Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику
Минуту спустя мсье Ляруэль, чья фамилия прозвучала для Хью едва ли не пустым звуком, уже подхватил Ивонну под руку и увлекал ее посередине улицы, круто подымавшейся в гору. Быть может, все это ровно ничего не значило. Однако консул представил их друг другу по меньшей мере бесцеремонно. Хью сам был задет, снова очутившись позади вместе с консулом, и почему-то испытывал смутную, тягостную принужденность. Мсье Ляруэль между тем говорил:
— А отчего бы, собственно, нам всей компанией не завернуть в мой «сумасшедший дом» потехи ради, что скажете, Джеффри, и вы… э-э… Хьюз?
— Нет, — обронил консул сзади едва внятно, и слышал его только Хью, которого теперь некстати снова разбирал смех. Потому что консул без умолку повторял себе под нос грязное ругательство. Они шли следом за Ивонной и ее знакомым по глубокой пыли, в сером облаке, поднятом коротким порывом ветра, и под ногами у них с сердитым шипением взвихрилась пыль, а потом улетела прочь, словно короткий дождик. Ветер улегся, и шумливые потоки воды у обочин показались вдруг инородной стихией, как бы победившей в противоборстве.
А там, впереди, мсье Ляруэль предупредительно поддакивал Ивонне:
— Да… да… но ведь ваш автобус отходит только в половине третьего. Через час с лишним.
— …Право, это какое-то невообразимое чудо, — сказал Хью. — Стало быть, после стольких лет…
— Угм. Тут мы и встретились, представь себе этакое поразительное совпадение, — сказал консул уже совсем другим, невозмутимым тоном. — Кстати, по-моему, тебе следует познакомиться с ним поближе, у вас определенно есть что-то общее. Кроме шуток, тебе понравится у него, там забавно побывать.
— Ладно, — сказал Хью.
— Глядите-ка, вон cartero![138] — воскликнула Ивонна, оборотясь через плечо и отнимая руку у мсье Ляруэля. Она указывала вверх, на левый угол перекрестка, где калье Никарагуа пересекала калье Тьерра-дель-Фуэго. — Вот удивительное существо, — говорила она без умолку, — и самое забавное, что все почтальоны в Куаунауаке похожи друг на друга как две капли воды. Наверное, все они родственники и потомственные почтари. Я не удивлюсь, если дед этого малого был cartero еще во времена Максимилиана. Ну разве не замечательно, что здешняя почта держит всех этих смешных человечков, как почтовых голубей, с которыми можно послать весточку в любое время дня и ночи?
«С чего это ты вдруг стала такой говорливой?» — подумал Хью с удивлением.
— Замечательная почта, — подтвердил он вежливо.
Они рассматривали cartero. Раньше Хью как-то не замечал своеобычных местных почтальонов. В этом не было и пяти футов росту, издали он казался каким-то диковинным, по милым четвероногим. Он был в костюме из некрашеной бумазеи, в потертой форменной фуражке, и вскоре Хью разглядел небольшую козлиную бородку. Приближаясь к ним странной, но обворожительной, неторопливой поступью, он придал своему морщинистому личику самое что ни на есть дружелюбное выражение. Глядя на них, он остановился, спустил с плеча сумку и принялся ее расстегивать.
— Вам письмо, вам письмо, вам письмо, — затянул он, когда они поравнялись с ним, и поклонился Ивонне без удивления, словно видел ее не далее вчерашнего вечера. — Известие para el senor[139] и для вашего конька, — пошутил он, вынул два конверта и с озорной улыбкой сунул их обратно.
— Вот как?.. Стало быть, для сеньора Калигулы ничего нет.
— Ах! — Cartero перебрал еще пачку писем, искоса поглядывая на конверты и крепко зажав сумку под локтем. — Нет. — Он опустил сумку к ногам и стал лихорадочно в ней копаться; через мгновение все письма были разбросаны по земле. — Непременно найду. Вот. Или нет. Оно самое. Нет. Ай-яй-яй-яй.
— Не беспокойтесь, любезный, — сказал консул. — Сделайте милость.
Но cartero не унимался:
— Бадрона, Дьосдадо…
Хью тоже ждал, но не вестей из «Глоба», откуда в лучшем случае могли прислать телеграмму, он ждал в смутной надежде, которая при виде этого почтальона стала вдруг заманчиво близкой, еще одного крошечного конвертика из Оахаки с яркими марками, на которых лучники пускают стрелы прямо в солнце, ждал письмеца от Хуана Серильо. Он прислушался: рядом, за стеной, кто-то играл на гитаре — играл скверно до отвращения; потом отрывисто залаяла собака.
— …Фишбэнк, Фигэроа, Гомес… нет, не то… Куинси, Сандова… опять не то.
