ГУМИЛЕВ Николаевич - СТРУНА ИСТОРИИ
Собственно говоря, эпоха подъёма… Мне не хочется переходить к акматической фазе, но остановимся еще на последнее время (у нас осталось десять минут) на том, как отражается эпоха подъёма на культуре.
Как я уже сказал, арабы (пассионарии. — Ред.) никак не повлияли в эпоху подъёма на их культуру. Потому что арабские пассионарии довольно быстро из этой системы ушли и занялись своим делом. В Англии в эпоху подъёма пассионарии были тоже заняты устройством своих этносов — не большие, но резистентные социальные группы. И поэтому им было не до того, чтобы уничтожать животных и леса. Природа отдохнула.
Что было в это время в Византии! В Византии был тот же процесс, то есть было не до природы. И, кроме того, в Сирии, в Малой Азии, вокруг Константинополя был такой устойчивый, тысячелетиями отработанный антропогенный ландшафт, что, собственно, вносить в него какие-нибудь изменения казалось глупо. Любой прогресс мог пойти только на вред, а не на пользу.
— Стоп! — должен был бы мне сказать профессор Покшишевский,[292] который занимается урбанизацией всего и вся. — А как же построение города Константинополя! Ведь Рим-то причинил колоссальнейший вред всему Средиземноморью.
Константинополь был вдвое меньше Рима, но тоже большой, от 900 тысяч до 1 миллиона жителей. И, казалось бы, должно быть то же самое. Но нет, — никакого вреда природе этот город не причинил, хотя и был окружен длинной-длинной стеной. Стена потребовала массу камня и массу работы. В нем были великолепнейшие здания, вроде собора Святой Софии[293] (по ее подобию был выстроен тот Греческий собор,[294] который у нас был в конце Жуковской улицы, на углу Греческого проспекта. Вот такой же — большой и очень красивый). Там были дворцы, бани, ипподром. И, кроме того, люди-то жили не в квартирном плену, как сейчас, но они жили в небольших коттеджах, как мы бы сказали, окруженных садами.
То есть Константинополь был город-сад. И когда я спорил с Покшишевским о том, что не урбанизация делает ущерб природе, а люди определенного склада, и привел ему в пример Константинополь, он, зная дело, сказал: «Ну, так ведь это же был город-сад».
А я говорю: «А кто Вам в Москве мешает заниматься озеленением?»
Я оказался победителем, но статью напечатал он. А мой ответ месяц не был напечатан, потому что сейчас письма в редакцию называют «непечатный труд». Потому что никакое письмо и никакой протест в редакцию, после того как вас оболгали, не принимают.
Ну, вот, так вот, таким образом создалась система, которая не нарушила биоценоза, оставшегося от древних, а только дополнила их построением великолепного города, жившего, в общем, за счет своих собственных ресурсов и привоза из далеких стран.
Чего не хватало жителям Константинополя, скажем мы, как экономико-географы? Ну, в садах у них всяких фруктов было достаточно, виноград, то есть вино у них было свое. Кроме того, поместья были поблизости. Там были и козы, молоко, и, опять же, виноград. — Хлеб нужен был! Но так как в Константинополе и в других больших городах было великолепно развито художественное ремесло (можете пойти в Эрмитаж и посмотреть там, там есть отдельные вещи[295]), то везли это в Ольвию, Херсонес, Феодосию и у скифов[296] меняли на хлеб. А обратно, то есть с низовьев Днепра и Дона везли от скифов и сарматов огромное количество хлеба и прокармливали все свое население. Кроме того, хлеб везли из Египта, правда, там плотины еще не было, поэтому плодородный Нил разливался, ил отлагался как удобрение на полях. Урожаи были баснословные, а египтяне, так сказать, по инерции работали, работали, работали, так что хлеб оставался.
Предметы роскоши и ценности везли из Китая. Шелк везли, шелка-то своего в Европе не было, но шелк был очень нужен, потому что, знаете, вши-то были! А шелковое белье спасает от вшей. Поэтому шелк покупали. Китайцы с удовольствием его продавали согдийцам и отдавали даже бесплатно, как дань своим кочевым соперникам, а те им давали красивые изделия: всякие чаши, инкрустации, мечи и ожерелья, браслеты — для женщин. Ведь женщины-то красивые и вещи красивые любят! И поэтому богатыри (то есть тюрки. — Ред.) с удовольствием били китайцев, отбирали у них шелк и меняли у греков на подарки своим женам. Так что они получали даже и ботинки, и, в общем, торговля шла.
