Эльмира Нетесова - Колымское эхо

Бондарев вздумал на этот раз навестить са­мую известную зону. Здесь уже давно не было зэков. Но хранилась тюрьма, как памятник о прошлом. Она еще стояла на своих ногах. Все было целым, крыша и двери, даже окна ни одно не выбито и не треснуто. Словно люди только вчера ушли отсюда, аккуратно закрыв за со­бою двери.

Здесь сохранилось все до мелочей. Бабкари, сторожа и уборщица. Не было лишь началь­ника зоны, спецчасти и собачьей своры. Но в бараках было чисто и свежо, словно отсюда лишь на секунду ушел дневальный.

Даже клеенка на столе протерта. Горят в печ­ке дрова, греется чайник на плите, даже «пара­ша» пустая, выскоблена, вычищена, все лавки помыты, шконки аккуратно заправлены. На ок­нах и по углам ни пылинки, ни паутинки. Даже в бачке полно свежей воды. Казалось, что тут ждут новое пополнение, какое прибудет с мину­ты на минуту. Но... В зоне тихо...

—   Эй, кто тут живой? — позвал Бондарев. В ответ его повторило гулкое эхо.

Когда ушел отсюда последний зэк? О том по­мнил лишь барак, да люди, следившие за по­рядком в зоне, сохранившие здание с музеем прошлых лет. Бондарев всматривается в следы жилья. Вот здесь на шконке следы от гвоздей. Кто-то из мужиков отмочил в знак протеста гвоз­дями. Прямо за самую мошонку прибил. Капли крови так и въелись в дерево. Давно человека нет, а след остался.

Вон там на нарах обрывок веревки болтает­ся. То ли повеситься хотел мужик, то ли еще для чего-то приспособил веревку. На скамейках и столе ножки отбиты. Частенько здесь возника­ли драки. Мужики жили недружно. Часто скан­далили. Даже чайник и кружки помяты. Ровных, нормальных мало. Большинство были вспыль­чивыми, несдержанными.

—   А вот тут бугор барака спал. Шконка у са­мой печки, близко к теплу. Вода рядом. С ком­фортом жил человек. Берег здоровье, заботил­ся о себе. По бараку в калошах ходил, чтоб ноги не пачкать. Вон они под шконкой остались, ненужными стали. Уходил он отсюда первым. Спешил, собираясь, кое-что из вещей забыл. А может, не захотел взять тюремную память,— усмехается Бондарев.

Внезапно в барак вошел старый человек:

—    Чего тебе здесь нужно? — спросил глухо.

—    Смотрю, как жили зэки.

—    Были, да смылись. Всех повыпустили. На воле гуляют нынче. А барак храним, как музей. Так велено. Службу несем. Хотя и не знаем зачем! Никого нет. А мы здесь, как на вечном поселении. Велено беречь историю и го­сударственное имущество. Только ни имущества, ни музея нет. Сплошная развалина. Крыша те­чет, через щели в стенах ветер дует. Ремонтиро­вать некому. А и для чего? Людей больше не привезут. Так начальство сказало уезжая. Для чего нас оставили, никто не знает. Но мы сторо­жим, раз велели. Ходим сюда каждый день.

—    Кто-нибудь сюда приезжает?

—    Наведались пару раз люди. Все осмотре­ли, проверили и уехали. Похвалили, что службу несем хорошо, а зачем возникали, так и про­молчали. Думаю, снова зону будут ремонтиро­вать. Зачем же еще? Рядом тюрьма вовсе за­валилась. А там народ живет. Наша покрепче и глядится получше. Может, оттуда к нам пере­ведут. Туда волки ночью проскакивают. Не боят­ся охраны. У нас такого нет. А может и тех вы­везут с Колымы. У нас ничего заранее не уга­дать. Сегодня тут, завтра в другое место пошлют работать. А ты кто будешь? Тоже из проверяю­щих, от комиссии отстал? У нас скучать некогда, всех принимаем. Раньше зона строгого режима была, теперь, заходи кто хочешь...

—   Я не от комиссии. Смотрю, как люди жили. Прокурором Колымы работал. Может, слышал о Бондареве. Так вот это я и есть!

—    Тьфу, черт. Думал, человек пожаловал, а тут сам дьявол! Напихал народу тьму, сколь­ко их постреляли, а ты живой! Все люди в зем­ле нынче. И дети, и старики. А чем они тебе помешали, изверг ты! Ничего человечьего в тебе нет. Так и уйдешь проклятый живыми и мерт­выми. А ведь когда-нибудь достанут они тебя. За все разом отомстят. Неужели не страшно будет. Ведь Бог все видит.

—    Не я, другого назначили б. И делал бы то же самое. Может тяжелее пришлось бы. Я не пытал, не издевался над людьми. Другие никого не щадили. За что меня клянешь? Я свои руки в крови не вымазал. Никого сам не стрелял. Это делали другие. Я подписывал приговоры, но мне велели. Иначе самого поставили бы к стенке.

