Пыльная зима (сборник) - Слаповский Алексей Иванович
Вот и сейчас. Может, по радио была какая-нибудь песенка со словами… – ну, например: «Прощай, под белым небом января никто нам чего-то там не вернет…», счастья, кажется, тоже песня из старых, их часто сейчас гоняют по радио и телевизору. «Никто нам счастья не вернет», вроде, так. И вот она – немного печальная, с ней это бывает по утрам, – она слышит эту песню, и вдруг ей кажется, что… И она неожиданно говорит…
Но он так и не вспомнил, звучало ли радио. Зато вспомнил, что, выходя из кухни, посмотрел на часы. Настенные часы с маятником, сроду он на них не смотрел – а уж в воскресный-то день тем более: зачем ему знать время в воскресный день? И часы, надо сказать, гадкие, чей-то подарок, кустарно-промышленая работа: домик, похожий формой на скворечник, склеенный из желтых фанерных дощечек, покрытый грубым мебельным лаком, часы с фальшивой кукушкой: на жестянке нарисована дверца и птичья голова (настолько мало похожая на кукушечью и вообще птичью, что хочется, как на детских рисунках, внизу подписать: «Птица кукушка»). Если б не подарок, выбросить бы их. Они спешат в сутки на десять минут, и ему приходится то и дело переставлять стрелки. Раньше он пытался добиться точности специальным рычажком. Двигал его в сторону «минус» – часы начинали на десять минут отставать. Тогда он – совсем чуть-чуть – двигал рычажок в сторону «плюс». Они немедленно – в течение суток – начинали на десять минут спешить. Как ни бился, не сумел он найти такого положения рычажка, чтобы разница с точным временем была хотя бы в одну-две минуты. Десять сзади или десять впереди, и шабаш! – меньшего зазора часы признавать не желали. Пусть уж лучше спешат, в этом даже некоторое удобство: собираешься на работу, поторапливаешься, поглядывая на них, и лишь выходя из дома посмотришь на часы наручные – и с приятностью убедишься, что времени меньше, чем казалось. Это всегда приятно: будто кто-то подарил тебе несколько лишних минут (которые, конечно, лишними не бывают).
Итак, он посмотрел на часы – значит, хотел зафиксировать время? Половина десятого утра. А если он зафиксировал время, следовательно, отнесся к словам жены вполне серьезно?! Он запомнил их для будущего одиночества? – уже смирившись и представляя, как будет вспоминать, что она – месяц назад, два месяца, полгода, год, два года назад – именно в девять тридцать утра, в половине десятого, сказала эти последние решающие слова.
Но этого же не может быть! Он не отнесся к этим словам серьезно, иначе он не стоял бы тут, попыхивая сигареткой, а… – что? Лежал бы вон там, внизу, разбившийся? Остался бы в кухне – взъерошенный, спрашивающий, вызывающий на продолжение разговора и т. п.?
Ничего этого он не сделал, он стоит и попыхивает сигареткой, значит, еще все впереди, вся жизнь впереди, прежняя счастливая жизнь.
Но он другой, ведь он уже другой! Ведь всегда, каждое утро, выходя на балкон покурить, он любил внимательно посмотреть на длинный цилиндрик сигаретки, повертеть его в пальцах, а потом четко щелкнуть зажигалкой, внимательно осмотрев и ее – с благодарностью за цвет и изящество (он покупает только красивые зажигалки; одна из немногих его прихотей) – итак, он любил посмотреть на сигарету и зажигалку, поднести ровный огонек, вдохнуть первый утренний сытный дым, – а сегодня не сделал этого.
Потому, что думал уже о другом. То есть не то чтобы думал ясно и определенно, а тяжесть какая-то ощущалась – ну, скажем, в душе. Сам порог двери на балкон стал порогом от ДО к ПОСЛЕ. Он курил здесь каждое утро ДО. А сейчас вышел покурить уже ПОСЛЕ. А сможет дымить вообще где угодно – в комнате (и даже лежа в постели!), в ванной, на кухне… Впрочем, он и сам, будучи курящим, не любит находиться в прокуренном помещении.
С ума я, что ли, схожу, удивился он. Еще и не вынесен приговор, а ты его уже сам себе подписал. Еще и заголовка нет. Мало ли что сказано. Это так… Это – недоразумение.
Так – примерно – он уговаривал себя.
Но сама напористость, сама энергия этого сопротивления нехорошим мыслям, испугала его: раз он так энергично сопротивляется – значит – вольно или невольно – уже принял все всерьез!
И тогда он перестал петлять и хитрить, а взялся мыслить сосредоточенно: словно перед ним математическая задача, которую следует решить.
