ГУМИЛЕВ Николаевич - СТРУНА ИСТОРИИ
При этом этнический момент играл первостепенную роль. Естественно, как можно было объединиться французскому феодалу с английским герцогом? — Да никак! Вот они и воевали друг с другом.
Может быть, испанцы? Попробовал Черный Принц[341] помочь Педро Жестокому[342] занять престол. — Половина испанских феодалов оказалась на стороне английского Черного Принца, а другая половина — на стороне французского коннетабля дю Геклена[343] и победила. То есть они боролись друг с другом. Даже сами кастильские феодалы, арагонцы — тоже феодальная страна, они соперничали с французскими феодалами за право грабежей в западной части Средиземного моря.
Немцы, — ну, те в это время, к счастью, были в большом распаде и убивали друг друга[344] (как обычно, — абсолютно не хватает победы над своими) и поэтому опасности (для соседей. — Ред.) не представляли. Но благодаря этому французским королям удалось спасти Бургундию.
А Бургундия (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. — Ред.) — самое натуральное французское герцогство.[345] Но вот, если правду сказать, то они, подчинявшиеся французскому королю, когда Людовик Святой[346] попал в плен к мусульманам во время крестового похода, то в Марселе звонили колокола, служили торжественные обедни и пели «Те Deum laudamus» («тебя Бога славим») за то, что этого гада — французского короля, наконец-то (!) кто-то захватил в плен!
То есть сменился вектор, сменилось направление сил. И повышенный индивидуализм в странах Западной Европы привел к тому, что каждый мог использовать пассионариев, к нему примыкавших, составить ту или иную банду и бороться за себя, включая королей, английского и французского.
Но тут, конечно, кто-то мне может возразить… Все-таки англичане — нация, французы — нация. В это время они уже сложились, они боролись. Ну, гасконцы, бретонцы, провансальцы, шотландцы — они боролись за свои национальные права. Все это очень хорошо. Но когда кончилась эта Столетняя война (1453 г. — Ред.) и английских феодалов сбросили в море (им остались только Кале и Нормандские острова. — Ред.) — сразу после сожжения Жанны д'Арк (1430 г. — Ред.), и англичане оказались у себя дома, вы думаете, они успокоились? — Нет. Они сразу же затеяли новую войну на 30 лет под лозунгом Алой и Белой розы.[347] Одни феодалы повесили у себя на щите белые розы — это были графы Йорки, Невилли; другие — алые розы — это были Саффолки и Ланкастеры.
И они начали убивать друг друга со страшной силой. И привлекали к себе стрелков, копьеносцев, вольных добровольцев, охотников. И те шли и убивали друг друга так, что, в общем, Англия опустела. Причем война эта была понятна людям своего времени. И в последней битве, решающей битве, когда Белая роза победила Алую (это битва при Тьюксбери[348]). А король, будущий король Англии Эдуард V[349] кричал своим воинам: «Щадите простолюдинов, бейте знать!»
Почему? Потому что все пассионарные люди сумели уже обзавестись гербами и объявили себя знатью. А королю нужно было снизить количество пассионариев в своем королевстве, — иначе он управлять ими не мог. Потому что каждый уже работал на себя. Таково было положение дел в Западной Европе довольно долго.
* * *Францию спасла Жанна д'Арк — так все французы считают, и это справедливо. Но чем она ее спасла?
Дело в том, что французы делились тогда на два сорта. Объединенная Франция (Франция примерно в современных границах) включала в себя два этноса: северо-восточный и юго-западный.
Сначала, в первой половине Столетней войны (1337–1360 гг. — Ред.) юго-западный этнос — это жители Аквитании, между Луарой и Парижем (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. — Ред.) поддерживали Плантагенетов, то есть англичан, против ненавистного города Парижа.
