ГУМИЛЕВ Николаевич - СТРУНА ИСТОРИИ
И шиизм закрепился настолько, что он создал идеологические системы — от совершенно прогрессивных, то есть от экологически позитивных, жизнеутверждающих, дающих право на жизнь, на сохранение биосферы, до совершенно негативных форм, еще более крайних, чем альбигойство во Франции. Причем, надо сказать, что тут (я уже рассказывал про распадение Арабского халифата) самыми энергичными противниками и врагами централизованной системы, имевшей сначала столицу в Дамаске, а потом в Багдаде, выступили те же самые арабы, которые как раз должны были, казалось бы, поддерживать свое арабское правительство. Но арабское правительство… дейлемиты Бахрейна,[367] — у них впервые возникла особая специальная карматская держава,[368] с карматской религией, если ее можно так назвать. По-моему, даже нельзя, — скорее с идеологической системой.
Карматы учили тому, что ислам имеет еврейские корни, это религия, годная для всех и про всех. Но если кто-нибудь хочет узнать больше, то надо заплатить деньги и стать «на путь». Ну, тоже, не у всех деньги брали, а только, так сказать, выбирали себе подходящих людей. Брали от этого новообращаемого взнос небольшой и сообщали ему кое-какие сведения. Но говорили, что это еще только вторая степень, очень слабая. Заплати еще и получишь третью, там интереснее. Дальше — четвертая.
Седьмая же … она была очень остроумная. Они открыли антимир.
Они сказали, что «Мухаммед — обманщик, все пророки — обманщики. Верить им не надо. Бога, конечно, нет, все — чепуха. Существует мир и антимир. Этот мир, в котором мы живем, — он плохой, потому что здесь всякие: кафии, эмиры, муллы, халиф со своим войском, — они угнетают и обижают бедных людей, которые, если они достигнут совершенства и удачно мир покинут, то они попадут в антимир, где все будет наоборот, — они будут обижать этих мусульман, кафиев, эмиров» и так далее.
Причем такая незамысловатая, казалось бы, антисистема нашла себе большое количество приверженцев. Так как весь мир, в котором мы живем, считался абсолютно плохим, то тот, антимир, считался хорошим. И по отношению к плохому миру разрешались все средства борьбы, в том числе ложь.
Карматы, или, как их на Востоке называют, исмаилиты,[369] должны были лгать всем. С шиитом он должен быть шиит, с суннитом — суннит; с евреем — еврей; с христианином — христианин; с язычником — язычник. Но он должен помнить, что он подчинен своему пиру — старцу. Никакого духовенства у них не было, а иерархия была очень строгая. Каждая община имела своих руководителей, которым подчинялась совершенно беспрекословно. На смерть они шли не дрогнув, потому что за мученическую смерть им гарантировалось попадание в антимир, где вечное блаженство. А чтобы они верили, что антимир действительно существует, что это не обман, им давали покурить гашиш — самый обыкновенный наркотик. — И вы знаете, они его видели! Видения у них были такие, что за них стоило, вообще, погибнуть.
Казалось бы, такая секта, отнюдь не отражавшая интереса к миру, а наоборот, крайне ему противоречившая, не должна была иметь никакого успеха. — Куда там! Они успешно взяли Бахрейн, захватили Сирию и Палестину, проникли в Персию, в Алжир.
И тогда Убейдула,[370] авантюрист, объявивший себя потомком Фатьмы, обратил в исмаилизм берберов Атласа, и установил там правление своей династии, и объявил халифом себя.
Фатимиды ходили в белых одеждах и назывались — «белые»;
в отличие от сторонников Багдадского халифа (Аббасидов), которые ходили в черных одеждах и назывались — «черные»;
в синих и зеленых одеждах ходили сторонники «белых» из династии Омейядов;
в красных (тоже была такая партия) ходили сторонники, которые религии не признавали, но духовное начальство отмечали — Аюбиды.[371]
То есть тут по линии условно взятого лозунга развернулась жуткая борьба, разорвавшая Халифат на составные части.
