ГУМИЛЕВ Николаевич - СТРУНА ИСТОРИИ
Затем такой же разгром хотели устроить в Константинополе, когда туда явились крестоносцы Первого крестового похода. Но Алексей Комнин,[307] который там командовал в это время, был человек очень деловой, он окружил этих крестоносцев наемными немецкими войсками и ликвидировал доступ, — возможность получить продукты, провиант. Крестоносцы «подняли лапки» и сказали: «Хватит! Мы все согласны подчиниться императору!»
Привели ему пленных христиан, но чтобы, так сказать, он их кормил и не обижал. Тогда он их переправил в Малую Азию: «Вы вот пришли с мусульманами воевать — и воюйте там с ними!»[308]
Ну, первый удар у них был такой, что они одолели сельджукскую конницу.[309] Эти самые мусульмане меньше всего ожидали такого удара и такого похода, поэтому крестоносному войску удалось достигнуть Иерусалима и даже взять его (1099 г. — Ред.). Однако из 110 тысяч людей, переправившихся через Геллеспонт, до Иерусалима дошло около 20 тысяч. Таковы были потери.
Понимаете, каждое мероприятие можно осуществить, если не считаться с затратами. Можно, например, когда спичек нет, а рабочий хочет перекурить, заплатить за того, кто спички будет зажигать об пол. Можно, но сколько спичек вы на это дело пустите? Одну коробку, две коробки, три коробки, а потом не останется, надо будет копить. Так вот, — таким — «непроизводительным расходом» и был Первый крестовый поход. И удался он только потому, что мусульмане, жившие в Палестине, никак не ожидали, что такое безобразие может быть. Потому что они меньше всего мешали христианским паломникам-пилигримам защищать Гроб Господень и молиться. Наоборот, они их охраняли, они сами уважали их. Иса и Мариам считались пророками, равными Мухаммеду. Инджиль, то есть святое Евангелие, и Коран считались равноценными книгами. Никакого преследования, никакого повода для такого завоевания не было. Кроме внутренних процессов, которые охватили Западную Европу в XI в.
А что же произошло после этого? Оказалось, что когда избыток этих свободных атомов, своего рода броуновское движение исчезло, то вылезли те пассионарии, которые остались на месте и которые быстренько-быстренько начали утверждать свои позиции. И тут им понадобились лозунги, вокруг которых они могли объединять своих приверженцев. А для этого им понадобились идеологи, которые сами были пассионарии и готовы были поддержать любого — или паладина, или короля, если он давал им возможность высказывать свои великие идеи. Понимаете, это уже не просто толковать Священное Писание, а выступать со своими точками зрения.
Эти идеологи назывались либо схоласты,[311] если они преподавали в университетах и начальство на них не сердилось, либо — ересиархи (основатели ересей), их из университетов вышибали, и начальство на них сердилось.
Разница между ними была, пожалуй, чисто административная, потому что каждый из представителей средневековой мысли высказывал всё то, что он хотел, и ссылался при этом на Библию. Она толстая, всегда можно подобрать соответствующий факт. Надо вам сказать, что в те средневековые времена факты как таковые не всегда указывались, в схоластических или еретических сочинениях. Просто говорили: «А в Библии, мол, сказано так. А что?!» — и говорили своё, что им вздумается. И даже заслуга университетской схоластики в том, что она ввела систему сносок, которой мы пользуемся до сих пор. — «Если ты на кого-то ссылаешься, укажи страницу или главу из книги. (Знаете, Библия вся разбита на номерки.) А иначе мы твои сведения не принимаем, ересь все твои сведения, изволь цитировать».
В результате характер столкновений в Западной Европе изменился чрезвычайно — возникли программы, которые были понятны
тем субпассионариям, которые примыкали к своим вождям;
тем или другим королям или принципам, когда уже там оказывались во главе совершенно инертные люди;
и тем гармоничникам, которые находили для себя выгодным поддержать ту или иную идею.
