Макс Гурин - Новые праздники
В куплетах лирическая героиня раскрывала свою метущуюся душу со всей откровенностью, совершенно охуевая от перестука колес поезда, увозящего ее куда-то на дальний западный хуй и, естественно, непонятно зачем:
Поезд меня вези, увези меня туда, где я никому не нужна!Ветер меня неси, унеси меня туда, где так далеко до тебя!Время лети-лети, сделай так, чтоб я опять-таки не успела к нему!Чтоб не увидеть мне ввек того, без кого я и дня не могу!
(Вполне попсовый текст с паронимически выверенными началами строк и всякими выгодными попсовыми поражающими воображение «нормальных» людей антитезами.) Был там и так называемый запев, плавно выплескивающийся в припев, в каковом Имярек казалась мне наглядной, всей, как на ладони:
Но снова тебе что-то я обещаю, — только вновь уезжаю я…
Как принято в книгах я не прощаюсь — просто я не вернусь сюда!.. (Это уж что правда — то правда.)
И припев:
Может быть я не права, но мне не надо объяснять,что ждать не надо. Ждать, если время пришло,то главное — не опоздать, успеть, вернуть, догнать…Может я не права, но только я права, и мне уже не надомне ничего объяснять, я знаю только то, что я себя не знаю.
(Такой, блядь, немного опопсовленный Сократ в конце меня особенно умилял.)
Я спел эти песни. Гаврилов на меня как обычно набычился, девочкам же понравилось. Потом Гаврилов поехал к супруге, а я остался пить водку дальше.
Когда стукнуло четыре часа утра, я понял, что хочу идти, оделся и пошел домой от станции метро «Аэропорт» до своей «Тверской». Это был мой первый пешеходный рейд во имя Имярек. Я шел по декабрьской ночной Москве и думал про эту дурочку весьма тривиальные, как и все чувства, вещи. Думал о том, что я ее люблю и хочу, и люблю одну лишь ее, и хочу тем более одну лишь ее, а она неизвестно где, и я ей на хуй не падал, и все хуево, а было ведь все так прекрасно. Через какое-то время я вышел к Белорусскому вокзалу, с которого она уезжала уже почти год назад ещё любившая меня, во всяком случае, так говорящая.
Я вспоминал, как мы с ней ходили покупать ей билет, как у нее были месячные, вследствие чего ей было очень плохо, холодно и больно. Мне вообще почему-то по жизни попадаются любимые девочки, у которых всегда столь болезненно протекают месячные, что они того гляди умрут у меня на руках.
Я понял, что люблю лишь ее одну, и опять был готов все бросить и ехать к ней. Единственное, что меня остановило, так это то, что я вполне здраво рассудил, что это все же хуйня, когда какой бы то ни было человек, пусть даже и не противный тебе сваливается, как снег на голову, когда его совсем не ждешь. Кроме прочего, на хуй так сваливаться, если потом все равно придется уезжать? Я в очередной раз четко уверил себя, что я обязательно встану на ноги, и когда-нибудь обязательно разыщу ее на каком-нибудь ее уебищном европейском авангардном фестивале, и мы оба будем ужасно счастливы.
От холода и эмоционального голода я совсем охуел и опять, в очередной раз на полном серьезе шел весь в российском снегу и строил планы чуть ли не на пять-десять лет вперед. В моем хуевском мозгу все-таки никак не могла уложиться мысль, что то самое-самое мое, без сомнения самое лучшее во всей моей жизни, потеряно не иначе, как безвозвратно. Поэтому я был готов придумать себе что угодно, лишь бы убедить себя в том, что Имярек и я — это Истинная и Вечная Любовь. Я не мог позволить себе думать, что все кончено. Я не мог позволить себе потерять Любовь снова, и я готов был нарисовать себе любую, пусть самую неправдободобную мирокартину, — лишь бы она объясняла Имяреково поведение чем-то иным, вместо той убийственной в своей простоте фишки, что она просто больше не любит меня.
LXI
Все лето девяносто шестого года мне упорно названивала Катя Живова. Я всегда был рад ей, потому что тогда я считал, что у меня четыре друга, с которыми при необходимости я мог бы (впрочем, потом я понял, что как раз с ними бы и не мог) жить под одной крышей: два мальчика и две девочки: Катя и Добрый-день, да Сережа с Дуловым.
Но я солгу, если не скажу, что катины более чем регулярные звонки несказанно раздражали меня, хоть я и с нескрываемым удовольствием тут же мчался туда, куда она меня приглашала, и радостно вкушал минуты самого задушевного общения.