А северо-восточная часть Франции поддерживала Париж и национальное знамя Карла Мудрого[350] против англичан и изменников — аквитанцев. — Так, прекрасно. В первый период войны Франция одержала победу,[351] потому что у французского короля оказался гениальный полководец, Бертран дю Геклен,[352] а он был не южный и не северный француз и, вообще, не француз, а бретонец — кельт. Но он мастер партизанской войны. Два раза он попадал к англичанам в плен и два раза его выкупали за выкуп, равный королевству. Собирали деньги и выкупали. Исключительной храбрости был человек.
Вы скажете, что это был изменник своего народа, отщепенец, который перешел французскому королю служить? — Мог бы и к английскому, а? — А вот и нет! Он был бретонец и остался бретонцем. Когда после победы над англичанами Бертран дю Геклен был назначен коннетаблем Франции[353] (это второе лицо после короля), он получил вдруг приказ подавить восстание своих земляков[354] — бретонцев, и он отказался.
Король заявил, что если он отказывается выполнить миссию, на него возложенную, то он лишает его звания коннетабля. Дю Геклен бросил меч, сел на коня и уехал в Испанию. За ним побежали все вслед, чтобы его упросить остаться. Он был национальный герой Франции! Но не успели, потому что там, по дороге он схлестнулся с какими-то разбойниками и они его убили.[356] Он их разбил. А они его — убили.
Но, во всяком случае, как видите, этнический принцип соблюдался.
Так вот, Бретань в этой катавасии между Англией и Францией занимала совершенно промежуточное, самостоятельное положение. Там была партия про-английская и про-французская. Виноват, я должен сказать иначе — антианглийская и анти-французская. Потому что и те, и другие воевали за свою Бретань или за своих — бретонцев, а не за англичан и не за французов. Блуа были противниками англичан, Монфоры были противниками французов, причем и те, и другие были французского происхождения. Но войска их состояли из бретонцев, потому что бретонцы в это время были самым пассионарным этносом.
Когда кончился этот период и Франция, объединенная уже Людовиком XI,[357] который прикончил всех феодальных вождей, подчинил себе Бургундию, снова создал единое королевство, в котором была, как они говорили: «une foi, une loi, une roi» — «одна вера, один закон, один король».
Вы думаете, все это удержалось? — Как может удержаться система, которую изнутри распирает какая-то энергия? Существует небольшое время на размножение (причем пассионарии размножаются интенсивно), и возникли новые лозунги, и новые победы — гугенотские войны.[358]
Когда я учился истории на истфаке, то нас учили довольно сложно: что католики были феодалы, а гугеноты были буржуазия, и буржуазия боролась с феодалами. Но когда я стал готовиться к сдаче государственного экзамена и почитал литературу по этому поводу, я вдруг увидел, — ничего себе эти самые гугеноты — буржуа!
Во главе их стоит королева Наваррская и король Наваррский, Катехин, адмирал Колиньи, принц Конде, маршал Бассомпьер[359] — это всё гугеноты! Гугеноты! Не каждого заставляли. Гасконские бароны типа д'Артаньяна (д'Артаньян-то был уже католик, а вот его деды были гугеноты), бретонские вожди кланов — ничего себе буржуазия! Горцы из Севенн в Восточной Франции, самые настоящие крестьяне — они все гугеноты.
Но в том числе буржуазия была, конечно, была. Ля Рошель, замечательный город в устье Луары, и Нант, которые были торговыми городами, были гугенотские.
Но, с другой стороны, самый крупный буржуазный центр Франции — Париж — католический, Анжер — католический, Лилль — католический, Руан — католический. Герцоги Гизы[360] — католики. Крестьяне центра Франции, в подавляющем большинстве, — католики. То есть принцип сословности не выдерживается никак.
Посмотрим соседние страны при Реформации.[361] Например, Нидерланды. Там тоже, лучшие герцоги — кальвинисты, гёзы — обедневшее дворянство. Католики в крупных городах в Южной Фландрии (в современной Бельгии) — буржуазия. Но вместе с этим есть католики-дворяне и есть — протестанты-буржуа. То есть принцип абсолютно не работает.