Тут бы самое время представить героя нашей житейской истории, потому что гораздо интересней (если уместно здесь это слово) следить за ходом мыслей конкретного человека, имеющего имя, отчество и фамилию, социальное происхождение и положение, профессию, возраст, внешний вид и т. п., чем кого-то безымянного и безликого. Но это требует места и времени, а вихрь потока сознания героя в это время пронесется, унесется – и останемся мы на пустыре в полном ведении относительно профессии и внешнего вида, но в полном неведении относительно содержания вихря, который в данном случае важнее. Ограничимся поэтому пока только тем, что назовем имя героя и его возраст. Имя: Талий, домашнее от Виталий. Виталий Петрович Белов. (А жена – Таша или Талия, домашнее от Наташа, Наталия). Возраст – сорок один год. (А Наташе – двадцать девять, скоро – одиннадцатого декабря – тридцать будет). Ну, ладно, еще – о профессии. Он – старший научный сотрудник краеведческого музея. (Она – актриса театра юного зрителя.) Сыну шесть лет. И Талий, и Наталия состоят в первом браке.
«И в последнем!» – врывается вдруг (вырывается) из вихря голос Талия.
И еще быстрее взвинчивается этот вихрь, и, кажется, различить в нем ничего невозможно, но Талий каким-то образом различает, и если попробовать расшифровать его мысли, то будет это подобно переводу на язык слов такой тайнописи, где закорючкой, мыслительным – условно говоря – иероглифом обозначается не слово и даже не предложение или абзац, а целое исследование – и придется поэтому в расшифровке даже кое-что сократить для ясности.
2Она сказала: «Давай разведемся», – думал Талий. При этом не назвала меня по имени. Что это может означать? Отчужденность? Обезличенность? Хорошо это или плохо? Имелся ли в виду он, муж, Талий, Виталий, или в обезличенной этой форме скрыто разочарование браком как таковым, и слова обращены к Мужу вообще – некоему, общему? Первый вариант безнадежен для него, но есть надежда, что она видит иное будущее с кем-то иным. Второй же безнадежен и для него, и для нее – и тут возникает щемящее чувство жалости к ней.
Но почему он считает, что она сказала это вполне осознанно? Он вот – ответил ей шутливо. Может – и она?
Но ей такие шутки не свойственны.
Что же это тогда?
Надо глубже проникнуть в слова. И не только в сказанные, но и в те, что не сказаны.
Она не сказала «я хочу развестись с тобой» или «я развожусь (разведусь) с тобой», «я ухожу от тебя», «нам нужно развестись», «мы не можем жить вместе», «мы должны развестись» – и еще сотни, а то и тысячи вариантов возможны! – она отказалась от них.
Она выбрала: «Давай разведемся». То есть это – предложение? Но любое предложение предполагает два возможных ответа: положительный и отрицательный. Оно предполагает обоюдное и взаимное участие, соучастие сторон. «Я разведусь с тобой» – при подобной формуле участие второго человека отрицается. Что хочешь делай, что хочешь говори, все решено безвозвратно – разведусь! А здесь подразумевается обсуждение, здесь видна нерешенность и нерешительность, все более бодрился Талий. Может, это вообще скрытая просьба? – укрепить, помочь преодолеть внезапно возникшие сомнения!
Талий ободрился еще больше, когда стал обдумывать отдельно второе слово этой фразы. «Разведемся».
Не «разойдемся» (как могут разойтись враги или соперники, чтобы не довести дело до смертельной схватки), не «расстанемся» (слово красивое, но в красоте своей безнадежно-беспощадное – это, кстати, одно из свойств любой красоты, не «разбежимся» (что означало бы отношение ко всему пустяковое, почти юмористическое, сугубо бытовое; это словцо – коммунальное, кухонное, с публично демонстрируемой удалью: дескать, не в первый и не в последний раз!), нет, «разведемся» при всей его официальной сухости – наиболее милосердное и обнадеживающее слово. Разведемся – то есть исполним официальный обряд, в паспортах поставят новые штампы или как-то зачеркнут старые – Талий не знает этих тонкостей. Разведемся – может, для того, чтобы почувствовать освобожденность от неких гражданских уз (то есть это Наташа, возможно, затосковала об этом чувстве освобожденности, мне-то оно ни к чему, думал Талий, то есть и мне не помешает, но я и без того свободен внутренне!). Человеку, знал Талий, часто ведь нужна возможность выбора больше, чем действительная реализация права выбора. В общем, как в старой побасенке о коренном москвиче, который хвалит свой город за театры и музеи, а когда его уличают в том, что он двадцать лет ни в одном театре и музее не был, с полным основанием отвечает: «А захочу – и хоть сейчас пойду!» Наверное, Таше понадобилось просто-напросто вот это: «А захочу и —!» В любой момент, ибо никакие препоны в виде штампованных бумажек не удерживают. Но захочет ли? – это вопрос совершенно другой, а то и сразу третий!
