Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Мать хмыкнула и ушла на кухню готовить ужин.
– А-а-а, привет, голубки, – приветствовал их Александр Павлович. – Снова воркуем? Гуля, ты не почитаешь нам какие-нибудь стихи? Мне про жажду в пустыне очень понравились, – хитро подмигнул он Сергею. Тот хохотнул, не замечая Гулиного гневного взгляда.
С кухни вернулась потрясенная мать. Гулины кулинарные произведения, которые остались в изрядном количестве, все-таки произвели на нее впечатление. Она даже согласна была проигнорировать рубашку сына на дагестанской красавице, несмотря на то, что это была явная демонстрация определенного сближения.
– Это ты все сама наготовила? – уточнила она.
– Сама, сама, – встрепенулась Гуля. – Думала, вдруг Сережа приедет, голодный, усталый, а дома никого нет. И тут я…
Из кресла в углу раздался громкий всхлип. Все замолчали и посмотрели туда – это верный себе Александр Павлович усиленно тер глаза, изображая растроганность.
– Я тоже пришел домой голодный, усталый, – силился он сказать, переполняемый эмоциями. – И никто, никто меня не кормит. – Он хитрым глазом посмотрел на Гулю. – Меня-то кормить будешь? – потеряв терпение, спросил он.
– Конечно, конечно, – Гуля изобразила радость и нерешительно поднялась.
Пока женщины на кухне собирали на стол, Александр Павлович испытующе посмотрел на Сергея.
– Девушка уже купила белое платье?
– Батя, – с укором сказал Сергей. – Девушка, которая приготовила обед из пяти таких блюд, заслуживает благодарности.
– Насколько долог будет процесс изъявления благодарности? – уточнил отец. – Ты на ней опять женишься?
Этого Сергей пока не знал. Гуля, конечно, пикантная дагестанская девушка, и взрывы ее ярости были даже забавны. К тому же она явно любит заботиться о нем, что позволяло Сергею томиться негой и ощущать некоторую свою значительность. А Марина так нежна… К сожалению, она очень далека от его, Сергея, настоящей жизни. А вот Катюша… Катюша хороша! И с ней можно говорить о его теперешнем двусмысленном существовании сразу в двух временных измерениях.
– Жизнь – тяжелая штука, – поведал он отцу.
Александр Павлович хмыкнул и громко потребовал супа.
На все попытки разбудить его на следующее утро Сергей протестующе мычал что-то про социалистическую законность и врагов народа. Махнув рукой, родители ушли на работу, оставив завтрак на столе. Хотя в прошлом он спал не меньше, чем в двадцать первом веке, но был вымотан эмоционально. Проспав до двенадцати, он сидел на кухне, лениво дожевывая фаршированный перец, и думал о Марине. Правда, он вынужден был признать, что Марина не умела готовить так вкусно, как Гуля. Зато каждое слово с ней было исполнено особенного значения, и она была вся такая… тоненькая, беззащитная и очень трогательная. Ее хотелось прижать, защитить… Сергей вздохнул. Ему захотелось разыскать следы Марины в настоящем. Он отключил мобильный телефон – Гуля упорно домогалась его все утро – и вышел на улицу.
Он не ходил по родному городу больше месяца. Оказывается, раньше он и не подозревал, какой он шумный и как раздражающе быстро носятся машины. И сколько их, Боже мой! А рекламные щиты! Какая безвкусица! То ли дело раньше – тихо, просторно! И как величественно выглядел ресторан «Волна» с его массивными деревянными дверями, полуколоннами и огромными полукруглыми окнами. Или гостиница «Советская», за которой так и угадывались альковы, камины, занавески из темно-красного бархата, неспешные разговоры… А нынешняя гостиница «Плес» ассоциировалась только с факсами, совмещенными санузлами и серыми бетонными стенами.
Немного потосковав о степенном прошлом, он зашагал по суетному настоящему. Центральная средневолжская улица еще сохранила все дома постройки конца сороковых – маленькие, двух-трехэтажные дома с затейливыми балкончиками и подъездами, имеющими выход в обе стороны: в большие тенистые дворы, по которым будто и не прошли эти шестьдесят лет, и на современные шумные улицы.
Старый дом с трогательными балкончиками, украшенными фигурными каменными столбиками, с выступающими вперед фонарями стоял как ни в чем не бывало. Правда, двери, выходящие на улицу, были наглухо заколочены и из благородного сдержанно-кремового он был перекрашен в вульгарный канареечный цвет, но в остальном дом был прежний. Сергей посмотрел на знакомые окна на втором этаже. Невероятно, но в них по-прежнему были старые оконные переплеты. На секунду ему показалось, что за окном мелькнул знакомый силуэт.