—   Лучше умереть один раз, чем умирать от стыда каждый день.

—   А разве твои руки не в крови? — спросил Игорь Павлович.

—    Нет! Я не виновен ни в чем. Мне не сове­стно ходить возле могил. Мне никто не пошлет вслед проклятия и не пожелает адских мук пе­ред смертью. Я никого не обидел,— говорил ста­рик уверенно и, пристально глянув на Бондаре­ва, сказал зло:

—    Сколько людей из-за тебя наложили на себя руки! Не обидно сидеть виноватому. А уж когда без вины под пулю поставили, то вовсе горе. Тебя за это сам Бог проклянет и не отпустит Колыма, пока не выпьет всю кровь до последней капли.

—    Я виноват не больше других. А уж сколь­ко раскаивался, просил прощения у всех и каж­дого. Да и не жил, мучился и страдал, а за что, сам не знаю.

—    Не жалуйся мне. Ты, моего отца отдал под пули. Кулаком назвал за двух коровенок. А в семье восемнадцать душ было. Всех со­слали, кого в Сибирь, других на Колыму. Изо всех я один остался, остальные умерли, кто с голоду, кто от болезней. Только я остался, наверное, чтоб увидеть тебя — проклятого палача. Пока живого. Но недолго осталось маяться. Спросится и с тебя. Там тебе придется держать ответ за все. Знай, за тебя никто не вступится и не за­щитит. Здесь в бараке нет шконки, где не про­клинали тебя. Как жаль, что родился ты на свет на горе моей семье. Ты проклят давно и только Богу решать, как наказать тебя. Иди отсюда! И никогда не приходи сюда. Тут нет угла, воды и хлеба, кто посягнул на чью-то жизнь. Палачам даже в зоне места нет. Ты хуже зверя, а чело­веком рожден по ошибке. Мы давно поминаем тебя за упокой. Другого ты не достоин... Ухо­ди!— открыл двери настежь...

Глава 7. БЕГЛЕЦЫ

Варя сидела у окна вся зареванная, с опух­шим красным лицом, вытирала слезы, неволь­но катившиеся из глаз.

Еще бы тут не реветь. Ведь от нее ушел Сул­тан. Вывела, как всегда погулять, он привычно помочился на кусты, обнюхал следы вокруг дома, лизнул руку Варе и, глянув вперед, вдруг пом­чался в сторону стаи.

—    Султан! Вернись, там опасно! Не смей туда бегать! — заорала баба в испуге. Но вол­чонок словно не слышал. Он бежал все быст­рее, не оглядываясь на хозяйку.

—    Ведь разорвут, ты же домашний. Они это сразу поймут. Вернись,— кричала изо всех сил. Но Султан бежал к стае.

Там его словно ждали. Волки с интересом наблюдали за беглецом. Некоторые даже пода­лись вперед, чтоб раньше всех познакомиться с новичком. А тот бежал, вытянувшись в струну.

—    Султан! Вернись!

Но напрасно кричала. Волчонок подскочил к первой матерой волчице, обнюхал ее, лизнул в морду и пошел знакомиться с другими. Его встречали по-разному. Кто-то рычал на новичка, отскакивал в сторону от него, другие обнюхива­ли осторожно. Третьи звали в бурелом побегать, порезвиться. Султан вскоре смешался со стаей. Его уже не видно.

Напрасно Варя звала. Пришла своя пора. Султан перестал быть волчонком. Его неодоли­мо потянуло к сородичам, и он убежал с радо­стью. Он давно хотел уйти, а тут случай выдал­ся, и волчонок не удержался.

—    Султан! Дружок мой! Как же я стану жить со­всем одна. Ведь тебя считала другом и братом. Сколько раз ты меня спасал, вытаскивал из пурги, приводил домой. Ты был у меня единственным. Мы даже ели все пополам. Я любила тебя как род­ного. А ты меня предал, променял на стаю. Они ж сожрут тебя! Их много! Вернись, пока не поздно.

Но Султан не слышал голос Вари. Он оку­нулся в новую жизнь и возвращаться к хлебу с картошкой никак не хотел.

—    Ладно, напрыгаешься, набегаешься, жрать захочешь, сам вернешься,— решила баба, про­мерзнув на холоде, и пошла в избу, оглядев­шись на волчонка. Тот уже кружил с молодой волчицей, лизал ей морду и совсем не обращал внимания на остальных.

Из рук у бабы все летело. Всякого ожидала она, но никогда не думала, что Султан уйдет от нее.

—    Хотя чего удивительного? Пришло его вре­мя. Пора заводить своих волчат, волчицу. Не бу­дет же всю жизнь возле меня коротать. Все ж он волк — дитя природы. От этого никуда не деться. Когда-нибудь все равно он ушел бы. Кровь позвала б его. Так надо.