Между нами никогда не было никаких сексуальных штучек-дрючек, кроме поцелуев в самом начале нашего знакомства; мы всегда просто дружили с ней, весело обсуждая любимых ею мужчин и моих женщин. Такой закадычный друг (именно друг!) противоположного пола совершенно незаменим. Друзья, они ведь не любовники, — поэтому что им стоит сказать друг другу то, что от него хотят слышать. Но при этом все равно один остается мужчиной, а другая — женщиной, и это все очень здорово и классно. Я очень люблю Катю. Мне очень нравится баловать ее всякими вкусностями, когда у меня есть деньги, очень нравится обсуждать с ней ее проблемы с мужчинами, и, конечно, очень нравится обсуждать с ней мои. Катя — это Катя. Она совершенно удивительный и совершенно незаменимый зверь. Я даже не уверен, что можно сказать, что мы друзья. Просто Катя — это Катя, и этим сказано все, хотя, конечно, если опять же вспомнить о том, что мы с ней принадлежим к противоположным полам, сразу начинается клубок дурацких мыслей, но я точно знаю, что мы не созданы с ней друг для друга. Вернее, как раз друг для друга-то мы и созданы, но не так, как созданы мужья для жен и наоборот.
С другой же стороны, разочарованные в Любви ублюдки-родители, страсть как любят попиздеть о том, что такая модель — самая продуктивная для создания здоровой семьи, но я-то, блядь, будучи порождением одной из таких семей, отлично знаю, что это хуйня. Я никогда не заводил семей с девочками, которые мне «подходили». Может быть по этому ни один из моих небесных браков не дожил до сегоднящних дней, но я никогда не позволю себе так поступить. Это говно. Это говно, которое составляет весь наш мир. Я не хочу жениться на женщине, с которой мне хорошо и уютно. Я хочу ту сумасшедшую дуру, даже от телефонных звонков которой со мной начинается сплошная физиология. Вены после первого же ее слова превращаются в провода, по которым эта сумасшедшая дура гонит свои невообразимые, губительные для всего живого токи, со скоростью крови, то есть через пару секунд, достигающее моего глупого сердца. Я хочу быть рядом с ней. Я хочу этой ебаной бури электромагнитной! И пусть меня даже убьет этим ебаным током, но я хочу этого! А жить с девочкой, с которой уютно и хорошо, я не хочу, и никто и никогда не заставит меня этого сделать…
Хотя с третьей стороны, никакая сумасшедшая дура никогда не заменит мне такую родную Катю. Но с четвертой стороны, никакая Катя, которая, впрочем, одна в целом свете такая, никогда не заменит мне никакую мою сумасшедшую дурочку, которая тоже, к сожалению, впрочем, существует, похоже, в единственном экземпляре.
Я вам хуже историю, блядь, расскажу. Ровнехонько накануне того злочастного дня, когда мы познакомились с Имярек, прогуливаясь по августовской Москве с вышеупомянутой замечательной моей Катей, я почти решил в своей голове, что пошло все на хуй, Вечной Любви, наверное, нет и не будет, да и на хуй не надо, буду-ка я Катю любить, даром, что меня от нее током не бьет, как, надо признать, и ее от меня, — все равно, по тем или иным причинам, мы с ней родные люди. Так я решил.
И надо же было такому случиться, что на следующий же день в моей ебаной жизни появилась Имярек! Естественно, что о Кате я вспомнил только через месяц, когда Возлюбленная уебала в свою блядскую Германию. Да и то, с тех пор я раз и навсегда оставил все мысли об уюте и о соединении своей жизни с Катей.
Надо сказать, что я почти уверен в аналогичности катиных чувств ко мне. Даже без почти. Время от времени мы оба садимся на измены из-за того, что нам действительно очень нравится пить вдвоем кофе и говорить обо всем, о чем только можно. Но Природа мудра. Либидо тут не ночевало…
Летом девяносто шестого года меня очень грузили ее звонки. Она звонила мне все время, а я не звонил почти никогда, потому что вся голова была занята Имярек с самых тех пор, как я с ней познакомился.
Всем людишкам оченно свойственно обольщаться на свой счет, и я понятно что предполагал насчет глубинной подоплеки катиных звонков.
Потом я совершенно охуел от своей попсы, Катя стала сильно занята на работе, и ситуация переменилась. Только тут я понял, как был далек от истины в оценках ее летнего поведения. Теперь на свой счет обольщалась уже она, ибо я стал звонить ей чуть ни каждый день и по три-четыре раза в неделю ездить к ней в гости, в каковых гостях святая Катечка, не зная отдыха, отпаивала меня растворимым кофе и занималась всякой психотерапевтической деятельностью, к которой имеет талант от Бога.