Немного поколебавшись, он вошел во двор. Там было тихо. Липа во дворе стала совсем огромной. Сейчас под ней была детская песочница.
Подъезд был открыт. Сергей вошел в него и взялся за перила, ощутив рукой знакомую выщерблину. Это сосед Энгельманов – маленький, проказливый Ромка – проковырял новым перочинным ножиком две недели назад – то есть пятьдесят с лишним лет и две недели назад. Давненько, однако! И Ромка теперь, наверное, не маленький, хотя, может быть, все такой же проказливый. Решив не думать о временных парадоксах, Сергей поднялся на второй этаж и остановился у Марининой двери. За ней было тихо. Наверное, все на работе. И живут там, скорее всего, чужие люди – хотя кто знает...
– Вы кого-то ищете, молодой человек? – раздался сзади надтреснутый старушечий голос.
Сергей вздрогнул и оглянулся. Старушка, которая стояла позади него, была совсем незнакомой.
– Да, в общем, – пробормотал он. – Здесь когда-то жили Энгельманы. Знаете, Эсфирь Марковна, Григорий Вульфович. Еще у них была дочь Марина, красивая такая, с косой. Через плечо.
Поскольку старушка – кокетливая бабушка с челкой в кудельках и в затейливой шляпке – сосредоточенно смотрела на него, он добавил:
– Эсфирь Марковна… У нее такие короткие вьющиеся волосы – почти рыжие… Она врачом была.
Лицо старушки почему-то принимало все более удивленное выражение. Это раздражало Сергея.
– Может быть, Ромку помните? Из девятой квартиры? Он еще перила проковырял, когда ему перочинный нож подарили.
Поскольку старушка все еще молчала, он торопливо добавил:
– Он не злой был, озорной просто.
– Как была фамилия Ромки? – осевшим голосом спросила старушка.
– Смешная какая-то… То ли… нет, не помню. Что-то про глаза.
– Косогляд? – тихо-тихо переспросила старушка.
– Точно, Косогляд, – обрадовался Сергей и был готов обнять старушку, как родную. – У него был отец Эдик… Эдуард Осипович.
– Молодой человек, – медленно сказала старушка. – Не могли бы вы объяснить, почему вы назвали его отца Эдик? Ведь в те времена, когда его так называли, вас и на свете не было. И Марина… Когда вы родились, она была уже почтенной дамой – Мариной Григорьевной.
– Конечно. Э-э, видите ли, – Сергей призадумался. Вопрос был не в бровь, а в глаз.
– Понимаете, – начал он выдумывать, – мои родители были с ними знакомы. – Он немного запнулся. Старушка смотрела на него в упор, и это здорово нервировало. – Вот я и привык – Эдик да Эдик. Дядя Эдик, – поправился он.
– Эдуард Осипович умер в конце шестидесятых, – еле слышно сказала старушка, поднося руку к левой стороне груди. – Вы тогда еще не родились.
– Да что вы говорите, – искренне огорчился Сергей. – Как жаль!
У старушки округлились глаза. «Зря я это сказал», – подумал он.
– А Ромка… то есть, я хочу сказать, Роман Эдуардович?
– Молодой человек, – сказала старушка, как-то странно глядя на него. – Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?
– А… Э-э, двадцать девять. То есть… Вы извините, – пробормотал Сергей, – мне надо срочно идти. Меня там срочно ждут. Мне надо… – И он бегом помчался вниз.
Старушка встревоженно стояла на лестнице, глядя ему вслед. Ее шляпка от волнения сбилась набок, а кокетливые кудельки прилипли к вспотевшему лбу.
– Роман Эдуардович уехал в Израиль еще в семьдесят третьем году, – крикнула она вслед ему и уже тише добавила себе под нос:
– Лет за пять до его рождения. Ничего не понимаю.
«Черт знает что, – злился Сергей, шагая по улице. – Никого не осталось. Один умер, другой уехал! Только про Марину ничего не выяснил. Хорошо хотя бы, что она дожила до возраста почтенной дамы».
Он не был уверен, что хочет видеть Марину почтенной дамой. И вообще, он начал чувствовать, что немного потерялся где-то во времени. Сергей немного постоял, разглядывая старую улочку. Хоть она и была испоганена рекламой, новыми стеклянными дверями и современными крылечками, приляпанными к старым домам, за ее пределами он чувствовал себя не очень уютно.
Сергей решил навестить пединститут. Он теперь находился почти в центре города, и от деревни, окружавшей его когда-то, ничего не осталось. На месте деревянного преподавательского дома стояла четырнадцатиэтажная башня общежития.
В вестибюле, надо признать, стало гораздо веселее. Вместо темно-зеленых стен – деревянные панели, вокруг колонн – объявления, написанные мультяшными буквами.