Наконец этот добряк собрал письма, откланялся виновато и разочарованно, побрел дальше. Все провожали его глазами, и Хью уже заподозрил было, что вся эта сцена с самого начала разыграна намеренно, во исполнение какой-то чудовищной, непостижимой, потаенной, хоть и беззлобной шутки, но тут почтальон остановился, еще раз перебрал какую-то пачку, повернул назад, рысцой подбежал к ним, торжествующе вскрикивая, и подал консулу что-то, кажется открытку.
Ивонна, которая уже снова ушла чуть вперед, кивнула через плечо с улыбкой, словно говоря консулу: «Вот и прекрасно, все-таки ты получил весточку», — и вместе с мсье Ляруэлем двинулась дальше по пыльной улице своей легкой, танцующей походкой.
Консул повертел открытку в руках, потом протянул Хью.
— Странно… — сказал он.
…Открытка была от Ивонны, которая наверняка написала ее не меньше года назад. Хью вдруг понял, что Ивонна ее отправила вскоре после того, как ушла от консула, причем не знала, по-видимому, что он решил остаться в Куаунауаке. Странно было видеть эту открытку, проделавшую столь дальний и нелепый путь: адресованная в Мехико, она по недоразумению была отослана за границу и безнадежно заплуталась, о чем свидетельствовали штемпели: Париж, Гибралтар и даже Альхесирас в Испании, на фашистской территории.
— Нет, ты прочти, — сказал консул с улыбкой.
Каракули Ивонны взывали:
«Милый, зачем я уехала? Зачем ты отпустил меня? Вероятно, завтра я буду уже в Америке, а еще через два дня — в Калифорнии. Надеюсь, там меня ждет твоя весточка. Целую, И.»
Хью перевернул открытку. Там оказалась картинка величественного Сигнал-Пика близ Эль-Пасо и шоссе, ведущего к Карлсбадской пещере через белый мост с высокими перилами, перекинутый из пустыни в пустыню. Вдали шоссе плавно сворачивало и исчезало из виду.
7
На лоне пьяной, бешено вращающейся Земли, которая мчится в тринадцать часов двадцать минут куда-то в беспредельность, дом этот совсем некстати, подумалось консулу…
Две башни венчали особняк Жака с обоих концов, а меж ними висела островерхая стеклянная кровля мезонина, под которой помещалась мастерская. Башни были размалеваны, словно под камуфляж (право слово, чуть ли не как «Самаритянин»): изукрашены синими, серыми, фиолетовыми, красными оттенками, некогда полосатые как зебра. Но время и непогода совместными усилиями обволокли их теперь однообразным тускло-лиловым налетом. На самом верху, куда с крыши вели две одинаковые стремянки, а изнутри дома — две винтовые лесенки, за каменными зубцами башен были шаткие открытые галерейки, очень маленькие, некие подобия тех сторожевых вышек, которые торчали в Куаунауаке повсеместно, господствуя над долиной.
Когда консул и Хью остановились перед домом, так что калье Никарагуа теперь сползала под уклон справа от них, под зубцами левой башни они увидели двух мрачных ангелов. Ангелы эти, изваянные из розового камня, замерли коленопреклоненно лицом друг к другу, вырисовываясь в профиль на фоне неба, которое просвечивало сквозь зубцы, а на другой стороне, за противоположными зубцами, надменно покоились еще какие-то диковинные изваяния, высеченные, по-видимому, из того же камня и похожие на марципановые пушечные ядра.
Вторая башня ничем не была украшена, кроме зубцов, и консулу часто приходило на ум, что такое несоответствие вполне в духе Жака, равно как и несоответствие между ангелами и каменными ядрами. Характерно также, что работает он у себя в спальне, тогда как мастерская служит ему столовой, а порой туда безо всякого стеснения вселяются приезжие родственники кухарки.
Если подойти ближе, на левой башне, той, что побольше, под окнами спальни — несуразно узкими, как бойницы, и прорезанными вкось наподобие рассеченного пополам шеврона — обнаруживалась плита, расписанная крупными золотыми буквами и вделанная в стену, словно барельеф. Золотые буквы, хоть и крупные, сливались в расплывчатую, неразборчивую надпись. Консул много раз видел, как туристы глазели на эту надпись, порой битых полчаса. Бывало, мсье Ляруэль выходил к ним и объяснял, что надпись все-таки не лишена смысла, что это слова брата Луиса де Леона, те самые, которые консул сейчас решительно запретил себе вспоминать. И он не задавался вопросом, почему странный этот особняк знаком ему едва ли не лучше собственного дома, когда переступил порог следом за Ивонной и Хью, впереди мсье Ляруэля, который дружелюбно подталкивал его в спину, прошел через мастерскую, пустовавшую вопреки обыкновению, и поднялся по винтовой лесенке на левую башню.
