Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Неужели нельзя просто и культурно позвонить в звонок?
Азарцев, анестезиолог и охранник вышли на крыльцо. Светила луна. Было холодно – пар шел изо рта. «Афродита уже не к месту стоит тут голышом. Сказать надо Юле, чтобы убрала ее на зиму. А то посмотришь – кожа у самого пупырышками покрывается», – усмехнулся Азарцев.
Охранник взял на всякий случай резиновую дубинку.
– Это, скорей всего, за нашей дамой приехали. Ты там, смотри, зря не махни по машине! – сказал Азарцев. Стук продолжался.
Анестезиолог вдруг посмотрел на часы:
– Как-то уж очень быстро доехали.
Охранник открыл. Огромная машина, как показалось Азарцеву, грузовик, осветила фарами сад и стала въезжать в ворота.
– Вы что! Сюда нельзя! Не положено! – услышал Азарцев голос охранника. В ответ раздались громкие женские и мужские голоса. Матерился охранник, матерились приезжие.
«Нет, это не за дамой», – подумал Азарцев и побежал к воротам. Из своего домика вышел Борис Ливенсон. Анестезиолог тоже решил посмотреть, что происходит, – стоял, освещенный светом старинных фонарей.
– …твою мать! Как девчонку испортить, так можно! А как ошибки исправлять, так не положено!.. – Перед машиной металась фигура какого-то мужика в синей куртке, похожей на телогрейку. Дородная женщина навалилась на ворота со стороны улицы, чтобы охранник не мог их закрыть. Она показалась Азарцеву смутно знакомой. Прямо на земле лежал какой-то продолговатый тюк, завернутый в одеяло.
– Ну, я вам сейчас покажу, гадам! Твою мать!.. Разнесу вас всех, сволочей, к чертовой матери!
«У него же ружье!» – похолодел Азарцев.
– Стой! Не стреляй! – он нагнулся и через газон побежал к мужику.
– Бац! – выстрел оглушительно прогремел в ночной тишине. Белая голова Афродиты разлетелась в куски, дробь оцарапала щеку стоящего рядом анестезиолога, тот кубарем скатился по ступенькам и присел за выступ крыльца.
«Хоть бы каменюка какая под руку попалась», – оторопев, он шарил по земле.
– Кто вы такие? Что вам нужно? – Азарцев шел по газону к воротам. Его фигура в медицинской светло-голубой пижаме светилась во тьме и была видна, как самая ясная цель. – Отойди, – сказал он охраннику, и тот не заставил себя долго ждать.
– Отдай мне этого гада, я его на куски разорву! Где ты его прячешь? – Мужик, потрясая ружьем, орал в лицо Азарцеву.
– Вы куда приехали? Здесь больница. Кого вы ищете? Я вас не понимаю!
Женщина от ворот вдруг подтащила к Азарцеву тяжелый тюк. Он вдруг узнал ее – это была Антонина, та самая, что стряпала сногсшибательные булочки. Он даже обрадовался.
– Антонина! Что происходит? Вы всех больных перебудите!
– Дочку спаси! Сашеньку мою! Ведь умирает она, моя деточка. Моя кровинушка! Богом тебя молю, спаси дочку, доктор! – Антонина стала лихорадочно разворачивать одеяло, и Азарцев с ужасом увидел под ним человеческое лицо. Он не узнал в этом лице Сашу, и только когда случайно показалась белая коса, он понял, что перед ним действительно эта девочка и Антонина не врет.
– Я щас вас всех тут, сволочей, перестреляю, а Кольку первого! – орал мужик, но руки и тело его уже бессильно тряслись, а сморщенное лицо было похоже на мокрую, свернутую в узел тряпку. Подошел анестезиолог, протянул руку, забрал ружье.
– Помирает дочка! – затрясся мужик. Азарцев и анестезиолог опустились на корточки. Стали разматывать тюк. Желто-зеленая, страшно похудевшая, Саша была без сознания.
– Посветите кто-нибудь.
Дрожащими руками охранник направил луч фонарика Саше в лицо, она не дрогнула, не поморщилась. Анестезиолог попытался нащупать на шее пульсацию артерии, приподнял веко. Глазное яблоко закатилось куда-то внутрь, а темно-желтый белок отливал кровавым блеском при свете фонарика и луны.
– У нее что, желтуха? – изумленно сказал анестезиолог. – Я такого вообще никогда не видел.
– Берите за одеяло! Нельзя оставлять ее на земле! – скомандовал Азарцев.
– Куда нести? – спросил охранник.
– Несите ко мне. Судя по всему, девушка по моей части. – Борис Яковлевич тоже подошел и с обреченным видом сокрушенно кивал головой. Он, к несчастью, сталкивался с подобными случаями и сразу понял, что, скорее всего, имел место неудачно произведенный аборт, после которого и развилась у девушки острая печеночно-почечная недостаточность. Мужчины взялись за концы одеяла, и процессия двинулась по дорожке к маленькому дому в углу сада. Доктор Ливенсон быстрыми шагами шел впереди, и к тому времени, как отец Саши, охранник, анестезиолог и Азарцев внесли свой печальный груз, он уже готовил системы для переливания, а акушерка доставала из холодильника банки с растворами.
