ГУМИЛЕВ Николаевич - СТРУНА ИСТОРИИ
И тем не менее это отрицательное отношение ко всему живому явилось лозунгом для могучего еретического движения, которое охватило весь Балканский полуостров, большую часть Малой Азии, Северную Италию и Южную Францию, и привело к совершенно неисчислимым бедам.
Не надо думать, что противодействующие этому католики были в чем-то в каких-то отношениях лучше, святее или их учение было лучше, чем у альбигойцев. Оно было также логично в своей последовательности, с той только разницей, что они утверждали, что мир должен быть сохранен. И что жизнь, как таковая, не должна пресекаться. И поэтому они очень много убивали.
Казалось бы — парадокс. Нет, не парадокс. Для того чтобы жизнь поддерживалась, согласно диалектике природы, смерть также необходима, как и жизнь, потому что после смерти идет восстановление. А альбигойцы сделали очень хитрую вещь, они якобы из своих «идейных соображений» отказывались убивать живых существ с теплой кровью. И поэтому выяснить, кто альбигоец, кто не альбигоец, было очень легко. Давали человеку зарезать курицу — если он отказывался, то его тащили на костер.[316]
Вы скажете, что альбигойцы были лучше, они были такие гуманные, что даже курицу не могли убить. А выгодно ли это для кур? Ведь если бы кур никто не стал резать и есть, то их бы перестали разводить, они бы просто вымерли. То есть куры бы исчезли как вид. Только благодаря этой смене жизни и смерти поддерживаются биосферные процессы. Поэтому есть основания считать манихейское учение, в том числе и альбигойское, проявлением негативной экологии.
Что из этого получилось и почему я коснулся этого вопроса? Да потому, что вот тут-то и возникло первое могучее столкновение на территории Франции. Альбигойцы повели себя настолько вызывающе, что против них был организован крестовый поход. Крестовый поход так зря не организуешь, но альбигойцы не удержались и зарезали одного папского легата, очень высокого положения, посла — Пьётро де Кастёльно[317] его звали. Он был прислан (в 1202 г. — Ред.) из Рима, договаривался, не договорился, на обратном пути его прикончили (в 1208 г. — Ред.). Ну, а после этого, раз кровь пролилась — был объявлен крестовый поход.[318] И все рыцарство Северной Франции, мечтавшее о том, чтобы найти себе какое-нибудь дело, бросилось истреблять этих самых альбигойцев.
Альбигойцы эти были перемешаны с местным населением юга Франции, они были перемешаны с католиками. А поскольку альбигойцы считали, что весь мир — это зло, а против зла разрешены все средства, то они всем лгали, что они самые правоверные католики, а на самом деле занимались своими делами. И различить их было нельзя.[319]
То есть, по существу, произошло столкновение[320] между Южной и Северной Францией, то есть парижским королем Филиппом Августом,[321] который официально в крестовом походе не участвовал[322] (он был отлучен от церкви[323] за свои грехи, грехи у него действительно мерзкие, и он сам не мог надеть крест и идти во главе Церкви в поход, но деньги он на него давал); и его соперником, графом Раймундом Тулузским, который был просто граф, но владения имел не меньше французского короля, а богатства значительно больше, и он был при этом католик, а вовсе не альбигоец. Но, тем не менее, один (Филипп Август. — Ред.) поддерживал крестоносцев, а другой (Раймунд. — Ред.) поддерживал еретиков.
То есть, как видите, дело было не в лозунгах, а в стремлении победить друг друга. — А зачем, спрашивается? Почему такой момент, религиозный, который являлся делом совести, он вдруг стал лозунгом?! Да потому, что была такая тяга к действию, что это вылилось в повод к религиозной войне.
Победил Север. Тулуза была разрушена, Лион был оккупирован. Все замки альбигойцев, потому что большая часть их были феодалы, — они были взяты и уничтожены.[324] В общем, культура — богатая, провансальская культура, была растоптана северными рыцарями, которые насаждали грубые нравы парижан. Париж считался тогда диким городом по сравнению с Тулузой, Марселем, Лионом.