Пассионарный толчок (в Византии. — Ред.), который унес огромное количество человеческих жизней и культурных памятников, но для природы оказался спасительным.
Заметим это и в следующей лекции перейдем к рассмотрению акматической фазы, вот этой вот (Л. Н. Гумилев показывает отрезок кривой на графике), которая отчетливо прослеживается в истории.
Я кончил.
ЛЕКЦИЯ VII
ПАССИОНАРНЫЙ ПЕРЕГРЕВ
Акматическая фаза этногенеза: Императив «Будь самим собой!». — Причины распада Арабского халифата. — Субпассионарии, отношение к ним в различные фазы этнической истории.
Пассионарный перегрев в Европе: Мотивы Крестовых походов. — Схоласты. — Катары. — Система негативной экологии. — Крестовый поход против альбигойцев. — Столетняя война и этногенез. — История миграций в Англии. — Кельты и англосаксы. — Вторжение викингов. — Плантагенеты. — Завоевание Уэльса. — Внутренняя оппозиция во Франции и Англии: гасконцы и шотландцы.
Испания и Германия в XIII–XIV вв.: Судьба Бургундии. — Война Алой и Белой розы в Англии. — Жанна д'Арк. — Коннетабль дю Геклен.
Конец акматической фазы. Франция. — Людовик XI. — Раскол этнического поля во Франции. — Гугенотские войны.
Мы описали подъём пассионарности, но мы не ответили на вопрос: а почему этот подъём кончается?
Казалось бы, если пассионарность, как признак, появилась и переносится самым обычным половым путем (передачей соответственного признака своему потомству, а пассионарии, в силу своей повышенной тяги к деятельности, естественно, оставляют большое потомство, не всегда законное, но часто самое разнообразное), то, казалось бы, количество энергии должно в данном регионе накапливаться и накапливаться, пока они не сделают какие-то великие «прогрессивные» дела? Однако ничего подобного не получается.
После какого-то момента, после какой-то красной черты пассионарии ломают первоначальный общественный императив и меняют стереотип своего поведения. Они перестают работать на общее дело, они начинают работать каждый сам за себя. Причем сначала эти феодалы, допустим (или какие-нибудь византийские купцы-негоцианты, или арабские завоеватели), говорят так:
«По отношению к нашей общественной форме (Халифату ли, империи ли Византийской, французскому или английскому королевству) мы все делаем, что от нас требуют. А силы у нас остаются!»
Поэтому императив меняется, он звучит уже так: «Не будь тем, кем ты должен быть, но будь самим собой!» То есть какой-нибудь дружинник — копьеносец, оруженосец — он хочет быть не только оруженосцем своего графа или герцога, но еще и Ромуальдом или каким-нибудь Ангерраном. Он хочет, чтобы его имя звучало.
Художник начинает ставить свою подпись под картинами: «Это я сделал, а не кто-то». Да, конечно, идет на общую пользу, все это так, украшает город замечательной скульптурой, но «Уважайте и меня!».
А проповедник не просто пересказывает слова Библии или Аристотеля (без сносок, перевирая, как попало), он не утверждает, что это чужие святые слова. Нет, он говорит: «А, я (Я!), по этому поводу думаю так-то». И сразу становится известно его имя.
И так как таких людей оказывается весьма большое количество, то они, естественно, начинают мешать друг другу. Они начинают толкаться, толпиться, раздвигать друг друга локтями во все стороны и требовать каждый себе больше места.
На первых порах в Западной Европе, например, это вызвало совершеннейшее броуновское движение, которое называется феодальной раздробленностью. Должен вам сказать, что сам экономический принцип феодализма вовсе не предполагает огромного количества безобразий. Они могут быть и быть, то есть это не связано с экономическими условиями, со стремлением, например, дать по физиономии соседу, а потом убить его на дуэли, — пользы от этого никакой нет, а риск большой, потому что и сосед может вас проткнуть. Однако они на это шли.