– Сердце еле-еле! Пульс нитевидный, – сказал анестезиолог и, найдя в специальной коробке сердечные средства, стал набирать лекарства в шприц.
– Матку придется ампутировать. Спроси отца, он согласен? – крикнул Борис Яковлевич из операционной.
– На все согласен. Дочку спаси! – Отец сидел на стуле возле двери и по-волчьи скалился.
– Пусть подпишет бумагу, – крикнул Ливенсон. – Мать позовите!
Антонина сунулась в дверь, не решаясь войти. Саша, еще одетая, лежала у стены на кушетке.
– И не входи. Только скажи, когда, где и что она с собой сделала? А может, и ты помогала? Чем делали? По старинке небось? Спицей орудовали? Или йодом? – Лицо Ливенсона было горестно-сердитым.
– Не я это сделала. Клавка. Призналась уже вчера доченька, что ходила к ней. А так до этого неделю молчала. – Антонина вцепилась в дверь сильными пальцами. – Только ты-то ведь тоже девочке моей не помог. Начальница ваша не разрешила, а ты и в кусты! – И лицо у Антонины странно задергалось.
Ливенсон закусил губу. Он действительно вспомнил, что девушка несколько дней назад подходила к нему со своей деликатной просьбой. Но он не вправе был что-то делать без разрешения Юлии.
– Где же вы раньше-то были? – спросил он. – И в любом случае, нечего было по бабкам ходить.
Анестезиолог прилаживал капельницу к Сашиной руке.
– Да не было меня дома, не знала я ничего! – зарыдала в голос Антонина. – Муж у меня в больнице лежал! А доченька терпеливая. Думала, поболит живот – перестанет. Да разве же мы ее с ребеночком-то без помощи бы оставили? Да вырастили бы этого ребеночка и без этого гада! А она вон, видишь, что решила с собой сделать! И зачем я ее только в строгости держала-а-а! – Плечи Антонины тряслись, спина содрогалась.
Азарцев стоял и в отупении смотрел на Сашину косу, свисающую с кушетки. В глазах его стояла картина, как Саша, со своей тогда еще закрученной на затылке косой, сновала по буфетной, как мьиа полы, как подавала ему булочки. И как ее рвало там же, в буфетной. А он-то ни разу потом не вспомнил о ней. И все реже думал о той, другой, которую оставил одну в грязной кухне, на полу в луже воды.
– Необходима операция. Но я здесь ничего не могу! – сказал Ливенсон. Он осмотрел Сашу и теперь наблюдал, как с его перчатки в раковину стекает мутная краснокоричневая жидкость. – Везите в Москву, в большую больницу. Или к себе в район. Но здесь оставаться нельзя. Каждая минута на вес золота.
– Да я все продам, только дочку спаси! – ввалился в дверь, услышав его слова, мужик.
– Не в деньгах дело, – грустно посмотрел на него Ливенсон. – Здесь одному мне не справиться.
– Да нигде нас не примут! – Папаша завыл, и вой его подхватила припавшая к Сашиной кушетке Антонина.
– Выйдите отсюда! – Азарцев вытеснил плачущих людей в коридор и молча посмотрел на Бориса Яковлевича. Тот окончательно развел руками. – Нет. Даже не думай. Здесь оперировать нет возможности.
Азарцев опустил глаза:
– Ведь умрет.
Ливенсон промолчал. Анестезиолог смотрел, как в желто-зеленую Сашину руку по каплям из системы медленно поступает жидкость. Потом на глазах у них ток ее замедлился и потихонечку прекратился. Анестезиолог вставил трубки своего фонендоскопа в уши, приложил кругляк к Сашиной шее.
– Поздно уже везти в Москву, – сказал он и вынул иглу из Сашиной вены. – Сердцебиения и дыхания больше нет.
– Будьте вы прокляты! – повалилась на пол в дверях Сашина мать. Анестезиолог и Ливенсон обошли ее и вышли. Азарцев достал телефон, позвонил. По его звонку явился из большого дома еще один охранник. Они сняли мертвую Сашу с кушетки, завернули опять в одеяло, спросили: «Куда нести?» Акушерка сделала Антонине снотворный укол. Азарцев сказал: «Положите пока в саду. Не надо здесь оставлять, чтобы видели другие пациентки. Я должен позвонить в милицию». Охранники понесли тело. Один из них задом распахнул дверь.
– Сделаешь шаг, застрелю! – Сашин отец сидел на влажной земле перед входом и держал дверь под прицелом. Охранники попятились назад, захлопнули за собой дверь. – Всех разнесу к ядреной фене! – словно в безумии повторял он.
Азарцев подошел к двери, осторожно чуть приоткрыл и посмотрел в образовавшуюся щель. Руки Сашиного отца тряслись, и ствол ружья прыгал.