Как видите, в одних случаях мы имеем лозунги национальные, в других случаях мы имеем лозунги — искусствоведческие, то здесь — мы имеем лозунги, так сказать, чисто условные, в сущности, — цветовую гамму, в точности отвечающую разделению людей одной системы на разные группировки. Весь этот страшный период развала Халифата занял даже IX и Х в., несколько позже, чем в Византии.
К концу X в. Халифат уже не представлял никакой целостности. Все эти эмиры, калифары, все губернаторы провинций отказывались подчиняться Багдадскому халифу, выполнять его приказы и, самое главное, приносить ему доходы от провинций, которыми они управляли. Деньги они оставляли себе, — это они великолепно знали.
И деньги им действительно были нужны, потому что только с помощью денег они могли навербовать такое количество воинов и прислуги для воинов, тех самых простых субпассионариев, которые могли им обеспечить жизнь и победу в войне.
В те времена война стоила так же дорого, как в наше время, немногим дешевле, но число воинов, стоящих в строю, составляло примерно 10 % от числа мобилизованных. Потому что настоящий, полноценный воин — кази — имел панцирь, имел двух лошадей (одну для поездки, другую для боя). В бой нельзя было идти на усталой лошади — это смерть. Кроме того, он должен был быть чистым. Его должны обслуживать, стряпать и отапливать ему палатку. Он сам занимался только спортивными упражнениями и отдавал свою жизнь в решающем сражении. Усталому человеку идти в бой бессмысленно, это была растрата капитала, которого у них просто не было. Поэтому количество обслуги было колоссальное. Это сейчас всё разделено: солдат сам себе кашу варит в котелке. Но котелок предоставляется из тыла, провиант ему доставляется из тыла; снаряды ему доставляются из тыла. Вообще, очень много ему доставляется из тыла. А в то время воин имел при себе всё оружие и всё необходимое для быта. Поэтому пассионарии записывались в армию как воины и дружинники каких-то самовольных эмиров и султанов, а субпассионарии — как их обслуга. Им было даже выгодно, потому что жизнью-то они не очень рисковали. А после битвы помародерствовать, побегать или поискать в карманах убитых что-нибудь или ограбить мирное население, — это они могли!
В отличие от Западной Европы, весь период разложения Халифата и вся его акматическая фаза заняли всего около полутора-двух веков. За счет чего? Какие тут социальные причины?
В общем, социальных причин-то, вы знаете, никаких особых и не было, потому что, согласно даже концепции исторического материализма, и там, и там была одна и та же формация — феодализм. Действительно, так и было. С крестьян собирали деньги. Эти деньги выдавались, в той или иной форме, служилому сословию — феодалам, которые за счет этих деньги существовали или воевали. Одинаково и там и тут. Во Франции, Англии, Германии, Испании этот период пассионарного перегрева шел с XIII по конец XVII в., то есть четыреста лет, а здесь (у мусульман. — Ред.) — он занял меньше двух веков.
Вспомним, что пассионарная энергия (я условно ее называю пассионарная, — это энергия живого вещества биосферы, имеющая эффектом пассионарность) кристаллизуется в форме образования этнических систем и культурных ценностей.
Ну, культурные ценности люди сами создавали, а вот с этническими системами получались разные вещи, так как этнос — это система людей, объединенных общим стереотипом поведения, общим временем возникновения и общим принципом отношения человека к ландшафту.
А если у вас приехавшие люди? То уж они никак к ландшафту бережно относиться не могут. И стереотип поведения они все сразу усвоить не могут.
В африканских странах число арабо-мусульман было несколько … но ведь от этого-то они на самом деле арабо-мусульманами не становились. Понимаете? Когда привозили каких-то суданских негров — высоких, стройных, исключительно сильных, с быстрой реакцией, — их записывали в войска египетского халифа и, с другой стороны, привозили из Крыма, из Причерноморья и из Средней Азии таких, понимаете, половцев и туркмен — блондинов голубоглазых, редких бойцов на саблях, среднего роста, поворотливых, — их тоже записывали в войско. И хотя они были записаны в одни и те же полки, никакого контакта между ними не было. Там они научились говорить и понимать друг друга на общедоступном арабском языке, язык-то выучить — дело не хитрое, особенно язык бытового общения. Полгода — и выучишь, а вот понимать мысли другого- очень трудно. И «своего», конечно, легче понимать, чем «чужого».