Программы были самые разнообразные. Иногда это были программы религиозные. Вот, например, в Южной Франции в XI в. началось и развернулось потом со страшной силой движение катаров, или, как их французы называли, — альбигойцев.[312] Это была система очень остроумная, логическая до предела, увлекающая все творческие умы, какие … там были. И тем не менее, довольно губительная — для окружающих и для себя.
Эта «система» заключалась в следующем:
— Мир — очень безобразная штука, — действительно.
— Убивают, грабят, обижают, — потерпите.
— Свинства, хамства, безобразий, невежества, блата такое количество, что если мир сотворил Бог, то, значит, он его просто не умел хранить, если он был добр. Но так как он наверняка умел делать мир хорошим, то, значит, мир сотворил злой Бог.
То есть Творца мира эти самые альбигойцы считали дьяволом, который сотворил мир, для того чтобы издеваться над сотворенными им существами. Растения они не считали за существа и холоднокровных животных. А вот животных, имеющих инстинкт, они считали равноценными живым существам, имеющим души (от которых души переходят к более совершенным: от человека — к верблюду, от верблюда — к какому-то муравью, от муравья — опять к человеку). В чем же была задача? Как они ставили задачу?
Борьба с этим вредным, злым миром, который до такой степени смог испортить жизнь, что и жить в нем не имеет никакого смысла. Надо освободиться, но каким способом? — Убить свои желания. Аскетизм, полный аскетизм — есть можно только постную пищу. Ну, так у них оливковое масло (провансальское. — Ред.) хорошее, довольно вкусное. Рыбу можно, лягушек (испанцы, французы едят их).
Затем, конечно, никакой семьи, никакого брака, — надо изнурить свою плоть до такой степени, чтобы она уже не хотела оставаться в этом мире. Но плоть можно изнурять двумя способами. Но постом она же все равно мало изнуряется. И поэтому время от времени эти самые альбигойцы устраивали оргии, обязательно в темноте. Для того чтобы никто не знал, кто с кем, так сказать, изнурил свою плоть. Это было обязательное условие, потому что если он полюбил кого-то, то это уже приязнь. Приязнь к чему? — К плотскому миру. Она его полюбила, или он ее, здесь все равно, — полюбил, значит, он не может стать совершенным и изнурять свою плоть. А если он просто изнуряет плоть, то это пожалуйста.
Тут у меня даже спор с большим философом есть, как толковать слово «нуссиан»,[313] которое они различали. «Нуска» это значит «поидент», «новонуссиан» — это значит «новобрачный», а «нусиан» — это, вот именно… — так сказать, сам по себе факт изнурения плоти, но без обязательного брака и без воспитания детей.
Поэтому (по логике альбигойцев.[314] — Ред.) и дети, и жена любимая, и муж хороший — они являются христианами, составляющими этот мир, и, следовательно, творениями дьявола, которых надо извергать. Но если все материальное — дьявол, то персики, тыквы, люди искусства (это тоже христиане) — это все тоже надо извергнуть. Они занимались самым натуральным иконоборчеством. А были эти самые альбигойцы и манихеи от Бискайского залива до Китая.[315] И там, в Монголии, они тоже уничтожили огромное количество великолепных статуй, скульптур, которые оставили древние системы.
Как расценивать такую систему и почему я на ней столько остановился? Дело в том, что, особенно с точки зрения географии, эта система альбигойцев, манихеев, павликиан (в Византии), исмаилитов и прочих, — является негативной экологией. Мир не идеален, и они не собирались его хранить, они стремились к уничтожению всего живого, всего материального, и, следовательно, вместо приязни к системе они поставили во главу угла отвращение и ненависть. Негативная экология должна была волей-неволей уничтожить всю биосферу там, где возобладала бы эта антисистема. Но, к счастью, это было тоже ограничено, потому что они первым делом уничтожали свои собственные тела и не оставляли потомства. Этим все и кончалось. Полного уничтожения биосферы в тех местах, где манихеи побеждали, не происходило.
И тем не менее это отрицательное отношение ко всему живому явилось лозунгом для могучего еретического движения, которое охватило весь Балканский полуостров, большую часть Малой Азии, Северную Италию и Южную Францию, и привело к совершенно неисчислимым бедам.
