошла ко мне.
— А, вот и ты!.. Давно, давно не виделись… — И она засмеялась, обнажив два золотых зуба[39].
На шее Сиях поблескивало золотое ожерелье из семи монет, соединенных цепочкой.
— Ты теперь богатая? — спросил я.
Вместо ответа она поцеловала меня.
— Дай мне золотую монетку, — попросил я.
Она покачала головой и, сунув мне в руку какие-то сладости, сказала: «Вырастешь — сам богатым будешь». Тем временем дедушка Леман, почтительно склонившись, беседовал с незнакомцем, у которого, как и у Сиях, поблескивали во рту золотые зубы. Бабушка хлопотала у печки, грея воду.
После возвращения Сиях я снова стал часто забегать к Леманам. Ее рассказы о слонах и тиграх, о сокровищах пленяли мое детское воображение. Помню, я пересказывал все слышанное домашним или товарищам и, только выговорившись, чувствовал облегчение.
Как-то раз, придя к Леманам, я вспомнил, что уже давно не встречал в их доме человека с золотыми зубами.
— Где он, дедушка? — спросил я.
— Уехал, — нехотя обронил старик.
— Куда?
— Кто его знает!..
— А Сиях еще спит?..
— Нет ее…
— Она тоже уехала? — воскликнул я, едва не заплакав.
Старый Леман тяжело вздохнул.
— Она вернется, дедушка?
Из кухни вышла бабушка Леман.
— Незачем ей возвращаться. Будь она проклята!.. Лучше бы ей там утонуть!..
Я подумал, что Сиях снова отправилась за море, в Палембанг, но, видя хмурые лица стариков, не стал об этом расспрашивать.
— А где Ман, дедушка?
Старик только махнул рукой.
— Тяжелые сейчас времена… Да!.. Даже чиновникам и тем не сладко. Раньше, бывало, Ман у них подрабатывал — то забор поправит, то уборную вычистит… А теперь им не до этого!.. Вот Ман и ушел искать удачи в других местах.
— Куда же он ушел, дедушка?
— В Чимахи[40]. Записался в солдаты.
— Вернется сюда с ружьем? Да, дедушка?
— Вернется? Не знаю… Может, и совсем не вернется…
— Что ты, старый!.. Это раньше так было — не возвращались из армии, — перебила его бабушка. — Пенсионер[41] Спандри говорит, что война в Аче[42] уже кончилась… теперь солдаты только и делают, что маршируют и учатся стрелять…
Очевидно, так оно и было: я сам часто видел, как солдаты-кавалеристы — рослые и бравые, настоящие храбрецы — палили из карабинов по целям через реку.
— А где Ньямидин, дедушка?
— О!.. Он, брат, теперь хозяин… У него своя земля… Вот только мало ее, мало. Много работает Ньямидин… Трудно теперь жить. Ох трудно! А помнишь, какие он для тебя красивые игрушки делал?
— Разве ему было плохо здесь?
— Если у человека есть деньги, ему везде хорошо. Другое дело, когда их нет и не знаешь, где взять… — Старик закашлялся и долго не мог говорить. — Ох, лучше не спрашивай…