Ну, одержали победу. Ладно. Казалось бы, на этом и успокойся! Но воевать-то им хочется! А если хочется, так повод-то найдется.
Был выдвинут новый лозунг — о праве престолонаследия. Когда закончилась прямая линия династии Капетингов во Франции, это было в XIV в. (Капетинги находились у власти более 300 лет с 987 по 1328 г. — Ред.), у короля Филиппа IV Красивого умерли все сыновья. Во Франции осталась одна внучка, дочь старшего сына, — Жанна ее звали.[325] Ее выдали замуж за наваррского короля, а она была наследница французского престола. Но французские пэры сказали: «Негоже лилиям прясть![326] — Не годится иметь женщину на престоле. Мы хотим иметь на престоле мужчину».
Про лилии говорили: «Лилии не прядут», указывая тем, что французский престол не может занимать женщина.
И избрали (королем в 1328 г. — Ред.) ближайшего родственника по мужской линии Карла Валуа. Ну, какое нам, казалось бы, до этого дело? — А, однако, есть. Потому что у этих померших трех братьев была сестрица — Изабелла, которую французский король выдал замуж за английского короля Эдуарда II Плантагенета.[327] Плантагенеты — фамилия французская, только менее знатные они, вероятно. Происходит из Западной Франции, из Анжу. В общем они — и король Франции и Англии, и королева французская, которая вышла за него замуж и стала английской королевой,[328] — были чистые французы.
И тут английский король (не местный — Эдуард II, которого французы прикончили самым жестоким образом[329]), а их сын Эдуард III заявил: «А я ведь являюсь наследником французской короны! Дайте мне трон!»
Как вы думаете? В это время в Англии уже существовал парламент,[331] который очень строго давал деньги на всякие королевские мероприятия. А без денег воевать нельзя.
Но тут почему-то парламент ассигновал большие суммы на совершенно, казалось бы, безнадежную войну. Дело в том, что в Англии в то время было три миллиона человек населения, а во Франции — 22 миллиона. Франция была гораздо богаче, и французы были не менее храбры, чем англичане. Организация и культура у них была даже выше, чем в Англии, и, однако, война все-таки совершилась.[332] И тянулась она больше ста лет, почему она Столетней и называется.
Ну, давайте искать причины и поводы этой войны. Экономические? Англичане хотели сбывать свою шерсть фламандским купцам, а фламандские купцы — покупать ее беспошлинно. — Ну, хорошо, это все правильно. Но какого черта ради этого повода было воевать 76 лет? Каким-нибудь стрелкам на границе Англии и Уэльса было наплевать на доходы купцов из Сити, однако они пошли и составили как раз самую убойную силу. Не купцы, нет, купцы торговали, они на фронт не шли. А вот стрелки пошли воевать. Если французскому королевскому двору, например, была выгодна гегемония над Фландрией, то крестьянам из Оверни или с берегов Луары, или мелким баронам, или духовенству всех этих мест — им было совершенно наплевать на Фландрию, однако они воевали, да еще как!
Давайте разберемся в традициях, которые определили характер этой войны. Англия была завоевана в VI в. англосаксами, до этого она называлась Бретань. Англосаксы захватили вот эту часть (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. — Ред.) — восточную часть острова, а в Валлисе, который ныне называют Уэльсом, и в Корнваллисе остались кельты. Кельтский граф Лотиан переправился в Шотландию и захватил северную часть английских владений, так называемый Лотиан. То есть тут было столкновение двух суперэтносов, двух культур, двух религиозных систем. Потому что англосаксы[334] были язычники; те (кельты. — Ред.) были православные, принявшие христианство из Египта. Потом, когда саксы приняли христианство из Рима, то война все равно продолжалась. И добавилось к этому еще вторжение норвежских и датских викингов, которые захватывали Англию, пытались ее удержать. Саксы обижали англосаксов.[335]
